"Мимо пройти и не взглянуть, хотя бы мельком!"

Он был обескуражен.

Одна из девушек, темноволосая смуглянка с родинкой на бйрхатистой щечке, ему приглянулась.

Он еще раз обошел бульвар, но девушек не было.

Он — спустился вниз, к морю, и оказался под живописной террасой. Вдруг что-то упало сверху. Он подбежал и поднял маленькую туфельку. Поднявшись наверх, он увидел обеих девушек, смущенно переглядывавшихся между собой.

— Не вы ли уронили? — обратился он к смуглянке, увидев ее в одной туфельке.

Девушка сконфуженно остановила на нем свои черные бархатистые глаза.

— Зачем вы подняли? Мы, прежде чем идти купаться, сбрасываем со скалы туфли, а потом уже бежим босиком… так легче спускаться…

— Так, значит, я вам помешал? — Извините! — оправдывался он. — Но если так случилось, разрешите с вами познакомиться. Лейтенант Шпаго! А как ваше имя?

— Меня зовут Ксения, — просто сказала девушка, — а мою подругу-Лида.

— Вы здешние или приезжие?

— Мы севастопольские! А скажите, какая на вас форма? Мы еще такой не видели…

— Форма самая обыкновенная, кавалерийская! — не без гордости сказал Шпаго. — Я в отпуску. Остановился в гостинице. С городом не знаком. Вот если бы вы мне посоветовали, что в нем посмотреть…

— Севастопольскую панораму видели?

— Нет.

— Ну вот. Все путешественники начинают знакомство с нашим городом с нее.

— А я начал с вас и, кажется, не сделал ошибки! — наивно признался лейтенант.

Так состоялось их знакомство.

Отец Ксении, портовый рабочий, умер, когда она была ребенком, мать воспитывала-дочь и старшего сына. Он теперь работал в типографии. Ксения, окончив бухгалтерские курсы, работала в горторге.

В семье полюбили молодого Командира. Когда Шпаго уезжал, его провожали как родного. Прибыв к месту службы, он написал Ксении пространное письмо. Он просил ее приехать к нему.'Ксения колебалась. Мать и брат сказали: "Леонид-честный и хороший человек. Он тебя не обманет. Ну, а если ошибешься в нем, вернешься домой!"

Она просила его подождать до следующего отпуска. Он отвечал, что ждать не в силах. Долго не было ответа, наконец прибыла телеграмма. Ксения сообщала, что приедет. Шпаго стал готовиться к встрече.

Он снял более удобную комнату и в день приезда сказал своему ездовому Васильчуку:

— Ну, Васильчук, поедем встречать невесту.

Васильчук разволновался:

— Товарищ командир взвода, да разве можно ее встречать на нашей тачанке? Сходите к командиру полка, он для такого дела даст свой выезд!

— Неудобно мне просить! — сказал Шпаго. — Поедем на тачанке…

Васильчук ушел. Шпаго был приятно поражен, когда в назначенный час возле его дома остановился выезд командира полка.

На козлах восседал Васильчук. Вид у него был торжественный.

— Сидайте, товарищ командир взвода! — важно проговорил он.

— А это что? — спросил Шпаго, показав на большой букет цветов, лежавший на подушках заднего сиденья.

— Как что? — удивился ездозой. — Та это ж так положено!

Экипаж лихо помчался к железнодорожному разъезду.

— Ну, я тут подожду, а вы идите встречать… Да не забудьте б/кет! продолжал распоряжаться Васильчук, все время находясь в каком-то торжественно-приподнятом настроении.

Шпаго замялся, чуастзуя кзкую-то неловкость от всего этого церемониала. Он боялся показаться смешным. Он колебался.

— Берите букет в левую руку, чтобы правая была свободная поздравствоваться. Да не мешкайте, а то поезд придет. Он здесь стоит две минуты. Вы опоздаете… — горячился ездовой.

Шпаго, неловко держа букет, направился к разъезду. Подошел поезд.

Шпаго растерялся, не видя Ксении в окнах пробегавших вагонов,

Но вот поезд остановился.

Она показалась в тамбуре, беспомощно оглядываясь, — видно, была удивлена, что это и есть то место, где ей надо сходить.

Шпаго, подбежав к вагону, взобрался в тамбур и, вручив Ксении цветы, схватил чемодан и узел с продуктами.

Она успела сойти, а он замешкался. Поезд тронулся. Он, сбросив чемодан, соскочил на ходу с узлом.

— Ну вот, — смущенно проговорил он, — вы и приехали!

Она в недоумении поглядела на него, точно спрашивала, что он теперь намерен с ней делать. У него перехватило дыхание оттого, что она так доверчиво относилась к нему.

Он подхватил чемодан и узел и не спеша направился по пыльной дороге к ракитам, под тенью которых дожидался Васильчук.

Ксения шла рядом. Когда они приблизились, Васильчук замер в напряженной позе.

Шпаго и Ксения уселись, ездовой отпустил вожжи, лошади понеслись вскачь.

— Нельзя ли потише? — робко спросила невеста.

— Потише! — крикнул Шпаго, но Васильчук, исполненный сознания, что он делает все как положено, не унимал лошадей.

Доставив молодых на квартиру, он так же деятельно, с сознанием важности своей миссии, принялся за приготовления к свадьбе.

— Товарищ командир взвода, вы уж предоставьте мне, я ж в этом деле специалист! — тоном, не допускавшим возражения, говорил он.

Свадьба была отпразднована, и жизнь Шпаго потекла по новому руслу.

Ксения оказалась на редкость умной, доброй и тактичной женой. Соседи ее полюбили. Она и сама была умелицей, а тут еще все стали проявлять к ней участие, советовать, как делать то, как делать это. Она была очень восприимчива ко всякому хорошему совету.

А главное-ее полюбили за то, что она "не строила из себя барыню".

Все постепенно вошло в свою обычную колею, только с лица Васильчука не сходило торжественное выражение. Казалось, ему хотелось продлить это событие в жизни его подразделения, и если бы он мог пребывать в таком праздничном состоянии вечно, то, наверно, был бы самым счастливым человеком на свете.

Обо всем этом вспомнил Шлаго, и многое другое вспомнил он.

Самым тяжелым и угнетавшим его было то, что, уезжая на фронт, он не простился с женой и с двумя дочками. Одной из них было пять, а другой — два года.

Произошло так потому, что Шпаго был на маневрах и оттуда его полк сразу отправился на фронт. Долго он ничего не знал о своей семье, а потом узнал только, что эшелон, в котором эвакуировались семьи офицеров, подвергся бомбежке. Шпаго ни с кем не делился своим горем: разве он один находился в таком положении?

По мере приближения к Новохоперску мысли капитана возвращались к предметам, занимавшим его в обычное время. Они-то и вытеснили все горестные мысли личного порядка.

"Эти переживания ничего не дают, только расстраивают!" — рассуждал он.

Уже показались яблоневые сады Новохоперска. Машина шла между двумя рядами деревьев. Тревожное беспокойство-не случилось ли чего здесь в его отсутствие? — сделалось теперь главным чувством капитана.

Все оживилось в резервной армии с приездом Харитонова.

Армия оснащалась первоклассной техникой. Подвозились снаряжение, боеприпасы, продовольствие. Харитонов весь отдался оперативной стороне дела.

Он часто выезжал на рекогносцировку, изъездил, исходил, облазил местность.

— Воюют не на карте, а на местности! — при этом говорил он.

Знакомясь с комдивами, которых у него теперь было больше, чем в 9-й армии, Харитонов стремился поближе узнать их.

Одной дивизией командовал полковник Карапетян, умный, жизнерадостный, любящий военное дело человек, по складу своего характера близкий Харитонову.

С ним у Харитонова установился сразу контакт. Нравились Харитонову образные, меткие выражения Карапетяна, органическая неприязнь к шаблону, рутине, пошлости. "Не будь мотыгой-все к себе, все к себе. А будь пилой-раз к себе и раз ко мне", — часто говорил комдив.

Как и Харитонов, Карапетян был в прошлом рабочий. Он до революции работал на нефтяных промыслах. Эгоистов он называл самотешцами.

— У меня в тылах был один такой самотешец. В столовой военторга под Новый год девчатам захотелось потанцевать, а света не было. Он пришел со своей свечой, станцевал и, уходя, забрал свечу. Я об этом узнал, велел ему целую неделю свечей не выдавать! — рассказывал комдив, смеясь.