Какой бы густой вуалью ни прикрывала себя Россия, трудно было долго обманывать императора. Благодаря дошедшим до него сведениям, он насторожился и уже с декабря месяца внимательно прислушивался к шуму производящихся по Двине и Днестру работ. Он еще не выводит из этого заключения, что Россия готовится к нападению, но думает, что прав, предполагая, что Россия готовит мир с Англией, что, укрепив и заняв войсками границы, она надеется заключить его безнаказанно. Так как он не допускает мира России с Англией без союза, то, если царь Александр, изменив его делу, не объявит ему войну, он сам объявит войну и первый начнет ее. С этой целью он приказывает сделать рекрутский набор на 1811 г, Эта мера в один год позволит ему довести наличный состав до четырехсот тысяч человек, но пока он считает излишним думать о непосредственных приготовлениях к войне. Мы увидим, что только в январе 1811 г., известие об указе и тревожные вопли поляков, которые заметят по ту сторону своей границы подозрительные передвижения, заставят его стремительно переброситься к Северу и тотчас же из разбросанных частей сформировать армию в Германии.

Начиная с января, ежедневно будут выходить его точные, отличающиеся большим разнообразием, обнимающие все до мельчайших подробностей приказы. Действуя с неутомимой энергией, он спешно направит людей к находящемуся в опасности посту. Он сделает три дивизии Даву ядром, около которого начнут собираться главные силы; переформирует этот корпус в армию и расставит ее по немецкому побережью от Эльбы до Одера. Гамбург будет ее базой, Данциг – передовым постом. В Данциге он поставит сильный гарнизон, устроит склады провианта, амуниции и боевых припасов. Расширив его крепостные укрепления, он возьмет его за исходный пункт предстоящих операций. Затем, позади войск и позиций первой линии он соберет другие войска и мало-помалу из средней Германии появится такая армия, какой никогда еще не знавали новейшие времена. Эта армия, в которую войдут две трети военных всей Европы, спаянных и дисциплинированных его железной рукой, и по его мановению выступит в поход. Правда, если осуществятся планы русского императора, то, несмотря на сверхчеловеческую деятельность и предусмотрительность Наполеона, первые предписанные им передвижения войск, ввиду того, что они могли закончиться только к концу весны или летом 1811 г., не могли бы защитить наш авангард от внезапного нападения и неизбежно оставили бы его одного пред лицом подавляющих сил России. Но выполнение задуманного царем плана зависит от условия, стоящего вне его власти, т. е. от согласия поляков герцогства. Они откажутся от его предложений. Тогда, поняв, как фантастичны, как несбыточны были его расчеты, Александр не захочет воспользоваться своим преимуществом. Он даст французским военным силам в Германии возможность соединиться на его глазах и вернуться на покинутые ими позиции, он предоставит им спокойно двигаться эшелонами от Рейна до Эльбы, от Эльбы до Одера, от Одера до Вислы и грозной массой стать у границ России. Тогда обе исполинские империи очутятся во всеоружии, лицом к лицу.

Так как Наполеон не намерен перейти в нападение раньше 1812 г., а у Александра не хватит на это смелости, – они будут стоять в бездействии и выжидать. Завяжутся переговоры и будут тянуться шестнадцать месяцев. Но приведут ли они к цели? Между императорами нет поводов к непримиримой вражде, главное, что их разъединяет, это – давнишнее недоразумение. Александр вооружился и приготовился к войне только потому, что думает, будто Наполеон решил восстановить Польшу в ее прежних границах, что он хочет расчленить и привести в упадок русскую империю. Но на основании целого ряда вполне надежных данных, приведенных в нашем труде, мы установили, что Наполеон смотрел на Польшу, как на средство, и никогда не видел в ней цели. Он хочет пользоваться поляками, как военным материалом, но никогда не имел в виду воевать ради них. Он идет в поход против русских потому, что подозревает их в измене ему ради Англии, в желании заключить союз с его заклятым врагом. Но нам известно, что, хотя Александр из страха перед Францией и был склонен сблизиться с англичанами, но пока еще избегал перейти на их сторону. Таким образом, мы видим, что в основе вражды обоих властителей Европы было величайшее заблуждение, что это было делом недоразумения, из-за которого равнины Севера были усеяны сотнями тысяч трупов, и невольно задаешься вопросам, в состоянии ли были откровенные объяснения рассеять их заблуждения, могли ли они удержать на месте готовые вступить в бой войска, могли ли воскресить доверие между Наполеоном и Александром и обновить союз? Мог ли их союз, не порванный официально, но переставший уже функционировать, снова наладиться и выполнить свое назначение? Или же их вражда неотвратима, потому что причина ее лежит не в обидах частного характера, а в общей совокупности создавшегося положения? Во всяком случае, нужен ли был этот разрыв между Наполеоном, в котором, как в фокусе, соединились все силы, все завоевательные стремления революционной Франции, доведенные им до последнего предела, и Россией, на которую старая Европа возлагала все свои надежды? Вопреки солидарности, существующей между обоими государствами при их нормальном положении, вопреки параллельности их интересов, о чем говорилось в Тильзите, что будет признано и в будущем и на чем постоянно будут настаивать императоры, даже во время своей распри, следовало ли предоставить судьбе оружием решать, восстановит ли Наполеон на Западе единую Римскую империю или Европа бросится на Францию по мановению руки Александра? Мы увидим, что, как ни велико было и в Наполеоне, и в Александре увлечение страстями, как ни велика была сила накопившихся поводов к вражде, они не раз остановятся в нерешительности пред той ответственностью, которую налагали на них и их высокое положение, и их ошибки. В то время, когда их рука будет направлять миллионы людей на ужасное кровавое дуло, в душе они нередко испытывать будут смущение, они пройдут через горнило жесткой внутренней борьбы и душевных страданий, но их душевные движения будут заметны лишь весьма ограниченному кругу людей, лишь лицам, посвященным, и то только отчасти, в их тайну. Непреодолимое недоверие, к которому у Наполеона присоединилась еще его убийственная гордость, всегда будет мешать им прямо подойти к предмету их ссоры. Ссылаясь на всем известные обиды, они едва решатся указать на истинный предмет их тяжбы и на приходящие им на ум средства к мирному соглашению. Боясь скомпрометировать себя, не решаясь отнестись доверчиво друг к другу, не позволяя себе откровенно высказаться, а желая, чтобы их мысли и желания были угаданы, они будут вести спор полусловами и намеками. Скрывая от современников иногда искренние усилия разрешить без войны тот конфликт, то или другое решение которого должно было определить будущие судьбы Европы, они только истории дадут право следить за всеми стадиями этой мировой тяжбы и только в ее распоряжение предоставят относящиеся к ней материалы.