«Что ты со мной сделал?»

Говорят, призраки преследуют своих убийц, травят их, как дикого зверя, гоняют по заросшим колючим кустарником холмам, пока те и сами не упадут замертво или не сойдут с ума… Никто из наших еще никогда не видел такого призрака, но у нас до сих пор и тайных убийств не было — ну зашибет кто — нибудь кого — нибудь случайно во время драки… И то, неприятностей потом не оберешься. Убийце до конца дней своих приходится брать на себя двойную долю работы — за себя и за убитого, если тот был здоровым трудоспособным человеком, а это кого хочешь с ног свалит…

Тем не менее, я все представлял себе появление Тима и каждый раз на его лице все явственнее проступали признаки смерти и разложения. Под конец он уже совсем потерял человеческий облик и сделался чем — то похожим на того оборотня — не лицо, а черная маска…

Так я промаялся весь день, а на закате на выгон поднялся Матвей. Он принес снизу кое — какую еду, и мы устроились на камнях у ручья. Он, по своему обыкновению, ничего не говорил, пока я сам не начал расспрашивать.

— Что там у вас стряслось ночью? — спросил я с деланно небрежным видом, — я видел, как горел лес.

Матвей пристально взглянул на меня.

— Оборотня у столба не было, — сказал он наконец, — он исчез. Должно быть, ему все — таки удалось освободиться. Вот они и подожгли заросли, чтобы его оттуда выкурить.

— И… как?

Он пожал плечами.

— Его там не было, разумеется. И не удивительно. Ведь они не из той же плоти и крови, что мы — им ничего не стоит ускользнуть.

И добавил, задумчиво глядя в пространство:

— Может, это и к лучшему.

— К лучшему? Почему?

— Он ведь не сделал никому ничего дурного. Про них ходят всякие слухи, но ведь на самом деле никто не видел, чтобы оборотень причинил кому — нибудь вред.

— Но… ведь они отнимают душу!

— Что же… возможно. Я не знаю, что видели или слышали те люди, которые потом возвращались не в себе. Зато я знаю, что с ними случалось потом — если их удавалось удержать и если они больше так и не приходили в себя, их убивали.

— Убивали?

— Ты не знал? Но это понятно. Ведь они уже были отмечены нечистой силой. Кстати, ходят слухи, что девчонка бродит где — то поблизости… Может, тоже ищет свою душу?

Он покачал головой.

— Как ты думаешь, куда они все уходят? Каждый раз их тянет домой, обратно, они возвращаются, но потом все равно уходят. Значит… там есть что — то, ради чего стоит оставить все это? И где оно, это место? И откуда те, другие, знают, за кем им нужно приходить? Кому говорит Голос? Кто ему отвечает?

Ладони у меня взмокли и я вытер их о штаны.

— Матвей… но ведь это же просто ветер…

— Ты так думаешь? — спросил он.

— Так что же… По твоему, они… все время наблюдают за нами?

— Не знаю, — сказал он, — но должно быть, так. И призывают тех, кто готов. Но вот куда и зачем… Кстати, это не твое?

В его руке что — то блеснуло и я с удивлением узнал свой нож.

Видно, я выронил его тогда, на поляне, и даже не заметил этого.

Это был совершенно определенно мой нож — потому что на рукоятке я вырезал причудливые завитушки. Все мальчишки украшают рукоятки своих ножей, кто во что горазд, поэтому двух одинаковых просто не бывает.

Я нерешительно протянул руку.

Матвей какое — то время молча глядел на меня, потом сказал:

— Иногда трудно понять, как на самом деле следует поступать. Кажется, что ты делаешь что — то достойное, а на самом деле — совершаешь преступление…

Он протянул мне нож, и, когда пальцы мои сомкнулись на рукоятке, задумчиво добавил:

— Или наоборот.

Больше мы к этому разговору не возвращались и я так и не знал — впрямь ли он догадался о том, что произошло ночью на священной поляне.

Но день на этом не кончился.

Я — то думал, что и заночую на пастбище — конечно, считается, что ночами оставаться под открытым небом опасно, хоть молодежь больше пугала друг друга этим страхом, чем на самом деле боялась — просто так, для развлеченья, тем более что пастухи всегда ночевали на выгонах, и ничего с ними не случалось, — но в последнее время все было неладно и слухи перебрасывались из одной общины в другую, как пламя на охапки соломы. Уже поговаривали, что морской народ вышел из моря и слишком долго плясал на берегу, и что им даже удалось заманить к себе в воду какого — то парня, который застал их за этим занятием. Никто сам этого парня не знал, но слухи все равно ходили… Все шарахались друг от друга, потому что нечистая сила может принять какой угодно облик, и старались держаться вместе, чтобы было кому подтвердить, что ты самое что ни на есть человеческое существо… Одним словом, вечером, когда пастухи с остальных выгонов стали собираться у костра, снизу поднялся Дарий и сказал, что меня хочет видеть святой отец.

Я шел, сопровождаемый Дарием, который на все вопросы только ухмылялся препаскудным образом, и все гадал — зачем он меня позвал? Неужели он вспомнил про меня, наконец — то? И я приступлю к своему ученичеству? Впрочем, на это я не слишком надеялся — не так — то легко обмануть святого отца.

Вечера теперь стояли долгие, а небо, едва лишь темнело на западе, начинало светиться на востоке — полной темноты все равно не было, и я добрался до молельного дома без всяких приключений. Если вспомнил, то почему вызвал к ночи, вот вопрос — то! А если дело не в том? Сердце у меня ныло в предчувствии неладного, но деваться было некуда.

Я думал, что он будет ожидать меня в жилой пристройке, но огонь горел в молельном доме — одинокая плошка, она и света — то настоящего не давала; ровно столько, сколько нужно, чтобы разобрать, где сидит отец Лазарь и подойти к нему.

— Я жду тебя, — сказал он.

Сердце у меня вконец упало.

Он неподвижно глядел на меня из тьмы своими яркими, блестящими глазами.

Он все знает, подумал я, давно уже знает, он видит меня насквозь, просто хочет помучить.

— Последнее время я что — то редко тебя вижу, — сказал он, — чем ты занят?

— Не знаю, святой отец… думаю…

— Неплохое занятие для того, кто хочет стать учеником священника. И к каким же выводам ты пришел?

Я неуверенно поглядел на него. Лицо у него было серьезным, и я не мог понять, издевается он надо мной, или нет.

— Я подумал… может быть, мы неправильно понимаем то, что видим? Мы ведь знаем только то, что снаружи. На поверхности…

— А… — сказал он. — А что же происходит на самом деле? Сделай одолжение, просвети меня.

Все — таки издевается, подумал я. Либо он не понимает, о чем я, либо делает вид — не хочет понять… либо… либо я и впрямь ненормальный, раз мне приходят в голову такие мысли. И все — таки я решил попытаться еще раз.

— Святой отец… кто они такие?

Он даже не спросил, о ком это я. Отрезал:

— Нечисть.

— Но мне показалось… он был из плоти и крови… его можно было ударить. Ранить. Его удалось поймать.

Он сурово поглядел на меня.

— Откуда ты знаешь? А может, он просто позволил себя поймать?

— Зачем?

— Быть может — чтобы кое — кто усомнился. Он внес смуту в человеческие души — и исчез. Где он теперь? И как он освободился от пут? Если он — порождение этого мира, то как ему удалось уйти? Да, кстати, Люк… эта девочка…

— Да, святой отец, — тихо отозвался я.

— Ты ее видел? — резко спросил он.

Я вздрогнул.

— Ведь ты ходил ее искать, верно? Тебя видели в горах.

Я кивнул.

— Да, но… я так и не нашел ее. Ведь они ее забрали, да?

Он медленно сказал.

— Говорят, она все еще бродит где — то поблизости. Ее видели. Но не ищи ее, Люк, не обманывай себя — она больше не человек. С тех самых пор, как пришла из Гнилого Лога. Ты ввел в человечье жилье пустую оболочку, Люк.

Меня затрясло.

— Вы знали об этом… с самого начала?

— Никто не может остаться один в ночном лесу и вернуться тем же самым, — сказал он. — Поэтому, как только ты сказал, что она пришла из лесу вслед за остальными, я сразу понял, что дело неладно. Она просто не могла уцелеть.