- Обязанность? - переспросил он. - Но, значит, и ты была обязана заслужить все это.

Она взглянула на него с насмешливой жалостью, словно ее забавлял его наивный эгоизм.

- Чек каждую неделю - и я должна быть благодарна? Ты считаешь, этого достаточно? - Ее гнев прорвался наконец со всей силой. - А ты знаешь, сколько времени я была твоей женой? Знаешь?

Он не мог придумать, что ответить, он лишь понимал, что в этой вспышке жгучей злобы нашла выход вся ее обида.

- Так вот, слушай, - сказала она. - Шесть месяцев. Из пяти лет только полгода я была твоей женой. Нравится тебе такая семейная жизнь? - Он промолчал. - А тебе это и в голову не приходило, верно? Пробыл дома три-четыре дня и снова в путь. А я считала эти дни. Времени у меня хватало. Считала, складывала. Шесть месяцев! И ты еще удивляешься, чем я недовольна?

- Если тебе и впрямь жилось так плохо, как я мог догадаться - ты не показывала вида.

- Не так уж не показывала. Сколько раз я тебя просила найти такую работу, чтобы мы могли жить вместе. А ты либо отшучивался, либо злился - мол, в городе ты торчать не намерен, а сколько раз я писала тебе, как мне хочется, чтобы мы жили вместе, и упрашивала устроиться на постоянное место.

- Верно, - буркнул Маколи, сдаваясь, - может, и упрашивала. Даже допускаю, я был виноват. Но все равно из-за таких вещей семью не разбивают.

- Да ну? Это ты так считаешь.

Он так не считал. Он знал, что семьи разрушаются и по менее серьезным причинам. Но он должен был побороть свое чувство вины, защититься, скрыв его от Маргарет. От унижения у него ныло сердце. Так же остро оно ныло у него в ту ночь, когда он, узнав об ее измене, вдруг вспомнил, потрясенный, как не раз готов был признать, что такое и впрямь может случиться, и случается с некоторыми людьми, и ломает их жизнь, и при этом ему не приходило в голову, что и он человек, и он тут же забывал о своих рассуждениях и не помышлял, что это может случиться с ним. Он сел и свернул сигарету.

- Ты законченный эгоист, - сказала Маргарет. - На моем месте любая женщина поступила бы так. Какой ты муж, да ты мужем просто быть не можешь, вот в чем все дело.

Он согласился и с этим (мысленно): вести семейную жизнь пристало ему не больше, чем заниматься политикой или руководить музыкальной школой. Он совершил ошибку, но потом старался сделать все, что мог. Так-то вот.

- Когда она родилась… ты даже домой не изволил явиться. В клинику я уходила одна. Родила и вернулась одна. В пустой дом. Никто меня там не встретил.

Неужели ничего нельзя было придумать? Что значит - сделал все, что мог? Ошибся? Почему ошибся?

- Ты думаешь, родить ребенка пустяки? Раз-два, и готово, все равно что картошку начистить или вывесить на веревку белье. А ты знаешь, как чувствуешь себя, когда тебя разносит, словно шар? И тошнит, и больно, и места себе не находишь… и не один какой-то день, а месяцы. Долгие месяцы. Ты считаешь себя сильным. Да ты и десяти минут не выдержал бы.

Ошибся, потому что, если человек нашел себя, живет как ему нравится, он не допустит, чтоб ему мешали; и не станет он менять свою жизнь ради кого-нибудь или чего-нибудь; он не станет даже проверять, хватит ли у него на это силы воли; и упражнять силу воли не станет.

- Схватки… ты и не представляешь, как это больно. Такая мука, что криком кричишь, а всем плевать, будешь ты жить или подохнешь, а тело словно рвется на куски, и для чего все это? - Она говорил теперь тихо и глядела в сторону, ей, казалось, было все равно, слышит ли он ее. - Какая награда? Никакой. Только еще больше стало хлопот, возни, ответственности и работы, и в доме прибавился лишний едок. И хоть бы слово благодарности.

Маколи поднял голову.

- Но ты все-таки хочешь ее забрать? Что там стряслось с твоим красавцем Донни? Бросил он тебя, что ли?

У нее злобно свернули глаза.

- А ты, наверное, был бы рад?

- Только не рассказывай, что и он истосковался по ребенку. Что ему стоит завести своего?

- Он будет ей гораздо лучшим отцом, чем ты.

Маколи медленно подошел к ней, схватил за плечи и крепко стиснул. Его вдруг потянуло к ней, и он поспешно убрал руки.

- Нелегко тебе пришлось, - сказал он. - Вся извелась, наверно. Замучилась от мыслей, как там девочка, что ест, не мерзнет ли? Ты ведь не ожидала, что я окажусь заботливым отцом?

Маргарет недоверчиво на него покосилась, однако ей не удалось определить, чем вызвана его неожиданная миролюбивость.

- Как ты смеешь осуждать меня? - сказала она. - Ты никогда не интересовался ребенком. Ты и видел-то ее не чаще, чем меня.

- Ну, понятно, как же тебе было не волноваться.

- Даже когда ты проводил дома эти несчастные несколько дней, она тебе только действовала на нервы. Мешала спать. Ты все время бурчал, что она путается у тебя под ногами. Ты никогда с ней не играл. Был совершенно равнодушен к ней.

- Все правильно, - согласился Маколи. - Я, можно сказать, почти не замечал ее.

Небрежной походкой он направился к своему стулу, сел на него верхом, обхватил спинку руками и уперся в них подбородком. Он чуть зажмурился, как кот на солнышке.

- Вот что, Мардж, - сказал он. - Закрутила ты все очень ловко, но тебе меня не обдурить.

- О чем ты?

- Не нужна тебе девчонка, - отрезал Маколи. - Ты одного только хотела - мне насолить.

Она смутилась лишь на мгновенье.

- Какая нелепость! - презрительно фыркнула она. Но он видел, что угадал.

- Помнишь, ты однажды написала мне письмо? Там ты выложила все начистоту. Я не забыл из этого письма ни словечка.

Она покраснела, смешавшись, не зная, что ответить.

- Вот тогда ты писала чистую правду. Тебе страсть как хотелось, чтобы мне худо пришлось. А о дочке ты тревожилась не больше, чем об этой стенке.

- Врешь! - вспыхнула она.

- Когда миссис Каллагэн протрепалась тебе о нашей встрече, ты не поверила своим ушам. Подумать только, Пострел выглядит как кукла, Подумать только, я с ней нянчусь, ухаживаю, как заправская мамаша, да возможная ли это вещь! Ты взбеленилась. Все в тебе закипело. Ты себе места не находила от злости, и лишь одно могло успокоить тебя: ты решила выследить нас и украсть ребенка. Ей-богу, ты это сделала только мне назло.

Все так, все верно, словно черным по белому, было написано у нее на лице, и она ненавидела его, и ненавидела себя за то, что не может скрыть правду.

- Нет, тебе не дочь нужна, - проговорил он благодушно. - Дочь просто нож в твоей руке, чтобы пырнуть меня. На девочку тебе наплевать, ты только к одному стремишься: как бы сделать побольнее мне. И лучшего оружия ты не нашла. Ведь верно?

Он раскусил ее и, чувствуя себя униженно, как нашкодившая девчонка, она пыталась это скрыть. Но безуспешно. Растерянность и возмущение выдавали ее: полный ненависти взгляд, дрожащие от злости губы - видно, много обид накопила она.

Словно игрок, у которого жульнически оттягали верный выигрыш, смотрела она, как Маколи подходит к кровати, берет на руки Пострела.

- Где ее одежда? - спросил он.

- Я должна сказать тебе одну вещь, - произнесла она в отчаянии. - Это не твой ребенок. Ты ей не отец.

- Где одежда? Дай ее сюда!

- У тебя нет прав на этого ребенка.

- Сказано тебе: дай ее шмотки.

Макргарет рывком распахнула шкаф и выхватила соломенную шляпу, рубашку и комбинезон, которые, уезжая, оставила в гостинице. Хмуро, сердито швырнула их Маколи.

- Надеюсь, платьице, которое ты ей купила, можно не снимать? Вот это самое, - он указал кивком на платье, в котором спала девочка. - Ты не против, если мы оставим его ей? Подарочек от матери. Что ты ей мать, я отрицать не стану.

Все ее чувства прорвались в жарком потоке слов, которые она выпаливала, плача, с ненавистью, с отвращением.

- Я заберу ее. Увидишь, заберу. До конца еще далеко. Я еще даже не начинала. Думаешь, ты так легко разделался со мной?

Остановившись у дверей, он жестом приказал ей замолчать.

- У тебя когда-нибудь пересыхало во рту? - спросил он. - Ты знаешь, как приятно, когда пересохнет во рту, впиться зубами в сочный, теплый персик. Вот такой персик - ты. Ложись в постель и жди меня. Я зайду попозже. Если всякие посторонние угощаются моим добром, то разнообразия ради почему бы не попользоваться и мне? Верно?