Яаков почувствовал, как прохладные пальцы касаются его груди. Что-то здесь было не так, но события уже разворачивались помимо его воли, и он сам себе казался посторонним наблюдателем.
Она защелкнула чемоданчик, но по-прежнему сидела рядом с ним на кушетке, как будто время остановилось и им обоим некуда спешить. Яаков явственно видел всю эту сцену со стороны и точно так же со стороны он услышал собственный голос.
— Вы в разводе.
Конечно, не надо было задавать этот вопрос. Она понимающе улыбнулась.
— Не волнуйтесь. Гет по всем правилам, в иерусалимском раввинате.
Она придвинулась ближе и положила руку ему на колено. Толстое золотое кольцо на пальце, ногти, покрытые темно-красным лаком, — на фоне его выгоревших штанов цвета хаки все это выглядело очень необычно.
Рука была красивая, ухоженная, но, пожалуй, слишком большая. У Марии руки были маленькие. Ему почему-то вспомнилось, как она сидела, сцепив руки, в подвальчике у Шимона. Шимону, конечно, тоже полагалось бы что-нибудь получше, чем этот подвальчик и место сторожа в школе Ноам.
Впрочем, его, скорее всего, арестовали еще тогда, но, видимо, направили в другой лагерь, иначе они наверняка оказались бы в одном караване.
Яаков неожиданно вздрогнул, как от удара. Левицки. Ну конечно. Шимон Левицки. Вот где он слышал эту фамилию: Двенадцать лет в стране. Развелась в Иерусалиме. Это могло оказаться просто совпадением, но Яаков почему-то был уверен, что это она. И потом, жена Шимона работала врачом.
Он поднял глаза. Перед ним сидела женщина уже не первой молодости. Набрякшие веки, складки в уголках вокруг рта, синеватые прожилки вен на ногах. Она была лет на десять старше его и, соответственно, на пятнадцать лет старше Марии.
Видимо, она что-то заметила, потому что смотрела на него с удивлением.
— У меня был друг в Иерусалиме, — сказал Яаков, — Шимон Левицки.
— Да. — Она убрала руку, и в глазах у нее появилось напряженное выражение.
Это действительно была она. Яаков не ошибся.
— Ну, и где же вы познакомились. — Она поднялась с кушетки и направилась к столу.
— Мы работали в одной и той же школе.
Она уже сидела на своем месте и перебирала какие-то бумаги. Ничего особенного. Просто врач в конце приема.
— Вот как, в школе. И кем он там работал. Сторожем, конечно.
— Почему же сторожем, — Яаков искренне удивился, — он преподавал. У него был прекрасный иврит.
Она пожала плечами.
— Интересно, как он мог преподавать в школе. У него же не было никаких документов. Впрочем, у религиозных это не проблема. Кто носит кипу, тот и преподает. Этого достаточно.
Яаков промолчал. Его снова знобило, и он понимал, что теперь наверняка придется выходить на работу.
Но справку она все-таки дала.
Дождь утих и только отдельные капли время от времени ударялись о крышу каравана. Яаков натянул на себя спальный мешок, укрылся с головой и повернулся к стене.
Когда он проснулся, было уже совсем светло. Дождь прекратился, и солнце било ему прямо в глаза. В комнате никого не было. Яаков огляделся по сторонам, не понимая, как это он проспал сирену, и почему его не разбудили охранники или соседи по каравану. Тут он заметил, что матрасы и спальные мешки в беспорядке разбросаны по полу, хотя, по инструкции, их полагалось перед выходом на работу аккуратно сложить в углу. Что-то явно случилось, пока он спал, но спросить было некого, а выходить из каравана не хотелось, чтобы не разрушить блаженную иллюзию чудом обрушившихся перемен. Всякий раз, когда что-нибудь непредвиденное нарушало рутину их существования, они начинали надеяться — на чудо, на восстание, на переворот, на смерть Харида, наконец, — и всякий раз их ожидало разочарование. Как-то раз, прошлой зимой, их не разбудила утром сирена, время шло, а охрана даже не заглядывала в караван. Может, им не до нас, — высказал в конце концов всеобщую затаенную надежду Зеэв, — может, их отправили в Иерусалим на похороны Харида. Но чуда, разумеется, не произошло, оказалось — просто неполадки с электричеством. Как бы то ни было, Яаков спешить не собирался. Если потребуется, они за ним сами придут. Он расчистил место на полу, достал из шкафчика мешочек с талитом и тфиллин и не торопясь, как когда-то, в прежние времена, принялся читать шахарит.[12]
Выглянув на улицу — если, конечно, можно назвать улицами узкие проходы между установленными в несколько рядов караванами —, Яаков убедился, что на этот раз что-то все-таки произошло. Вокруг было полно солдат, как будто ночью Нецарим-2 кто-то взял штурмом. Магавники,[13] — подумал было Яаков, привычно отказываясь верить в невозможное, — наверное, переводят в другой лагерь, — но тут же различил коричневые береты Голани[14] и понял, что нет, не магавники. Один из солдат, совсем еще мальчик, притянул его к себе и с треском оторвал пришитый к куртке лоскут с лагерным номером.
— Все, — крикнул он, заметив изумленный взгляд Яакова, — все кончилось. Возвращаемся домой.
— Откуда вы. — спросил Яаков. Он, конечно, хотел спросить, как они сюда попали, эти мальчики из Голани, и что все это значит, но почему-то не мог сформулировать толком ни одной фразы.
— Из Сирии, — ответил солдат, и прежде, чем Яаков успел прийти в себя, добавил, — у тебя, наверное, нет сигарет.
— Да я не курю, — начал было Яаков, но солдат уже растворился в толпе, а он так и остался стоять с пачкой «Мальборо» в руке.
Уже потом, из обрывочных разговоров и совершенно непонятных поначалу объяснений, Яакову удалось воссоздать картину событий. Оказывается, четвертый месяц шла война, а они здесь, в Нецарим-2, ничего не знали. Асад к тому времени полностью подчинил себе Ливан, и только узкая полоска земли, именуемая израильско-палестинской конфедерацией, отделяла теперь Великую Сирию от ее давнего соперника — Египта. Было очевидно, что тот, кто очистит Иерусалим от неверных, сможет с полным основанием претендовать на лидерство в регионе, и Асад двинул войска на юг. На Западе сразу поняли, что на этот раз исход войны предрешен. Американские военные наблюдатели, заблаговременно размещенные на Голанах, разумеется, даже не пытались остановить сирийцев. Асад, впрочем, разрешил им вылететь в Вашингтон. Туда же в спешном порядке прибыл Йоси Вейлин, занимавший в то время пост министра иностранных дел. По официальной версии, он явился просить помощи, но все понимали, что возвращаться ему, скорее всего, будет некуда. Асад, правда, не спешил. Сирийские войска продвигались медленно, избегая прямых столкновений. Похоже, их все еще страшил миф о непобедимой израильской армии. Пока что они осваивались на севере, и на Запад уже просачивались сведения о зверствах сирийцев в киббуцах Верхней Галилеи. В ООН подняли вопрос о размещении беженцев из Израиля. Но на третий месяц в ходе войны неожиданно произошел перелом. Командующий северным округом генерал Бен Шимон, отступая к югу, повернул в долину Иордана, взял Йерихо, и, пока Арафат в очередной раз спасался бегством, укрепился в горах Шомрона и оттуда атаковал сирийцев. Король Хусейн закрыл доступ в Иорданию, и два с лишним миллиона арабов Иудеи и Шомрона в панике ринулись к сирийской границе. Пока Асад расчищал путь, сирийская армия оказалась отрезанной, посланная с запозданием авиация не помогла, и генерал Бен Шимон двинулся по направлению к Дамаску, предоставив западным военным специалистам гадать, каким же это непостижимым образом истекающий кровью еврейский Давид снова одолел победоносного арабского Голиафа.
Госсекретарь США вылетел в Иерусалим, чтобы добиться соглашения о прекращении огня. Харид уже заявил, что готов подписать соглашение немедленно, но самолет госсекретаря почему-то приземлился в Каире. Когда Харид понял, что произошло, было уже поздно. Генерал Бен-Шимон подошел к Иерусалиму, без всяких препятствий вступил в город, и вскоре резиденцию Харида окружила разъяренная толпа, требуя немедленной расправы. Американцы не вмешивались. Война кончилась, Сирии ничто не угрожало. — Народ Израиля решит свою судьбу путем демократических выборов, — заявил госсекретарь и вернулся в Вашингтон. Харид, впрочем, остался в живых и содержался теперь под арестом.