“Ни под каким видом вы не должны говорить об этом с Румянцевым и, после этого и следующего затем через два дня разговора, вы совершенно забудете о поручении, которое я вам даю”.

“Вам остается только осведомить нас о качествах молодой великой княжны и, в особенности, о времени, когда она будет в состоянии сделаться матерью, так как при существующих условиях разница в шесть месяцев имеет значение”.

“Мне не нужно просить Ваше Превосходительство о строжайшей тайне: вы понимаете ваши обязанности к Его Величеству в этом отношении”[258].

Таким образом, Коленкуру поручается, действуя усердно и энергично, но в глубочайшей тайне и делая вид, что действует по собственному побуждению, основательно выяснить вопрос. Такая предосторожность, слишком обыденная в делах подобного рода, чтобы могла ввести кого-либо в заблуждение, имела целью, если бы дело не пошло успешно, охранить достоинство обоих императоров и их будущие отношения. Употребленный прием представлял еще и ту выгоду, что не обязывал императора бесповоротно. У него было правилом – всячески стараясь обеспечить себя со стороны других, насколько возможно позднее связывать самого себя обязательствами. В настоящем случае эта тактика оправдывалась особой причиной, – некоторым сомнением, которое существовало относительно физического развития великой княжны. Конечно, было бы крайне желательно скрепить союз с Россией, упрочив его более тесными узами; но вопрос о союзе отступал на второй план по сравнению с главным – с вопросами о разводе и втором браке, иначе говоря, о необходимости как можно скорее дать империи наследника. Нужно было прежде всего выяснить этот деликатный вопрос. Только сведения, которые Коленкуру поручено было собрать и доставить императору, дали бы ему возможность сделать окончательный вывод и решиться на официальное предложение. В настоящий же момент он хочет только заручиться уверенностью, что может рассчитывать на Россию и что она удовлетворит его желания.

Письмо от 22 ноября было готово к отправке, когда Наполеон узнал, что Россия просит письменных обещаний в том, что Польша не будет восстановлена и что Коленкур не посмел дать таковых. Планы императора настолько уже оформились, что всякое замедление производит на него неприятное впечатление; осторожность посланника раздражает его. Он желал бы, чтобы Россия была уже успокоена, чтобы она чувствовала себя счастливой и была приведена в такое расположение духа, чтобы ни в чем не могла отказать нам. Пусть посланник сейчас же сделает то, чего не сделал до сих пор, пусть сделает это “прямодушно, словом, так, чтобы было устранено всякое подозрение о задней мысли, чтобы бесспорно было доказано, что у нас нет таковой”. Таковы были собственные выражения Наполеона, которые Шампаньи должен был включить в спешно составленную депешу, исключительно политического характера, приложенную к письму интимного и секретного свойства, которое он написал уже для Коленкура. Политическая депеша должна была открыть двери просьбе, выраженной в письме, и обеспечить ей хороший прием.

Курьер кабинета, которому были поручены эти два письма, хотел уже покинуть здание министерства иностранных дел, когда вошел родственник герцога Виченцы, Рюминьи, спешно приехавший из Петербурга. Этот молодой человек привез известие, что царь удовлетворится только договором. Рюминьи взял на себя смелость задержать отъезжавшего курьера, что позволило министру испросить в тот же вечер приказаний императора по поводу нового притязания России и дать на него ответ. Наполеон не думал, что требования России пойдут так далеко. Под письменными обещаниями он подразумевал простое разъяснение в форме ноты или отношения. Ну что ж! Верный самому себе, желая получить благоприятный ответ по вопросу о браке, и притом как можно скорее, он не щадил ничего, что могло обеспечить за ним таковой. Наметив себе цель, он идет к ней прямо, твердо, неотступно, без колебаний, и в страстном нетерпении достичь ее, не обращает внимания на средства. Раз Россия придает так много значения договору, она будет иметь желаемое. Шампаньи получает приказание прибавить в пакет, приготовленный для посланника, третью депешу, вроде postscriptum'a ко второй. В ней заключается формальное полномочие Коленкура подписать договор. Так как время не терпит, министр не входит ни в какие подробности относительно условий, которые должны быть включены в этот акт, так же, как и относительно выражений, которые должны быть употреблены. Он полагается во всем, что касается достоинства императора, на Коленкура; предоставляет ему полную свободу и дает чистый бланк со своей подписью. “Вообще, – говорит он, – не отказывайтесь ни от чего, что могло бы служить в пользу устранения всякой мысли о восстановлении Польши, но постарайтесь избегнуть статей, которые были бы бесполезны или чужды этой задаче. Император желает сделать все, что может успокоить императора России, в особенности то, что может дать твердую основу его спокойствию. Ничего другого нельзя от него требовать”.

Таким образом, по мере того, как близость развода все более побуждает Наполеона спешить с вопросом о браке с русской великой княжной, с каждым днем, почти с каждым часом, возрастает и его уступчивость. Близость чисел и одновременность депеш по политическим и брачному вопросам указывают на тесную связь между тем, чего он требует и что дает. Огромный вопрос, который издавна играет главную роль в сношениях обеих империй, он связывает с другим, который только что возбудил. Он дает понять, что готов урегулировать первый к полному удовлетворению России, но с тем, чтобы этой ценой добиться решения второго согласно его желанию. Если сперва он и задавался целью поддерживать в равновесии весы между Петербургом и Варшавой, то теперь он согласен склонить их на русскую сторону, и, уступая потребности настоящего момента, порыву своих желаний, он предлагает царю свое отречение от Польши в награду за великую княжну. Уже раз двадцать Александр объявлял, что по получении столь желаемой гарантии, он сочтет себя вполне удовлетворенным, что он отречется от всякого неудовольствия и страха, что от Франции он ничего более не потребует и ни в чем ей не откажет. Можно было думать, что взаимная договоренность изгладит прошлое, обеспечит будущее, преобразует на более прочных началах соглашение, заключенное в Тильзите, отпразднованное пред лицом всего мира в Эрфурте и пострадавшее благодаря событиям 1809 г. Уже несколько недель, как, благодаря взаимным уступкам, союз снова поднимается в гору. По-видимому, он не должен уже встретить никакого препятствия, которое могло бы помешать императорам соединиться братскими узами, дойти до кульминационного пункта безусловного доверия и заботиться только о том, чтобы поддерживать союз.

II

После отправки в Россию посылки, содержащей все три письма, события в Тюльери быстро пошли вперед, и кризис разразился сам собой, несколько раньше, чем Думал Наполеон. Во время пребывания в Фонтенбло Жозефина догадывалась о предстоящей ей участи. С этих пор жизнь ее превратилась в сплошной страх И страдание. Ей и хочется узнать истину, и страшно. Ее волнение, слезы, вопросы – все это мучает императора, заставляет его выдать ей роковую тайну и ускоряет развязку невыносимого положения. 30 ноября, после в молчании протекшего обеда, во время которого только один раз прозвучал голос императора, он удаляется с императрицей, и тотчас же наступает знаменитая сцена объяснения, которая кладет на эту железную эпоху отпечаток человеческих чувств, в которой слышится душераздирающий вопль женской скорби. Объяснение начал Наполеон. Он объявил Жозефинe о своем решении. Его приговор страшно поразил ее.

Она упала на пол в припадке жестоких судорог. Император хлопочет около нее, помогает перенести ее в ее апартаменты, приводит в чувство и зовет к ней Гортензию. Тем не менее, он умеет побороть свое чувство, он остается неумолимым, и только его глаза, на которых блестят слезы, выдают происходящую в его душе борьбу. На следующий день Жозефина поуспокоилась; за пароксизмом острой боли наступила тупая, какая обычно бывает после глубоких потрясений. Чувствуется, что ее силы, ее сопротивление подходят к концу, что воля ее надломлена, что она готова подчиниться. Не примиряясь с ролью, предписанной ей ее супругом, она соглашается на нее с пассивной покорностью. Евгений, по приезде, найдет ее уже готовой принести себя в жертву. Ему останется только устроить самый развод, условиться с императором и императрицей о необходимых распоряжениях, о формальностях, которые надлежит выполнить, и его вмешательство обеспечит важному делу мирный и достойный конец”[259].