— Ничего! — Анюта притянула Андрея, крепко поцеловала. — Просто я очень люблю танцевать. Я была бы самым счастливым человеком в мире, если бы всегда могла танцевать на этой лужайке…

Андрей обнял Анюту. Она засмеялась, ловко вывернулась, побежала по траве.

— Куда?

— На озеро. А то заблудится Володя.

Андрей поднялся, отряхнул одежду. Удивился нетвёрдому своему шагу. Какими смехотворными показались сейчас недавние тревожные мысли. Послушайся он их — ничего бы не было! До сих пор горели губы, а в глазах, точно невесомые, стояли золотистые искорки.

«Она сказала, что была бы счастлива, если бы всегда могла танцевать на лужайке… И всё. Где в этот момент должен быть я, она не сказала. Ладно…» Недоброе это было раздвоение, душа то горела, то леденела. То успокаивался Андрей, то лихорадка начинала его бить. Так просто, думалось сказать: «Андрей! Я тебя люблю». А вот не говорит!

…Словно заправский официант, с полотенцем через руку, встретил Андрей Анюту и Володю, возвратившихся с озера после купания. У Анюты блестели капли на плечах.

Володя удивлённо озирался, не в силах привыкнуть к полукруглой комнате, огромному панорамному окну.

— Зимой, — сказал Андрей, — люблю смотреть в это окно. Там метель бесится, ветки трещат, а ты сидишь себе у печки… Или на диванчике с книжкой. К вечеру воздух синий-синий. Я на лыжах всегда вечером хожу.

— И всё-таки Дельту надо было взять! — подвёл итог каким-то своим мыслям Володя.

Никто не стал спорить. Тем более что Дельта была далеко отсюда. Спала, наверное, положив морду на лапы. А Бисмарк, как боевой истребитель, совершал утренний облёт территории, смотрел неодобрительно на голубей, оккупировавших мойку.

Андрей заметил, что почти непрерывно Анюта смотрится в зеркало. То царственно покачивает головой, то дерзко встряхивает высыхающими волосами. Разные образы чудились Анюте в зеркале. Андрей улыбнулся. О, ему прекрасно была знакома эта захватывающая игра с зеркалом! Самая грациозная наконец была найдена поза из всех возможных. Чуть отвернувшись от зеркала, чтобы была видна и спина, на которой ещё дрожали прозрачные капли, с бокалом красного вина в руке сидела Анюта в удобнейшем кресле, как королева в своей загородной резиденции.

— Ты королева, да? — шёпотом спросил Андрей у Анюты.

— Королева… — задумчиво повторила Анюта, как бы впервые мысленно оценивая это слово, воспринимая его не как символ, а как живое, реальное понятие, — Зачем ты надо мной издеваешься?

— Я не издеваюсь, а говорю комплименты.

Не было Анюте покоя. Что-то её мучило. Андрей вспомнил недавнюю её фразу: «И всё-таки я живу!» Вновь догадка прошла сквозь него, как ток.

— Значит, вот здесь ты вырос? — спросила Анюта. — В этом симпатичном домишке? В какие же игры ты играл? И с кем? Тебе… кого-то приводили? Наверное, играл в какие-нибудь особенные игры, да?

— Почему же в особенные? — Андрей чувствовал насмешку, но не знал, как отвечать. — Я играл в разные игры. Всё время был один, никаких друзей, никого ко мне не приводили, всё время приходилось что-то самому выдумывать. Я же рассказывал тебе… Про белого волка и… прочее…

Володя подмигнул Андрею. Дескать, правильно, нечего выдавать дурочке свои тайны. Андрей вымученно улыбнулся.

— Это тебе за королеву, — сказала Анюта. Андрей глубоко вздохнул.

— Давайте ещё выпьем?

— Успеем. Подожди! — прямо в глаза Андрею смотрела Анюта. — А сейчас? Сейчас во что играешь?

Крохотные, словно иголочные укольчики, капельки пота на лбу и губах Анюты разглядел Андрей. А в комнате между тем было прохладно. «Она волнуется, — подумал Андрей. — Волнуется, волнуется, волнуется… Даже вино ей не в радость. Почему?» Взгляд его, вдоволь набегавшийся в одинокие дачные дни и вечера по жёлтым мудрым страницам, изрядно натренировавшийся в захватывающей зеркальной игре, уже заставляющий чужие зрачки дрожать и безвольно плавиться, теперь, казалось, видел сквозь плотный голубой картон.

Иное. Продолжение того, что началось в машине…

Так вот из-за чего волнуется Анюта! То есть отчасти из-за чего…

— Оставь ты в покое коробку, — сказал Андрей, — зачем всё время её пинаешь? Или уж открывай. Я знаю, что в коробке.

Молчание воцарилось в комнате. Андрей услышал, как тикают на втором этаже в мастерской отца часы, как лесной ветер обтекает крышу дачи и летит дальше.

— Да, кстати! Что это за коробка? — заинтересовался и Володя.

— Это невозможно! Ты не можешь знать, что с коробке, потому… Потому что я сама не знаю!

Какое это было наслаждение — созерцать изумлённые лица. Анюта теребила подарочную ленточку на коробке.

— Так сказать, что там? — Андрей положил Анюте руку на плечо, потрепал снисходительно. Сейчас он мог это себе позволить.

— Не томи, — сказал Володя, — а то она сейчас сама развяжет.

— В коробке то, что воруют из магазинов, — засмеялся Андрей, — точнее, из ларьков или продуктовых палаток… В магазинах ведь сторожа.

— С ума сошёл! — Анюта дёрнула ленточку, отбросила крышку.

В коробке двумя рядами лежали плитки шоколада. Анюта вытащила плитку.

— «Спорт»… — растерянно прочитала Анюта. — «Спорт»… Шоколад высшего качества. Цена…

— Бог с ней, с ценой, — улыбнулся Андрей. — Ну так что?

— Ты… ты… — Губы у Анюты дрожали. — Ты откуда знаешь? — спросила шёпотом. — Я… Я честно не знала, что здесь.

Андрей молчал. Недавняя победительная ясность вдруг улетучилась. Андрей понимал, Анюта ждёт продолжения. Но… всё смешалось.

— Ну! — шепнула Анюта. — Продолжай! Что ты ещё знаешь? Почему ты молчишь?

— Угощаешь? — Андрей вытащил шоколадку из хрустящей фольги, разломал.

— Зачем взял? — закричал Володя. — Надо же всё это вернуть! Откуда взялся этот шоколад?

— Ну да, вернуть, — засмеялся Андрей. — Так там и ждут. Нельзя ведь обратно… да, Анюта?

— Где ты взяла эту коробку? — закричал Володя. — Где стащила?

— Не ори, пожалуйста! — Анюта молча выкладывала плитками стол. Четверть стола, наверное, уже выложила, а плитки всё не кончались. — Я на улице нашла эту коробку. На скамейке в парке. Да господи, где угодно!

— Шоколад? Где угодно? — Володя выразительно посмотрел не Андрея, зовя к совместному негодованию.

— Правда, я не знала, что здесь шоколад… Я думала… ну, может быть, цветы.

— Цветы в коробке из-под обуви? — фыркнул Володя. — Легчайшие такие цветочки.

Анюта пожала плечами. Она уже совершенно успокоилась.

— Чего вы так разволновались? Или вас каждый день кормят досыта шоколадом? Ешьте, я угощаю!

— Я тебя сейчас так угощу! — Володя стукнул кулаком по столу. — Говори, откуда эта коробка?.. Я… Я два месяца коплю деньги на попугаев, а ты… Ты хоть понимаешь, что… Кто тебе дал коробку? Кто тебе её дал?

— Отвяжись! — Анюта медленно допила вино, закусила шоколадом. — Какой вкусненький… Чего не едите?

На Андрея она не смотрела, словно того не существовало. Словно не Андрей угадал, что в коробке. Всё вдруг оказалось забытым.

«Вот она, цена моей проницательности, — горько подумал Андрей, — Анюта платит чуть ли не презрением… Но за что? Неужели только за то, что я не знаю всего до конца? Но… разве может хоть кто-нибудь всё знать до конца?» Тогда это обескуражило Андрея, со временем, однако, он привык. Множество раз впоследствии нисходила на него проницательность, и всегда сначала изумлением, потом ожиданием, потом — когда ожидания не оправдывались — презрением отвечали люди. В лучшем случае — равнодушием. Как будто ничего не произошло. Как будто ничего Андрей не угадал. Позже Андрей понял, в чём тут дело. Его проницательность лишь на мгновение высвечивала человека. Возможно, впрочем, в это мгновение человеку казалось: Андрей знает всё! И Андрею, возможно, так казалось, но… лишь мгновение. Ему-то этого было вполне достаточно. Человеку — нет! Почуяв необычный дар Андрея, все желали, чтобы что-то следовало дальше, пусть неосознанно, но жаждали довериться, взвалить на него всю тяжесть собственных дум, поступков, болезней, бед… В конечном же счёте жаждали утешения, облегчения страданий, а кое-кто из впечатлительных — и чтобы Андрей научил, как жить. Эти могли бы стать наиболее фанатичными его приверженцами, ловили бы каждый его жест, каждое слово, но… Андрей был не тщеславен и славы пророка не хотел. Но люди рассуждали по-своему: «Раз знает, раз имеет дар, значит, должен помочь! На то и дар…» Андрей же и в мыслях не держал кого-то утешать, облегчать чьи-то страдания. Это был исключительно его дар, следовательно, распоряжался им Андрей по своему разумению. Проницательность, если угодно, была забавой, игрой. Люди же — материалом для этой игры.