Между тем, 15 октября Гарибальди, предупредив решение плебисцита, послал королю копию с только что обнародованного им декрета.
“Обе Сицилии, – значилось в декрете, – обязанные своим выкупом крови, пролитой итальянцами, и свободно решившие назначить меня диктатором, отныне будут находиться, как составная часть единой и нераздельной Италии, под скипетром Виктора Эммануила и его потомков. Как только прибудет король, я передам ему диктатуру, предоставленную мне нацией.
Выполнение декрета этого поручается продиктаторам”.
Виктор Эммануил долго медлил со своим въездом в Неаполь. Если были причины, заставлявшие его спешить, то были и другие, вынуждавшие его медлить. Надобно было оправдать плебисцитом появление новой власти взамен прежней, надобно было, чтобы вступающая в город регулярная армия предварительно отличилась каким-нибудь подвигом, обеспечивающим ей сочувствие населения. С этой целью честь взятия Капуи была предоставлена пьемонтской армии. После сдачи города Виктор Эммануил мог совершить свой триумфальный въезд в столицу.
21 октября Гарибальди созвал граждан для плебисцита. Большинством в 1750 тысяч голосов против 11 тысяч Виктор Эммануил был провозглашен королем Неаполя. 6 ноября король въехал в город в экипаже рядом с диктатором. Сначала было решено, что армия волонтеров выстроится шпалерами по обе стороны пути; но по распоряжению свыше это решение было отменено, и ни одна красная блуза не бросилась в глаза королю в продолжение всей дороги.
8 ноября в тронной зале происходило торжество принятия власти Виктором Эммануилом. Король был окружен блестящим штабом. Гарибальди во главе своего правительства поднес ему плебисцит – выражение воли неаполитанского народа. С этого момента оканчивалось диктаторство Гарибальди; он сходил в разряд простых, обыкновенных подданных Виктора Эммануила; он уходил со сцены.
Гарибальди думали заплатить за его заслуги обыкновенными наградами. Ему предлагали звание маршала, один из королевских дворцов для постоянного жительства, богатое поместье из государственных земель. На все эти предложения он отвечал решительным отказом. Такой категорический отказ был вызван не простым бескорыстием, которым в высокой степени отличался герой, но другими соображениями, так сказать, высшего порядка. Приняв награду из рук короля, Гарибальди мог связать себя долгом благодарности и утратить свою независимость, равно дорогую для него и для Италии; кроме того, в глубине души он считал себя не вправе принять вознаграждение за свою услугу родине.
Рано утром на следующий день, когда большая часть жителей столицы еще покоилась мирным сном, Гарибальди в сопровождении небольшого числа своих друзей сел на пароход “Вашингтон” и удалился на Капреру. Герой, завоевавший полцарства своему народу, вернулся домой с мешком бобов под мышкой.
Прощаясь со своими волонтерами, он издал прокламацию, из которой мы приведем здесь лишь несколько заключительных строк:
“Молодые волонтеры, примите, как последнее заключение десяти битв, прощальное от меня слово. Я произношу это слово с сильным чувством и из глубины моей души. Сегодня я должен удалиться, но только на несколько дней. В день битвы я снова буду с вами, рядом с воинами за итальянскую свободу... Мы вскоре сойдемся и пойдем вместе освобождать наших братьев, находящихся еще под чужеземным владычеством. Мы вскоре сойдемся и пойдем вместе к новым торжествам”.
Глава VII. 1861 – 1866 годы
Комиссия по вопросу об армии волонтеров. – Заседание первого итальянского парламента. – Примирение Гарибальди с Кавуром. – Смерть последнего. – Аспромонте. – Гарибальди в плену. – Возвращение на Капреру. – Поездка в Англию
Деятельность нового правительства выразилась прежде всего в старании предупредить всякую возможность реакции и подавить в корне деятельность крайних партий. С этой целью оно немедленно обратило внимание на армию волонтеров, услуги которой казались ему теперь ненужными. Правительство не могло считать себя гарантированным от всевозможных неожиданностей, пока существовала эта сила, вызванная Гарибальди и способная создать серьезные затруднения для дальнейшей деятельности туринского кабинета. Решено было распустить ее. Всем ее офицерам и солдатам было предоставлено право вернуться домой.
Служба в армии Гарибальди не освобождала от установленной обыкновенной воинской повинности. Затем возник вопрос, должно ли правительство признать чины, розданные Гарибальди. Признательность по отношению к бывшему диктатору и его товарищам, завоевавшим королю многие миллионы новых подданных, требовала утверждения этих чинов. Но в армии Гарибальди было чрезвычайно много полковников и генералов, заслуги которых казались пьемонтцам сомнительными, тем более, что они не обладали специальным военным образованием. Ввиду этих соображений назначена была особая комиссия для решения вопросов о чинах. Такой контроль над действиями Гарибальди не мог не оскорбить его; кроме того, он счел себя обиженным в лице своих волонтеров и воспользовался открытием первого итальянского парламента как первым удобным случаем, чтобы публично высказать правительству свое глубокое негодование.
Сильно волновалось итальянское общество перед выборами в парламент. Было много причин для правительственной партии ожидать падения министерства. Вынужденное удаление Гарибальди на остров Капреру, лишение его диктатуры и замена его в Неаполе и Сицилии людьми, которых ненавидел бывший диктатор и которые благодаря этому стали ненавистны народу, – все эти и многие другие оскорбления, нанесенные туринским кабинетом народному кумиру, возбудили общее негодование в рядах его приверженцев. Но состоявшиеся выборы рассеяли опасения министерства. Правительство получило большинство, превзошедшее все ожидания. Гарибальди был выбран представителем от Неаполя; точно так же вошли в состав парламента его лучшие товарищи, которым нация таким образом пожелала выразить свою признательность и уважение.
Значительная доля участия в этом результате парламентских выборов, без сомнения, принадлежала Гарибальди. Обаяние, производимое в стране одним его именем, было так могущественно, что, если бы он захотел, забыв благоразумие и патриотизм, сделать парламент ареною для своей борьбы с Кавуром и резко поставить вопрос между собой и министром, то вызвал бы серьезные затруднения, с которыми неизвестно как справилась бы Италия. Чувства нации были бы, несомненно, на стороне капрерского отшельника. Но Гарибальди больше всего любил Италию и выше всего ставил ее благо, а потому уклонился от борьбы с министерством на избирательном поприще.
13 февраля последовала, наконец, сдача Гаэты. Убедившись, что всякое сопротивление бесполезно, Франциск II подписал капитуляцию и удалился в Рим, где папа предложил ему гостеприимство. Ровно через месяц сдалась и Мессинская цитадель, до сих пор находившаяся еще во власти бурбонских солдат.
В марте состоялось открытие первого итальянского парламента. Для полного единства Италии недоставало еще присоединения двух областей: Венеция была в руках австрийцев, Рим был занят французскими войсками. О Венеции теперь и думать было нечего: присоединение ее могло состояться только путем войны.
Другое дело Рим; вопрос о нем был теперь предметом общего внимания и сделался главной темою парламентских дебатов. На римском вопросе столкнулись между собою самые противоположные и могущественные интересы, интересы всего католического мира, всех католических держав, вместе взятых и каждой из них в отдельности, интересы Франции, Австрии, Испании, Италии, интересы папы и всего духовенства, интересы Наполеона, Виктора Эммануила, Кавура, Гарибальди, интересы подданных папы и жителей города. Кавур в своей речи категорически высказался в пользу Рима – столицы Италии. Мысль, что без Рима не может устроиться Италия, красною нитью проходила через всю речь министра. Но вместе с тем он решительно отказывался занять “вечный город” вопреки желанию Франции и выражал надежду, что в этом вопросе она со временем уступит общественному мнению. Что же касается папы, он признавал, что только потеря им светской власти и отделение церкви от государства способны создать для папского престола желательную для него свободу. Таким образом, желания министра в принципе совпадали с желаниями народного героя. Цель у них была общая, и расходились они только во взгляде на средства к ее достижению. В то время как Гарибальди, всегда склонный всецело отдаваться чувству, не хотел признать на своем пути никаких преград, Кавур, напротив, все средства своего громадного ума тратил на постепенную и терпеливую работу, устраняя дипломатическим путем те самые препятствия, которые в пылу своего увлечения думал силою сломить Гарибальди.