О командирах он говорил:

— Хороший командир ругает себя, а не соседа. Плохой-наоборот. Спросишь: "Почему грязно?" Он отвечает: "У меня чисто, а это сосед ко мне свой мусор метет!"

— Хороший командир, — шутил он, — подсчитывает по-деловому, плохой множит потолок на пол и делит на лампу. Хоть и хорошо знает арифметику, а что толку?

Карапетян не любил крика.

— Крик-признак бессилия. Где крик, там беспорядок!

— Хорошее дело записная книжка, — добродушно смеялся он. — Но если из всех намеченных в ней на день мероприятий только в баню сходил, то и книжечка такому лентяю не поможет!

Харитонов знал, что если очень тяжело придется, то на этого комдива можно положиться, как на самого себя. И не ошибся.

В конце июня немцы прорвали оборону наших войск на стыке Брянского и Юго-Западного фронтов и завязали бои в Воронеже.

Спустя несколько дней противник форсировал Дон южнеа Воронежа.

Задача вновь сформированной армии Харитонова состояла в том, чтобы решительным контрударом вытеснить немцев с захваченного ими плацдарма на левом берегу Дона.

7 июля Харитонов привел армию в боевую готовность и с ходу контратаковал противника.

8 шести километрах от Дона возвышалась гряда курганов. На одном из них Харитонов установил свой наблюдательный пункт рядом с КП дивизии Карапетяна. Он все эти дни находился здесь, в самом центре битвы.

Когда было установлено, что в составе войск противника имеются мадьярские части, к Харитонову приехал венгерский коммунист.

Вместе с ним в блиндаж вошел высокий смуглый человек в хорошо облегавшей его советской военной форме, по званию старший батальонный комиссар. Когда произошел дружеский обмен приветствиями, — Харитонов узнал, что это был Бела Иллеш, автор известного романа "Тисса горит". Роман этот Харитонов читал, будучи командиром полка, в Орле. Завязалась оживленная беседа.

— Трагедия венгерского народа, — с горечью говорил венгерский антифашист, — состоит в том, что венгры не по своей воле ввергнуты в эту захватническую войну. Народ наш порабощен фашистской кликой Хорти. Но мы любим свободу и доказали это в девятнадцатом году, установив у себя советскую власть. Идеи Ленина с тех пор живут в сердцах венгерских трудящихся, и нет никакого сомнения, что они снова восторжествуют.

^ К венгерскому народу, — продолжал он, помолчав, — надо относиться как к будущему союзнику советского нерода в войне с Гитлером. Вот почему меня не может не беспокоить судьба пленных венгров.

Харитонов ответил, — что он искренне разделяет это мнение. Ему припомнилось, как, будучи бойцом Чапаевской дивизии, узнал он о венгерской революции. Событие это воодушевило бойцов.

В жарких беседах у костра мерещилась тогда ему далекая, но уже близкая его сердцу Венгрия, где чернобровые красавицы поют веселые песни, а парни ходят в венгерках и лихо отплясывают чардаш. Этот искрометный мотив не уставал он исполнять тогда на своей гармошке.

Об этом не рассказал командующий армией сидевшему перед ним широкоплечему, кряжистому венгерскому коммунисту. Он обещал распорядиться, чтобы его гость имел возможность беседовать с военнопле. нными.

Покончив с этим вопросом, Харитонов поинтересовался, что пишет теперь Бела Иллеш.

— Сейчас, товарищ генерал, работаю в Политуправлении фронта. Начальник мощной громкоговорящей установки. Прошу вашего указания, на каком участке можно приступить к делу? — четко произнес Иллеш.

Харитонов, с удовлетворением отметив строевую выправку писателя, указал на карте кружок на той стороне Дона.

— Это холмистое селение Урыв, — пояснил он. — Там наш командир дивизии Шафаренко удерживает несколько домов. Дон там на участке одного полка такой узкий и мелкий, что его вброд можно перейти. На той стороне венгры. Местность гористая. Можно поработать. Но трудно вам будет добираться с этой вашей установкой.

Бела Иллеш все же добрался со своей мощной громкоговорящей установкой до расположения штаба полка. Оттуда его машина с трудом проехала до КП батальона. Замаскировав установку в лощине, Иллеш приказал проверить ее исправность, а сам пошел на передний край. Два молодых связиста из армейского полка связи тянули вслед кабель и выносные рупоры.

В Урыве их привели в полуразрушенную хату, укрытую густым яблоневым садом, где находился НП батареи. Ночь выдалась теплая. Темноту то и дело разрезали вспышки сигнальных ракет и светляки трассирующих пуль. Слева доносился грохот канонады и нескончаемый гул боя. Небо озарялось багрово-красными всполохами.

Командир батареи лейтенант Сукманцев сначала скептически отнесся к затее Иллеша, и это стало вполне понятно, когда он рассказал, что сам уроженец Урыва и хата, в которой они находятся, его собственная.

— Правда, по рассказам односельчан, зверствовали здесь гитлеровцы, а сменившие их венгры не лютуют, но разговор с ними, пока они на нашей земле, должен быть не по этим рупорам, а вот этими пушками! — решительно сказал Сукманцев.

Мнение командира батареи разделял связной Сукманцева Тулабердиев. Колебалась только мать Сукманцева, Федосья Степановна. Это, однако, не помешало всем троим деятельно помогать Иллешу, Федосья Степановна советовала нацепить рупор на пораненную яблоню. Тулабердиев возражал, что, пока венграми командует генерал Яни, рупор в саду цеплять нельзя.

— Это его разозлит, и он весь сад уничтожит, Федосья Степановна. И наш энпе заодно, что тоже нас не устраивает! — резонно доказывал он и вызвался проводить Иллеша в «ничейную» полосу. — Там уцелела сосна. Оттуда далеко будет слышно! — уверял он.

Когда рупор установили и вернулись на НП батареи, Федосья Степановна, угощая Иллеша и его связистов смородиной, просила "проиграть на рупоре" ее любимую песню.

— Если венгры вас не послушаются от страха перед своим Яни, то пущай наши порадуются. Хоть какая-нибудь польза от вашего рупора будет!

Возвратившись к своей установке, Иллеш с горечью узнал, что в передаточной аппаратуре полетели спайки и барахлит движок.

Он не на шутку рассердился на своего юного помощника.

— Отец твой-старый коммунист, политэмигрант. Ты носишь комсомольский билет. Окончил московскую школу. Что же ты делал, пока я там со связистами устанавливал рупор?

Помощник Иллеша изо всех сил пробовал завести движок, но движок только отфыркивался.

Иллеш не заметил, как подошел к движку высокий сухощавый "олдат в венгерской форме и, отодвинув юношу, сказал:

— Дайте мне. Я слесарь из Чепеля!

Через несколько минут мотор заработал.

— Кто ты? Как ты попал сюда? — удивился Иллеш.

— Керекеш Иштван! — сказал слесарь. — Наконец-то я вижу настоящее дело! Эту штуку, — указал он на громкоговорящую установку, — за правдивые слова генерал Яни не сможет отправить в штрафную роту, а меня хотел отправить, но я перешел к вам!

Из темноты вышел Тулабердиев.

— Это ты его привел? — спросил Иллеш.

— Так точно! Мне разрешите идти? — откозырял он.

— Идите! — сказал Иллеш. — И передайте Федосье Степановне, что ее любимую песню обязательно сыграем!

Кровопролитные бои на левом берегу Дона продолжались ококо трех недель. Находившиеся на этом берегу части 2-й немецкой армии были уничтожены, а те из гитлеровцев, которые пытались спастись бегством, утонули в реке.

23 июля окончились бои, и Харитонов наконец мог позволить себе отдых.

После того как сон вернул ему физические силы, Шпаго предложил пойти в баню.

— Баня? А где она? — удивился Харитонов.

— На станции, недалеко отсюда. Я случайно обнаружил, что какой-то старик лет восьмидесяти моет там солдат. "Пятый день, говорит, мою, а бомбят, боюсь, как бы не разбомбили мою баньку!" Я спросил: "Можно, дедушка, с генералом приехать?" Он глаза раскрыл. "Генерала еще не мыл! Приезжайте. Специально истоплю ночью!" Так поедем, товарищ генерал?

— Отчего же не поехать? Обязательно надо помыться как следует! согласился Харитонов.

В ту же ночь собрались. Банька оказалась кирпичной, настоящей баней для' железнодорожников. Она бездействовала, и старик по своей собственной инициативе стал топить ее для солдат. Увидев Харитонова, старик вытянулся во фронт.