4 июля.

Большая радость. Вечером пришел в штаб воентехник Трибунин. Он долго говорил с комбатом, и мне было слышно, как он сказал:

— Та ей-богу, будет вода!

Какая вода, откуда, я не расслышал.

5 июля.

Оказывается, Трибунин, слегка оправившись после контузии, взялся дорыть заброшенный ход к наружному колодцу и достать воду. Вновь застучали кирки, заработали лопаты, хотя уже нет надежды, что будет вода.

7 июля.

Что получилось с колодцем! Фашисты его сначала забросали досками, колесами от повозок, большими камнями и песком, но в глубине он был свободен. Трибунин на этом построил свой расчет.

Дойдя до колодца подземным ходом, он сегодня пробил дырку в стенке колодца и убедился, что воду брать можно. Тихонько набрал он ведро воды и впервые пил сам со своими саперами без всякой нормы. А потом Трибунин принес полное ведро в штаб отряда. Вода! Вода! Стучат кружки. Чокаются, пьют. Комбат подал мне кружку холодной, чистой воды и шепотом сказал:

— Пей, Саша, это уже наша вода!

Не знаю, как я ее пил, но мне казалось, будто никогда еще такого напитка не пил в жизни. К утру вода была в госпитале. Выдавали по двести граммов. Сколько радости! Застучали, зазвенели котлы. Сегодня уже в запасе сто тридцать ведер. Это неслыханная ценность!.."

На этом обрывается дневник.

Погиб автор дневника, но слово молодого коммуниста продолжает жить как памятник бессмертия советским людям, -

1944

ШКОЛА МУЖЕСТВА

Добирался я на Мысхако морем. Другого сообщения тогда не было.

От пристани катер отвалил вечером. Весь путь к Малой земле лежал через минированные воды и под артиллерийским огнем.

В полночь показались очертания высокого скалистого берега.

Катер не подошел к нему вплотную. Тут не было причала. Мы прыгнули в воду и по камням взобрались на узкую полоску суши.

В это время начала бить неприятельская артиллерия. Все знали, что этот налет продлится несколько минут, затем будет передышка. Люди затаились.

Кончился артиллерийский обстрел, и все снова ожило. Луна осветила подножие горы и вырытые в ней землянки, в которых были размещены временные "портовые учреждения".

Я нашел себе попутчика на командный пункт 176-й дивизии. Им оказался связист штаба боец Ищенко. Мы пошли — и сразу начался сильный дождь и артиллерийский обстрел. Пришлось несколько раз ложиться в грязь.

— Вот попал, — сказал я.

— Ничего, — ответил красноармеец. — Это не то, что было в апреле. Тогда на этом клочке земли не было такого места, куда бы не угодил осколок вражеской бомбы или снаряда…

Попутчик довел меня до землянки начальника штаба дивизии полковника В. Гладкова.

Землянка, в которую я вошел, была тесна, темна. Слабый свет чадящей гильзы, заменявшей лампу, вырывал из мрака дощатый стол и за ним фигуру полковника с правильными резкими чертами смуглого лица. Густые темные брови нахмурены, губы сжаты. Оказывается, перед моим приходом он читал письмо жены увитого бойца охраны штаба и, видимо, еще весь был во власти этого трагического случая, хотя смерть подстерегала здесь на каждом шагу и можно бы душевно очерстветь. Но под суровой внешностью полковника, в чем я вскоре убедился, скрывалось сердце, тяжело воспринимавшее каждую утрату, горе близких и родных погибшего воина.

Полковник поднял на меня тяжелый взгляд. Я представился. Но подойти к нему было нелегко. Подпочвенные воды затопили земляной пол. Ординарец поправил доску над водой. Я подошел и предъявил свое командировочное предписание. Полковник прочел вслух: "Предъявитель сего майор М. Б. Колосов командирован Военным Советом СКФ е 176-ю стрелковую дивизию для писания истории дивизии". Полковник посмотрел на меня и на предписании сделал надпись: "Майор М. Б. Колосов прибыл 14. 7. 43 года".

С волнением гляжу теперь на этот потемневший от времени документ и часто вспоминаю Василия Федоровича. Ему я обязан тем, что месяц, проведенный вместе, был насыщен незабываемыми впечатлениями, знакомством с замечательными людьми, участием в боях.

В моих записях, беседах с десантниками, есть рассказы о том, как в самые тяжелые дни боев с ними находился человек, которого все называли душой «малоземельцев» — начальник политотдела 18-й армии Леонид Ильич Брежнев.

И так случилось, что, возвращаясь в Геленджик с того же необорудованного причала, где то и дело рвались неприятельские снаряды, я увидел, как спокойно разговаривал с «портовиками» начальник политотдела армии.

Вдали виднелся небольшой катер. Мы по камням в воде добрались до него. Едва катер отчалил, как от разрывов стали вздыматься каскады вспененной воды. Но Леонид Ильич спокойным голосом заговорил со мной о Малой земле, называя ее ласково "наша маленькая земля". И в тоне его голоса чувствовалась гордость за мужество десантников.

Не думалось тогда, что всего лишь три недели отделяли этот рейс от штурма Новороссийска, когда комбинированным ударом с суши и с моря воины Большой и Малой земли блестяще завершили свой бессмертный подвиг. Девятый километр Новороссийского шоссе стал центром этого события. Там находился наблюдательный пункт командующего 18-й армией генерала К. Н. Леселидзе.

И снова мне довелось видеть начальника политотдела армии, озабоченного ходом боевой операции.

Леонид Ильич сказал, что 393-й батальон морской пехоты под командованием сподвижника Куникова Василия Ботылева захватил Лесную пристань, а рота Райкунова ворвалась в клуб имени Маркова.

Полк Каданчика овладел цементным заводом «Пролетарий».

А на восточной окраине города главная полоса еще не прорвана.

Сумеют ли удержать плацдарм до подхода главных сил?

Внешне он был спокоен, ни одним жестом не выражал своего волнения.

Наконец, главная полоса обороны прорвана. Я сразу же вместе с поэтом Ильёй Сельвинским отправился в батальон Ботылева.

Ботылев оказался москвичом, учился в Рублевской средней школе.

А Райкунов, сын комиссара полка чапаевской дивизии, занимался в драматической студии, хотел быть артистом, но стал храбрым командиром. Его sf" ora решительной атакой захватила клуб.

Вскоре гитлеровцы большими силами перешли в контратаку, моряки отступили. Райкунов узнал, что в клубе остались убитые и раненые. Он сам возглавил атаку и вновь-вышиб из здания противника. И когда начали убирать тела убитых, вдруг раздался голос: "Братишки, я живой". Это был старшина 1-й статьи Пискунов.

Отражая атаку противника, он уничтожил больше десятка гитлеровцев"

16 сентября войска Малой земли соединились с главными силами 18-й армии, и вновь я увидел знакомые лица героев Малой земли. Сколько было радости!

В этот день я вернулся на НП армии и увидел свежий номер «Правды», доставляемой сюда самолетом. На первой полосе — сообщение Совинформбюро о славной победе советских войск. Обнародованы имена героев штурма и освобождения Новороссийска.

Названы командиры соединений и частей, особо отличившихся в боях. А на третьей полосе мой очерк, озаглавленный «Мысхако».

Конечно, я отдавал себе отчет в том, что «Правда» отвела ему три больших столбца, признавая важность темы.

Вот что я писал в том очерке:

"…Есть Малая земля на самом правом фланге советских войск, где-то у Баренцева моря, и только что великолепно завершила свою славную историю другая Малая земля — на самом левом фланге советско-германского фронта около Новороссийска — пространство меньше тридцати квадратных километров".

Вообразите двух крайнефланговых часовых, разделенных расстоянием в несколько тысяч километров. В то время как один еще одет в зимнюю форму, другой уже шагает в летней. Это не мешало им вести оживленную переписку. Пройдет несколько лет, и посетитель будущего музея обороны Черноморья с волнением прочитает письма малоземельцев. Он найдет в них описание трудностей ведения войны в исключительно тяжелых условиях и трогательные заверения в том, что, несмотря на все трудности, обе земли будут стоять до конца, пока не произойдет их слияние с Большой землей.