Глубокая уверенность, что для того, чтобы занять видное положение в обществе, не требуется никаких знаний, а лишь случаи и знакомства, никогда не покидала Шикова-. Даже война не изменила его образа мыслей. Он не только не находил в себе чувства сострадания при виде человеческих несчастий, но даже не укорял себя за то, что не испытывал такого чувства. Более того — он глубоко верил, что и те люди, которые гозорят о сострадании, только притворяются.

Связистка была тоже ростовчанка. В 1941 году она училась в университете. Когда началась война, Зика пошла в военкомат и настояла, чтобы ее прин-яли на курсы военных связисток.

В дороге она думала о том, что составляло ее девичью тайну, — о летчике Ростовского аэроклуба, где Зина занималась парашютным спортом.

Когда Зина еще училась на курсах, его уже аттестовали младшим лейтенантом и приняли во вновь созданный из активистов аэроклуба полк ночных бомбардировщиков «У-2».

Сидя в зеленой военной повозке рядом с незнакомым молодым офицером, Зина, неподвижно застыв в одной позе и устремив глаза в одну точку, представляла себе свою последнюю встречу с Петей.

Петя, войдя к ней, видимо, был рад, что застал ее одну. Он снял пилотку, смахнул со лба капли пота и остановился в нерешительности, теребя пальцами ремешок планшета. Зина обратила внимание, что в другой руке у него был большой сверток.

— Что это ты принес? — спросила она, стараясь отвлечь ого внимание от шелкового платочка, который она вышила ему на прощание и комкала в быстро отведенных назад руках.

— Да так… ребята просили… — смущекно проговорил он.

— Водка? — осуждающе спросила она, недовольно сдвинув брови.

— Нет, папиросы!.. Погляди, какие! — Он начал энергично разворачивать сверток, потом вдруг спохватился. Послышались гудки автомобиля. Петя взглянул на Зину, сделал несколько шагов к ней и, неловко поцеловав в щеку, побежал к машине.

Вспоминая эту встречу, Зина не могла отделаться от мысли, что главным ее огорчением в первый момент было не чувство разлуки с Петей, а то, что он забыл у нее сверток и она не отдала ему вышитый платок. Но теперь она уже всем сердцем чувствовала значение этого события в ее жизни и непрестанно возвращалась к нему в своих мыслях. В душе ее теплилась надежда, что рано или поздно она окажется с ним в одной части. Она рассчитывала на счастливый случай. Об этом она тоже думала в дороге.

Было уже совсем темно, когда Шиков и Зина подошли к одной из хат на окраине села, где размещалась санитарная часть полка.

— Сейчас я вас представлю! — покровительственно сказал Шиков. Начальник санитарной службы — близкий друг начальника узла связи, добавил он, желая дать понять, что от него зависит, оставят ли Зину при узле связи или пошлют на передовую.

Зина вошла в комнату, ярко освещенную настольной лампой.

За столом, покрытым чистой скатертью, сидел пожилой военврач в очках.

Шиков представил Зину. Начальник санитарной службы задал ей несколько вопросов. Она продолжала пребывать в том сгранном оцепенении, в котором была в дороге. И только на вопрос, желает ли она остаться при узле связи запасного полка, девушка широко раскрыла глаза и гневно сузила их, точно была оскорблена этим вопросом.

С удивлением посмотрев на нее, Шиков быстро поднялся и проводил Зину в соседнюю хату, где помещались медицинские сестры. Шиков весело их приветствовал, но, видимо, на этот раз его шутки не произвели желаемого впечатления. На всех лицах было выражение озабоченности и тревоги.

— Мы собираемся на полковой пункт первой помощи, а ты можешь отдохнуть с дороги. Ложись на мое место! — сказала Зине рыженькая медсестра. — Вот здесь! — указала она на русскую печь. — Наверху.

— Ну, а я тут, на полу, с вашего разрешения! — запросто сказал Шиков. Утром чуть свет — к себе… Ездовой у меня как часы!

Зина уединилась с рыженькой сестрой и, проговорив с ней с полчаса, подарила ей на память свою фотокарточку. Когда Зина легла, Шиков с небрежным видом попросил рыженькую сестру показать карточку ему и незаметно положил ее к себе в, карман.

Зина спала чутко и сквозь сон слышала сначала громкий разговор и смех Шикова, тихие голоса сестер, стук ходиков. Потом наступила тишина. Вдруг сильный треск и звук лопающегося воздуха разбудил ее. Она соскочила с печки. В горнице никого не было.

Она бросилась к окну. Полная луна заливала двор безжизненным, неярким светом. За камышовой изгородью в степи виднелся танк, на его башне, в белом овале, чернел крест.

Мгновенный страх от одиночества и от незнания того, что надо предпринять, охватил Зину. Мысль ее лихорадочно работала: лишь бы не попасть в плен к гитлеровцам! На столе стояла керосиновая лампа, на стене висел тулуп. Вдруг она сообразила: можно поджечь горницу! Они не посмеют войти в горящий дом! Тем временем она накинет на себя тулуп и выскочит во двор.

Приняв это решение, Зина заложила дверь на засов и снова поглядела в окно.

Она увидела, как вылезли из танка немцы и как навстречу им шел человек с поднятыми руками, в котором она с ужасом узнала своего спутника.

Протиснув его в люк, гитлеровцы завели мотор" и танк, сделав полный оборот, неуклюже пополз в степь.

Снова послышались звуки взрывов, частый треск пулеметных очередей. Зина догадалась, что бой не кончен. Она отложила засов и, выскочив на улицу, бросилась к соседней хате. Там никого не было.

Тогда Зина твердо решила идти на звук выстрелов. Проселочная дорога привела ее в лощину. Зина разглядела издали несколько палаток.

"Это полковой пункт первой помощи! — радостно сказала она себе. — Здесь наши!" И побежала изо всех сил,

Когда Шиков выбежал на звук пушечного выстрела, раздавшегося совсем близко, он увидел немецкий танк и с этой минуты решил, что все кончено село занято, запасной полк разбит.

"Все кончено, а я жив! Я чудом уцелел. Мне, значит, суждено жить!"

И он мысленно представил себе то время, когда он будет рассказывать, как он по странной случайности избежал гибели, в то время как люди, которые были с ним, погибли,

"И я мог погибнуть вместе с ними!"

Он представил себе Климова, спокойствием которого еще вчера восхищался, и мысленно пожалел его.

"Да, видно, на войне ничего не значит то, как себя человек чувствует. Е.Г)Т командир полка Климов был глубоко уверен, что уничтожит прорвавшиеся танки, уже и пленных собирался допрашивать, а что получилось?"

Заглядывать вперед Шиков не любил. В одном он был уверен: для него война кончилась. В остальном он полагался на свою сообразительность и на судьбу, которая всегда была к нему милостива.

Он не понимал, о чем спорили между собой немцы, но по выражению их лиц догадывался, что они чем-то взволнованы и речь идет о нем.

Он знал, как обращаются они с пленными, и был крайне удивлен тем, как мягко с ним обходились. Улавливая мельком их взгляды, он смутно почувствовал, что к нему относятся не как к другим пленным. Разные мысли приходили ему в голову.

"Чем объяснить такое отношение? Может быть, тем, что я сам вышел к ним? Или тем, что я умею себя держать? Моя манера поведения внушает им уважение ко мне. Я не выражал страха и шел к ним совершенно спокойно. Они это оценили. Теперь они спорят обо мне — кто я такой, куда меня доставить. Разве бы они так спорили о всяком другом пленном?"

Сознание собственной исключительности и тут не покинуло Шикова. Он и теперь был убежден в неотразимости впечатления, произведенного им на немцев, и это льстило его самолюбию.

"Я не похож на тех младших лейтенантов, которые наружностью и манерами сразу выдают свою грубую неотесанность. Они вовсе не стригут всех под одну гребенку", — соображал он.

Отец Шикова, как было уже сказано, до революции был торговцем. Он вспоминал о том времени, ворча на Советскую власть.

Шиков-сын только хохотал: отец казался ему жалким. Молодой Шиков уважал силу. Сила была на стороне тех, кем был недоволен отец. Шиков-отец сам признавал это. Он был заинтересован в том, чтобы молодой Шиков воспитывался в новом духе.