«Да при чём здесь это?» Андрей взглянул Анюту.

Анюта пила глазами распахнувшееся озеро.

Андрей решительно столкнул лодку в воду.

— Садись!

— Зачем?

— Поплывём на остров.

— Не остров? А чего там делать?

— Танцевать, — неожиданно для себя сказал Андрей, продолжая мысленно единоборствовать с обнажённой Ривой.

— Танцевать? — изумилась Анюта. — Вот опять! — крикнула, — Откуда ты знаешь? Что я хочу… танцевать? Нет, я действительно хочу танцевать! Только что об этом думала.

— А ещё? — спросил Андрей. — Ещё о чём думала?

— Ещё? Ну… Не могу же я тебе всё рассказать… — Анюта нервно засмеялась, а Андрею почудился другой женский голос: «Виват, гвардия!»

Лодка уже скользила по стеклянному озеру. Сияющие капли скатывались с вёсел. Желанный остров приближался, укрупнялся, теряя вблизи общие очертания. Только вдоль берега на острове росли деревья, в центре была большая круглая поляна с шелковистой нежной травой. Когда-то Андрей действительно играл здесь в пиратов. Два пенька торчали на поляне. На одном восседал Андрей, на другом знаменитый капитан Шарки, самый жестокий и кровожадный в мире пират, чью ледяную душу не могли отогреть ни женщины, ни убийственные дозы алкоголя, ни даже пылающий тропическим летом камин в каюте. Капитан Шарки был одним из призраков, населяющих остров.

Андрей знал, как удивит Анюту этот остров с зелёной поляной, точно с лысиной посередине. Каждое лето сюда приплывал на допотопной лодочке косить траву ласковый старик сторож. Весной и осенью иногда появлялись утиные стрелки. Всё остальное время остров был необитаем.

Лодка мягко ткнулась носом о прибрежный мох, Андрей выпрыгнул первым.

— Дай руку.

Анюта протянула горячую узкую ладонь. Секунда — и Андрей держал Анюту на руках, пошатываясь, дурея от яблонево-яблочного запаха, от устремлённых на него золотистых глаз, от близости Анюты. Страха не было.

— Тихо, тихо… — шептала Анюта. Руки её вдруг обрели упругость.

— Что-то случилось? — Андрей опустил Анюту на землю.

— Подожди. Подожди, пожалуйста… — В землю смотрела Анюта, занавесив глаза ресницами. — Я тебя люблю, правда, но… Я догадываюсь, зачем мы сюда приплыли, но…

— Мы приехали на дачу несколько часов назад, — сказал Андрей, — а кажется, целый век прошёл.

— Век… — повторила Анюта. — Почему век? Обычно говорят жизнь…

— Не знаю. Жи-и-изнь… Слово-то какое тягучее, жизнь тянется… А век — значит, обязательно что-то происходит сильное, смелое. Век важнее!

— Происходит… — как эхо повторила Анюта. — Куда мы идём?

Они шли в глубь острова, разговаривая.

— Боже мой! — воскликнула Анюта, увидев поляну — зелёный простор, ограниченный деревьями и небом.

— Танцуй! — сказал Андрей. — Танцуй. Здесь мы одни, никто не увидит.

Анюта торопливо и согласно кивала. Как ласковый старик сторож, не вникая в слова. Остановившимися показались Андрею её золотистые глаза. Как среди гремящего шторма обязательно есть точки, где полный штиль.

Анюта танцевала…

Андрей лежал на траве лицом вниз. Земля пахла вчерашним дождём, ещё не выросшими грибами, не просверлившимися стеблями, чистотой и… почему-то могилой. Да, именно могилой пахла сырая земля, что было в общем-то естественно, потому что всё рано или поздно возвращается в землю. «Неужели я когда-нибудь умру?» — Андрей вдыхал сырую, напоминающую о смерти чистоту и просил небеса либо даровать ему вечность, либо убить сейчас, немедленно, сию секунду, потому что казалось: если и стоит умереть, то только в преддверии предстоящего счастья, так его и не испытав. Умереть в чистом ожидании, в верности, не дожив до неизбежных впоследствии горечи и разочарования. Только сейчас, когда он счастлив больше, чем будет счастлив потом! И ещё попутная мысль мелькнула: нет ничего противоестественного в том, чтобы желать смерти врагам. Ведь желает же Андрей без всякого страха её себе, себе, то есть… почти что целому миру! Немедленная смерть не наступила, и Андрей почувствовал к ней некоторое презрение. — Нет, я никогда не умру… Мой век только начинается. И начинается с такого счастья… Я столько всего сделаю, совершу! Столько всего хорошего. Я построю самые красивые, самые удобные дома. Я… Я полюблю всех людей! Я никогда не умру, потому что… хочу так много всего сделать! Пусть, пусть все будут счастливы, как я сейчас!» Андрей плакал. То были лёгкие слёзы, не оставляющие следов. Андрей подумал, что прощается с детством: с белым волком, с седым старцем, рисующим коршуна, с капитаном Шарки и прочими, прощается, потому что действительность, начинающийся его человеческий век не нуждаются в смехотворных детских символах. Анюта, например, в них совершенно не нуждается, они лишь мешают ей понимать Андрея!

Расправив руки, кружилась Анюта, и платье сковывало её бронёй. Андрей смотрел на Анюту и чувствовал, что слишком уж смел танец, слишком яростен. Словно и Анюта с чем-то прощалась. Всегда пленявшая Андрея грациозность, гармония, наводящая на мысль, что именно так и звёзды плавают в чёрном космосе, вдруг обернулись мятежом. Будто лягушачью кожу скинула Анюта и предстала перед Андреем новая — любящая, бесконечно ему преданная… С истинной любви, следовательно, готовилась Анюта начать свой человеческий век. Застыла, подняв руки к небу. Под небесным душем стояла, очищаясь.

— Мне жарко… — Анюта перевела дух, нежно посмотрела на Андрея.

Никогда ещё она так на него не смотрела!

— Сними платье, — спокойно посоветовал Андрей, сорвал травинку.

— Что-что?

— Сними платье… Всё сними. Анюта молчала.

Андрей услышал, как стрекочет в траве кузнечик. Увидел кузнечика — глазастого, хитинового, подпрыгивающего на ходульках-ножках, летящего куда-то в радужном мелькании и переливе крыльев, словно в замедленной съёмке. Скромнейший одуванчик вдруг предстал не пушистым шариком на стебельке, а древом, в тени которого ищет приют мельчайшая божья тварь.

— Отвернись, пожалуйста, — спокойно сказала Анюта. Так она говорила Андрею в школе на уроках: «Передай, пожалуйста, учебник», «Возьми, пожалуйста, свою ручку». Так, да не совсем так. Теперь в её голосе звучала покорность. Вот, оказывается, зачем был танец. Андрей теперь мог указывать Анюте. Анюта теперь слушалась Андрея.

«Они… девушки, женщины… как маленькие быстрые речки, — подумал Андрей, — обязательно должны куда-то впадать… Но… почему она решилась только сегодня, после танца, а не раньше? Что мешало раньше?» Андрей сломал травинку — бывшее дерево — убежище букашек и муравьёв, отвернулся. А когда снова посмотрел на Анюту, увидел, что она танцует без одежды. И танец на этот раз был другим. Прямо в глаза ему смотрела Анюта, для него танцевала.

Сердце у Андрея, однако же, почему-то не забилось. Не ударила в голову бунтующая кровь. Ему вдруг показалось, что всё это уже было. Именно с ним и с Анютой, именно на этой поляне, окружённой деревьями. Андрей подумал, что, пожалуй, стоило несколько минут назад умереть…

«Она теперь будет делать всё, что я захочу… — подумал Андрей. — Она впадает в меня…» Открытие это повергло в растерянность. Выходило, что как бы вверяла себя ему Анюта и отныне он во всех случаях жизни должен будет думать не за себя одного, а и за Анюту.

Андрей в волнении закурил.

Анюта смотрела на него с такой любовью, такой преданностью, что ему вновь сделалось страшно. Отстранённо, как будто речь шла о постороннем человеке, Андрей отметил, что нынешний страх — подлый. Никогда ещё он не курил с такой сосредоточенностью. Андрей положил сигарету на траву, расстегнул рубашку.

— Иди сюда! — позвал Анюту.

Анюта приблизилась, уткнулась лицом Андрею в грудь, и он не сумел разобрать, отчего солоно её лицо.

Они поцеловались.

— Подожди, — шепнула Анюта, — я искупаюсь, ладно? — И пошла к воде.

— Там глубоко! Осторожнее! — крикнул Андрей и поморщился.

Анюта вскоре вернулось, прохладная, матовая, в капельках воды, как в алмазах, удивительно спокойная. Легко прижалась к Андрею, улыбнулась счастливо. Все проблемы свои, казалось, разрешила Анюта.