Отец утверждал, что разработал новую политическую науку — «химию восстания» — химвос, что с помощью открытым им законов светящуюся точку можно смоделировать искусственно, поместить в колбу или пробирку, чтобы в нужное время активизировать, да и запустить с ее помощью неостановимую, как ядерный синтез, реакцию — восстание масс. Народ (баран) должен был превратиться в дракона. Разнести к чертовой матери стойло, вырваться на волю, дыша праведным огнем.

Отец вскоре стал считаться одним из ведущих теоретиков мифического химвоса. В многочисленных интервью, которые у него теперь охотно брали разные издания, он заявлял, что работает над книгой для народа (ов) под названием «Самоучитель смелости». На вопрос же, в чем суть, смысл и сверхзадача этого странного самоучителя, отвечал, что хочет сделать «светящуюся точку» достоянием народа, чтобы народ, значит, сам определял, когда зажигать (освещать?) мир.

На эту тему он, помнится, полемизировал в прямом телеэфире с одним почтенным митрополитом. Тот утверждал, что светящаяся точка посреди пустоты — церковь Божья, но никак не кровавое восстание. Отец возражал, что одна светящаяся точка не должна затмевать другую, более того, история человечества знает немало случаев, когда две светящиеся точки светили согласно. Речь, таким образом, уже могла идти о «религии восстания» — релвосе. Но тут, к счастью, время прямого эфира закончилось. Релвос (как птенец) остался сидеть в гнезде. Очевидно, ему следовало подрасти, набраться сил, потренироать крылья.

Несколько раз из отцовского компьютера таинственно исчезали жесткие диски. При этом никто не видел злоумышленников. Должно быть, они проникали в квартиру под видом электриков или сантехников, когда мать была дома одна. Обмануть же мать для искушенных в своем деле агентов спецслужб (кому еще могли понадобиться винчестеры?) было все равно что… Никите, правда, всегда представлялась несколько странной эта операция с двумя пальцами. Каким-то веяло от нее мужским шовинизмом.

Савва подарил отцу хоть и не первой молодости, но вполне исправный ноутбук, видимо (досрочно) списанный с баланса фонда «Национальная идея». Отец повадился таскать его на всевозможные «круглые столы», совещания экспертов, где обсуждались сценарии развития ситуации в России. Поскольку мысли на подобных мероприятиях вот уже который год (как лошади в шорах) ходили по кругу, у отца в компьютере были заготовлены ответы на любые вопросы. Не ленился он заносить туда и новые (если таковые высказывались) идеи.

Сценариев было много, но какие-то они все были тусклые, без полета, изначально пораженческие. Никто, к примеру, не предсказывал, что Россия завоюет мир, встанет во главе цивилизации, что, на худой конец, благодаря русским ученым, сбудутся мечты философа Федорова, и в глубинах космоса воскреснут все некогда жившие на земле люди. Нет, спорили о том, какое место — семьдесят второе или девяносто четвертое? — будет занимать Россия по уровню развития через пять (десять) лет.

Как-то в подземном переходе на спешащего на очередной «круглый стол» отца набросился бомж, просивший милостыню вместе с сидящей как изваяние на подстеленной телогрейке слепой собакой. Пока отец отбивался от обнаружившего недюжинную сноровку бомжа, слепая собака схватила в зубы зачехленный ноутбук со сценариями будущего России, тезисным изложением химвоса и релвоса, унеслась, как ветер, только хвост ее и видели.

Отец был бесконечно грустен в те далекие дни замещения сущности. Он говорил, что конец эпохи — это категория, имеющая, так сказать, еще и индивидуальное, персональное измерение. Он настает тогда, говорил отец, когда к человеку приходит все, о чем он когда-то страстно мечтал, но это уже ему не нужно.

Должно быть, отец имел в виду себя.

Основным же (в масштабах цивилизации) признаком конца эпохи отец считал массовое несоответствие внутреннего содержания людей их (Богом данной) сущности, попросту говоря души. Душу, по мнению отца, вполне можно было уподобить той самой светящейся точке, бесследно растворяющейся в черном безмолвии нового содержания.

Получалось, что к уже существующему химвосу, не успевшему встать «на крыло» релвосу, присоединялся «дувос» — восстание души, душевное восстание. Но если химвос и релвос (теоретически) представляли интерес для властей, то этого никак нельзя было сказать про дувос. Восставшим душам с незапамятных времен место было в сумасшедшем доме.

К отцу пришла слава, которая была ему не нужна, деньги, которые ему некуда (и не на кого) было тратить. Милиционеры более не останавливали его на улице. Красивые молодые женщины, интересующиеся политологией, засматривались на него, не зная, что по ночам этот внешне не окончательно потерянный для женской любви пожилой человек превращается в сдутый матрас, засушенного клопа, сухой цветок лютика, горку ползающего по подушке пепла.

А может, подумал однажды Никита, отец… и есть эпоха?

Хотя, конечно, это было слишком.

Просто отец каким-то образом оказался на пути исчезающей эпохи, и она (вопреки его желанию) захватила его с собой. Никита не понимал, почему эпоха вцепилась именно в отца. Вокруг ходили куда более достойные ее выразители.

Никита поделился этим своим соображением с Саввой.

«А может, — сказал Савва, — она — эпоха — схватила его с земли, как палку, чтобы забросить… в будущее, в новую эпоху? Без надежды на возвращение?»

«Зачем? — удивился Никита. — Кому он нужен в будущем?»

«Видишь ли, — ответил Савва, — будущее само решает, кто ему нужен».

«Но ведь это совершенно вне логики», — заметил Никита.

«Логика, — ответил Савва, — как правило, применима исключительно к прошлому, так сказать, постфактум. Иногда — к настоящему. Будущее — всегда вне логики. Странно, но люди до сих пор этого не понимают».

Отец, между тем, посоветовал Савве и Никите, ценить последние дни завершающейся эпохи, когда в магазинах полно спиртного и еды, а у них в карманах полно денег. Обычно перед смертью достойного человека, сказал отец, Господь награждает его прекрасным тихим днем, исполненным мира и покоя. В этот день у человека пробуждаются надежды на лучшее. Но и уход из жизни не представляется ему в этот день однозначным концом.

Отец сказал Никите и Савве, чтобы они, дураки, не сушили мозги учебой и на работе, а… наслаждались жизнью, жили в свое удовольствие, ели, пили и гуляли, как положено в молодости, потому что скоро все это закончится. Вам выпал редкий шанс, сказал отец, понежиться в лучах заходящего солнца внутри периметра черного надвигающегося урагана. Так бывает, сказал отец, вокруг предгрозовая тьма, а на какой-нибудь единственной лужайке тишь да гладь. Она как у солнца в горсти. Как будто Господь Бог смотрит на нее с ласковой грустью. Вы еще будете вспоминать эти счастливые дни. Так сделайте их истинно счастливыми. Это пока еще в вашей власти.

Но Никита и Савва не слушали отца, относя странные его речи на счет старческой рефлексии.

…Савва тогда уже дома не жил. Получив в фонде кредит, он (в рассрочку) приобрел квартиру на семнадцатом этаже в престижном новомодном доме с подземным гаражом, зимним садом, спортзалом, бассейном и турецкой баней. Савва поселился один в пяти застланных мягкими — ноги в них тонули как в воде, точнее в теплой тине, потому что с подогревом был пол — коврами комнатах и двух холлах, не удосуживаясь ни как следует обставить квартиру, ни навести в ней элементарный уют. Спал на подаренном сослуживцами, занимавшим полкомнаты водяном матрасе, накрывшись старым пуховиком. Залитую в пластик еду брал в ближайшем круглосуточном магазине. Коробки с грилем, СВЧ-печью, посудомойкой, тостером и прочими полезными вещами стояли на кухне не распакованными. В огромной — зеленого мрамора — ступенчатой, возносящейся вверх как трон Посейдона, ванной не было зеркала. На окнах — занавесок. Книги, газеты, бумаги, компьютерные распечатки валялись прямо на полу. Сам же компьютер помещался на подоконнике. Вздумай кто пристрелить Савву, не отыскать лучшей мишени для снайпера в черном зеркале окна на семнадцатом этаже, чем склонившаяся над дисплеем голова с седой прядью, в которой роились (иные, нежели в унесенном слепой собакой ноутбуке) сценарии будущего России.