В речи горячего, боевого Хандоги из Оршанского округа внимание Апейки привлекла неожиданная весть, что жители одного района "приняли постановление об организации единой районной коммуны". Думая, как будет работать такая коммуна, Апейка слышал: Хандоги во весь голос заявлял, что они в округе не могут "обслужить это быстрое развитие коллективизации агрономическими силами и не знают, откуда их взять".

— Перед нами стоит другой вопрос, по которому мы пока не имеем ясных указаний со стороны НКЗ, — ринулся Хандоги дальше, не переводя дыхания. Куда девать наше кулачество?! Мы знаем одно — что кулачество нельзя пускать в колхозы, и мы его не пускаем! Но, с другой стороны, как я уже сказал, район почти целиком коллективизируется!..

Голодед, повернув голову к трибуне, деловито перебил его, посоветовал:

— На болото выселять.

— У нас и болот свободных нет! — сразу с горячностью ответил Хандоги, глядя в зал.

Голодед промолчал. Наклонился над столом, стал что-то записывать.

— Значит, нам надо выселять кулаков. Сейчас же; для того чтоб мы могли своевременно землеустроить эту территорию, где создаются колхозы. Но запасных земельных фондов у нас нет, и в то же время оставлять кулака на той территории, где организуется колхоз, нецелесообразно. Выселять кулаков на отдельные поселки — это значит объективно из неорганизованных кулаков насаждать организованные контрреволюционные организации. Мы не можем на это пойти!.. Так что в таком важном вопросе мы должны иметь ясные указания.

Когда Червяков объявил, что слово имеет товарищ Карась, Анисья в первое мгновение не поверила, что это — она.

Недоверчиво глянула в сторону Апейки, и только когда он глазами показал в сторону президиума: надо идти, — заторопилась поправлять жакетик, тяжеловато поднялась. Протискивалась к проходу несмело, растерянно, но меж рядами пошла уже, казалось, спокойно, уверенно. Когда она стала на трибуну, то была видна только голова ее. Апейка будто впервые заметил, какая она маленькая, незаметная…

Она, показалось, долго молчала. Не знала, с чего начать, не могла прийти в себя. Подготовленную бумажку не доставала: потеряла или забыла о ней. Апейка не сводил глаз с нее, — волновался сам, хотел подбодрить, помочь. Она, отыскивая, пробежала глазами по залу, нашла его. Он подбадривающе кивнул ей: смелей надо! — она оторвала взгляд от него и начала без бумажки:

— Теперь вот товарищи рабочие говорят… что у них нет жиров, нет хороших квартир и пальто не хватает. То того нет, то етого не хватает… И ето все оттого, что наше сельское хозяйство слабое… Вот первая наша задача — чтоб поднять сельское хозяйство. Сделать коллективизацию… — Она говорила мягко, рассудительно, будто размышляла вслух. — Надо, чтобы рабочие обратили внимание на деревню, на коллективизацию, — подумала она вслух. Практично стала развивать мысль: — А то если мы построим столовки, как тут сказали, а в них не будет мяса и хлеба, то столовка будет пустовать и в ней не будет чего есть. Если мы построим хорошие дома в городе, там тоже надо будет, чтоб было чего есть. И вот я думаю, что мы должны особенно подумать, чтоб поднять сельское хозяйство… — Помолчала и добавила рассудительно: — А без поднятия промышленности мы его, конечно, не подымем. — Апейка с радостью кивнул ей, мысленно похвалил: молодчина!

Анисья снова немного помолчала; не искала глазами Апейку, смотрела куда-то над рядами, размышляла про себя.

— Вот тут я слышала, как товарищ Голодед докладывал, что большой сдвиг есть в коллективизации. — В голосе ее, заметил Апейка, появилось что-то новое, не мягкое. — Правда, немало организовалось коллективов. Я видела, что товарищ Голодед етому рад, а также и все наше руководство. Но дело не только в количестве, — все тверже становился ее голос, — айв качестве коллективов. — Она не то посоветовала, не то указала: — Не надо спешить, чтоб наделать их большое количество.

Апейка слышал, что зал весь притих. Голодед в тишине спокойно, твердо заявил:

— Нет, это не так.

Она, все глядя в зал, упорно продолжала свое:

— Надо, чтобы они были хорошие, чтоб люди не разбегались из коллектива. — По залу прошло волнение. — Очень мало в каких селах объясняется, чтоб крестьяне знали, что такое коллектив, чтоб они шли туда с охотой. Чтоб крестьянин темный сам видел, что только коллектив выведет его из беды. Надо добиваться, чтоб наши коллективы были хорошие.

Чтоб коллектив не расползался, чтоб он другим показывал хороший пример. И тогда коллективы будут организовываться почти что сами.

Голодед что-то деловито записывал. Анисья беспокойно перевязала узелок платка, поправила воротник жакетика.

— Я хочу сказать еще про ветинаров, — почти тем же тоном продолжала она. — Предыдущий человек говорил про ето, и очень правильно. Если у нас нет ветинаров, то скотина может и заболеть и подохнуть, а во-вторых, мы можем сами заболеть от скотины. Предыдущий человек сказал, что много коров болеет туберкулезом. Я сама могу сказать, что в нашем совхозе коровы заболели туберкулезом, дак их взяли на леченье. А кто знает, что у крестьян коровы не туберкулезные?

А через молоко болезнь может передаться всем… Надо еще посмотреть крестьянок, ведь все продукты идут через руки женщин. Наша крестьянка темная, она еще мало знает, как подоить культурно корову и как свинью выкормить. Куда ее можно и куда не можно пускать. Потому свинья в селе жрет и то, что нельзя, и в ней заводится трихина. И ето все идет рабочим, и рабочий не знает, что ест сало с трихиной!.. Надо, чтоб крестьянка была культурной и грамотной!.. И вот еще хочу сказать свою думку про то, что у нас нет обучения по сельскому хозяйству. У нас есть начальная школа, потом семилетки и разные техникумы, а такой особой науки по сельскому хозяйству для тех, кто работает, нет. И вот надо было б открыть таките школы, чтоб и крестьяне и колхозники учились.

Ведь раньше они учиться не — могли. А учиться надо и нам!..

Она сошла со сцены раскрасневшаяся, вся еще полная волнения. За ее спиной поднялся Червяков, объявил, что утреннее заседание заканчивается. Апейка стал ждать Анисью в проходе, она обрадованно устремилась к нему.

— Ой, видать, наговорила я? — глянула Анисья на него, едва тронулись.

Апейка успокоил:

— В целом хорошо «наговорила». Толково.

— Как увидела, сколько смотрит народу, дак сердце зашлось. Забыла все! — В глазах были и пережитый страх и радость. — Не помню, как и начала!.. А потом как-то смелее стала.

— До того, что даже с председателем СНК в спор вступила!

— Ага! Я разве хотела?..

В вестибюле их ждал Башлыков. Анисья и перед ним повинилась: ой, видать, наговорила. Башлыков отвел глаза.

— Отдельные мысли были правильные. Но то, что вы, по существу, высказались против наших темпов, разумеется, поддержать нельзя.

— Ну вот, я ж говорила!

— Слушая вас, можно было подумать, — Башлыков глянул на Апейку, будто ожидал согласия, — что у нас нет разъяснительной работы. Что мы не беспокоимся о качестве колхозов… Я, бесспорно, за критику и самокритику. Но критика — вещь политическая. Надо всегда учитывать, какой политический отклик даст критика. Надо помнить всегда, где и перед кем выступаешь…

— Я говорила, не надо было мне поручать!!!

— Одно дело, — будто не слышал Башлыков, — критика дома, среди своих. Где всем известно настоящее положение, а другое — на сессии. Где мы уже выступаем от имени района, перед республикой. «Маленькая» разница! В принципе надо было говорить то, что подготовлено было, обсуждено!..

— По-моему, она и так сказала толково, — вступился за Анисью Апейка.

Анисья откровенно призналась Башлыкову:

— Я, как вышла, все забыла! Все пошло иначе!

Башлыков смолчал, внимательно всмотрелся в Апейку.

— Тут, вероятно, Иван Анисимович дал направление, — проницательно догадался он. — Очень знакомы некоторые установки.

— Ну, это ты напрасно, — нахмурился Апейка. — И на выступление напрасно нападаешь. Выступление умное. И с фактической стороны, и с политической, с нажимом произнес он последнее слово.