Петербург, 15 ноября 1810 г.

ГОСПОДИН ГЕРЦОГ,

Считаю долгом принести Вашему Превосходительству мою благодарность за письмо, которое вы были так любезны прислать мне, за вашу доброту к Рюминьи и за участие, которое вы принимаете во мне. Состояние моего здоровья нуждается в вашем участии более, чем когда-либо. Будьте добры почаще вспоминать о моих усиленных просьбах и снова представить их на благоусмотрение Императора.

Положение здесь без перемены. Мне кажется, что намерения хорошие; недоверие же и беспокойство все те же: вы наш термометр. Улучшит ли положение приезд Чернышева?[660] Мне ничего не говорят, но не трудно заметить, что обижены. Его ли докладом, письмом ли, которое Ваше Превосходительство поручило ему передать мне, я еще не знаю. Жалуются, что мы не оказываем им доверия. Наши подозрения, равно как и сообщения в наших газетах о прибытии в Россию большего количества судов, тогда как с 15 сентября не пришло с грузом и пятнадцати, называются здесь недоброжелательством. В этом видят намерение заблаговременно заявить о своих обидах, чтобы создать общественное мнение и подготовить его к переменам. Здесь убеждены, что сделали больше других государств, и что мы извлекаем барыш из принятой против Англии системы. Ставят себе в заслугу, что ради нас пожертвовали своей торговлей, своим вексельным курсом, и даже, честно помогая нам против Австрии, своей безопасностью, тогда как мы, вопреки принятым обязательствам, воспользовались их содействием в войне с Австрией для восстановления Польши. Правительство считает, что имеет право на нашу благодарность, а император Александр – на доверие императора Наполеона. Вот мнение кабинета. Что же касается его направления, оно не меняется, и поступки и настроение по-прежнему против Англии. Кронштадт закрыт льдом, скоро будут закрыты и другие порты. Впрочем, по всему видно, что чиновники, состоящие на службе в портах, действительно следят, и убедились, что императору угодно, чтобы воля его исполнялась.

Что же касается дел вообще, то я думаю, что несколько иной тон писем, предназначенных для прочтения,[661] и некоторая доза лести значительно облегчат их ведение. Угрожающим тоном здесь ничего не добьешься, он вызовет только большую скрытность. Нас могут бояться, поэтому на ссору с нами не пойдут. Но, вместе с тем, здесь слишком самолюбивы, слишком велико здесь сознание собственной силы, чтобы уступить нам по известным пунктам. Высказывая это мнение, я говорю истину, в которой убедился за несколько лет пребывания здесь. Воспитание и характер императора Александра сделали его чрезвычайно восприимчивым и чувствительным к вниманию и, я думаю, что на его любезность можно отвечать только взаимностью. Он хочет быть рыцарем в своих политических сношениях. Зачем изменять эту хорошую склонность, которая вносит долю искренности и благородства в почти вынужденную скрытность царствующих особ, тем более, когда в глубине характера императора скрывается упорство, которое нужно остерегаться затрагивать? Император, наш августейший повелитель, может быть, и не подозревает, какую пользу он мог бы принести своим интересам, если бы был осторожнее в вопросе о Польше и в некоторых своих поступках, причем и политика его шла бы своим ходом.

Я должен вернуться к письмам, которые Ваше Превосходительство адресует мне в надежде, что русское министерство прочтет их, ибо при существующем между нами расстоянии эта манера объясняться имеет то неудобство, что не всегда бывает кстати. Я не в силах устроить, чтобы здесь были всем довольны, а, следовательно, чтобы и вы были всегда довольны мной, но будьте уверены, что у меня нет недостатка ни в характере, когда нужно добиться успеха, ни в гордости, когда нужно напомнить, от чьего имени я говорю. Я знаю среду, с которой имею дело, и думаю, что доказал это. Чтобы покончить с вопросом о письмах, я думаю, – и конечно, моя идея не представляет выгод для меня лично, – что удобнее, вместо того, чтобы нападать вам самим, предоставить это сделать мне, ибо тогда неудовольствие может быть отнесено на мой счет.

Говоря Вашему Превосходительству о всех этих подробностях, я исполняю долг верного слуги Императора, долг человека, который действительно желает быть полезным ведомству, во главе которого вы стоите.

Не хочу закончить этого письма, не напомнив вам, герцог, что я умираю здесь, что я не годен уже служить Императору, и что бедняге, заброшенному на край света, вдали от Императора и своих, необходимо повидать Францию после трехлетней ссылки и политических передряг, которые не в его вкусе и не в характере.

Петербург, 15 декабря 1810 г.

ГОСПОДИН ГЕРЦОГ,

Состояние моего здоровья заставляет меня напомнить Вашему Превосходительству о многократных просьбах, с которыми я имел честь обращаться к вам для получения разрешения вернуться во Францию. Здесь слишком велико желание сохранить мир, слишком велика неприязнь к Англии, чтобы замена одного лица другим могла отразиться на поддержании теперешней системы и на наших отношениях. Может быть, новый человек сумеет лучше меня оживить союз, ибо здесь существует подозрение, что теперь мы придаем ему меньше цены. Несмотря на то, что я уже четвертый год живу здесь, я счел бы, герцог, моим первейшим долгом и дальше жертвовать собой, если бы я был убежден, что могу служить Императору лучше другого. Но при том положении вещей, какое создалось вот уже около года, всякий другой, после нескольких месяцев пребывания здесь, гораздо лучше меня поведет теперешние дела, ибо у него нельзя будет спрашивать отчета о прошлом. Это даже с самого начала его службы возместит ту пользу, которую я мог бы извлечь, благодаря знанию характеров отдельных лиц и доступу, которым я во всякое время и во всяком месте пользуюсь к императору и его министрам. Я говорю с Вашим Превосходительством со смелостью честного человека, с откровенностью солдата, жизнь которого принадлежит Императору. Раз Его Величество желает еще союза и его результатов, не все ли равно, кто будет служить ему здесь? Если его политика будет щадить интересы границ России, Россия ни в чем не будет стеснять его великих планов, и дела будут идти сами собой. Если же Его Величество пожелает установить только холодные отношения обычного мирного положения, а тем более, если у него имеются другие планы, он не может желать, чтобы я был его представителем, так как назначение другого человека, менее близкого к его августейшей особе, придаст меньше значения миссии и, кроме того, всякий другой будет чувствовать себя здесь более на месте, чем я, и, следовательно, поведет дела лучше меня. Вот мои соображения, герцог; я доверяю их вам, чтобы затем отдаться вполне своему долгу и желанию доказать моему повелителю, что, каковы бы ни были препятствия и как бы плохо ни было мое здоровье, они не повлияют на мое усердие и не изменят во мне чувства глубокой и почтительной преданности.

Примите, Ваше Превосходительство, уверение в моих неизменных чувствах, равно как и в моем глубоком к вам уважении.

Коленкур, герцог Виченцы.[662]