В битве Гарибальди являлся не столько главнокомандующим, сколько главным помощником в затруднениях. Всегда появляясь в наиболее опасном пункте, он примером своим воодушевлял людей и быстро поправлял дело.

Обыкновенно ласковый и приветливый в отношениях с товарищами, герой не знал пределов своему гневу, когда замечал в ком-нибудь из них недостаток преданности делу, желание уклониться от опасности. Тогда из его уст вырывалось знаменитое “Andate!”[3], которое могли выносить только горячо любившие его подчиненные. Это “Andate!” заставило однажды посланника Виктора Эммануила, явившегося с неприятным генералу поручением, пятиться назад через всю залу до выходной двери, за которой он исчез, благословляя судьбу, что счастливо отделался. Но достаточно было, чтобы Гарибальди заметил, что обвинение его несправедливо, и тогда не было дружеских слов, не было извинений, которые он не пустил бы в ход, чтобы вознаградить обиженного. Насколько он был ласков и приветлив, видно уже из приема, который оказывали ему крестьянские дети во время его утренних прогулок на Фаро.

На соседних озерах в несколько дней было построено двадцать барж для перевозки лошадей и артиллерии; на мысе были устроены батареи. Все приготовления делались на виду у неаполитанских военных кораблей, крейсировавших на таком близком расстоянии, что с них можно было в подробности разглядеть все, что происходило в Фаро.

Наконец в ночь с 17 на 18 августа Гарибальди переправился на калабрийский берег и немедленно по горам направился к Реджо. Взятие города было немыслимо для кого угодно, но не для Гарибальди. Несмотря на инертность населения, напуганного близким соседством неаполитанских судов, 22 августа после девятичасового боя на крепости был выброшен парламентский флаг, и город сдался. После своей высадки Гарибальди явился в Неаполь ровно через столько дней, сколько нужно употребить для этого пути армии, идущей форсированным маршем. Все время похода он преследовал неаполитанские войска, посланные, чтобы преградить ему путь в столицу. Несмотря на свое численное превосходство, последние уступали пункт за пунктом, так что поход Гарибальди в Неаполь имел вид триумфального шествия.

Вскоре Гарибальди получил от Франциска II письмо, в котором король предлагал ему мир на почетных условиях. Франциск соглашался признать независимость Сицилии и уступал диктатору все свои владения по ту сторону пролива, причем обещал уплатить 12 миллионов контрибуции и предоставлял свой флот и пятьдесят тысяч солдат для войны с Австрией и для помощи в освобождении всей итальянской территории. На это письмо Гарибальди не ответил ни слова.

В столице обеих Сицилии не было единодушия, там образовались четыре враждебные между собою партии: Гарибальди, Кавура, мюратистов и бурбонская. Колебания в политике короля, постоянная смена либеральных начинаний доведенными до крайности репрессиями создали массу недовольных. Относительный порядок удерживался лишь благодаря популярности полицейского префекта Либорио-Романо. Последний убеждал короля уступить общему настроению и отказаться от престола. Франциск, решивший было защищать свою корону до последней крайности и идти навстречу Гарибальди, оставил теперь столицу и заперся в Капуе.

7 сентября Либорио-Романо получил от Гарибальди телеграмму, в которой генерал извещал его о своем намерении вступить в Неаполь. На эту телеграмму Либорио-Романо отвечал, что Неаполь с нетерпением ждет приезда героя, чтобы встретить в нем искупителя Италии и предать в его руки судьбу государства. В тот же день, в 10 часов утра, в сопровождении семи из своих офицеров, депутации, присланной к нему из Неаполя, и нескольких офицеров национальной гвардии, Гарибальди сел на поезд в Салерно. К 11 часам он прибыл на неаполитанский вокзал, где был встречен министрами, которые поднесли ему приветственный адрес от имени жителей города. Поблагодарив министров “за спасение страны”, Гарибальди один, без конвоя, невооруженный, вступил в столицу обеих Сицилии, не смущаясь тем, что форты еще заняты неприятельскими солдатами, что артиллеристы в амбразурах крепости и на площадях с фитилями в руках стоят на своих постах возле орудий, что улицы запружены грозными отрядами королевских войск. Когда экипаж поравнялся с батареей между зданием арсенала и дворцовой площадью, солдаты, находившиеся при ней, приготовились было встретить его залпом из своих орудий, но Гарибальди поднялся в экипаже и в величавом спокойствии, скрестив руки на груди, обратился к ним с одною из своих неотразимых улыбок. Точно очарованные действием обаятельной личности героя, солдаты немедленно, как бы по команде, отдали ему честь. С этой минуты единство Италии стало совершившимся фактом.

Первые минуты появления в городе Гарибальди, встреченного на вокзале многочисленной толпой из людей всех общественных классов, прошли относительно бесшумно; но как только экипажи въехали на дворцовую площадь и поравнялись с дворцом Форестьера, в котором должен был остановиться диктатор, весь город сразу охватило общее ликование. В течение десяти часов народ стоял под окнами дворца, заставляя героя то и дело выходить на балкон. Когда же появился Фра-Панталео и сказал, что генерал устал и лег спать, шум и крики на улице сменились мертвой тишиной. Толпа на цыпочках разошлась по городу, останавливая крикунов даже в дальних кварталах тихим шепотом: “Спит, он спит!”

Тотчас же по выслушиванию адресов в королевстве был обнародован сардинский статут; в заголовке всех административных актов приказано было писать слова: “Виктор Эммануил, король Италии”. Все чиновники, не последовавшие за Франциском II, сохранили свои должности. Всем политическим арестантам была объявлена свобода; тюремные порядки подверглись реформированию. Некоторым семьям, особенно пострадавшим от преследования бурбонского правительства, назначены пенсии. Форт Сент-Эльмо, грозивший городу бомбардировкой, был разрушен. Земли, принадлежавшие бурбонскому дому, объявлены национальной собственностью. Все иезуитские корпорации изгонялись из королевства.

Население столицы выражало свой энтузиазм шумными празднествами, иллюминациями, фейерверками и уличными концертами. Каждое утро громадная толпа собиралась вокруг эстрады, с которой развивал перед публикой свои политические теории близко стоявший к Гарибальди падре Гавацци, уже в 1848 году в стенах Колизея произносивший огненные речи в пользу восстания в Риме. Маленький, черноволосый, с лицом, желтым, как померанец, с горящими глазами, в красной гарибальдийской рубашке под распахнутой сутаной, с пистолетами за поясом, он своим грубым, но в высшей степени эффектным и убедительным красноречием производил чарующее действие на толпу. Молодежь всех общественных классов наперебой записывалась в ряды освободителей. Франциск II стянул свои силы у берега Волтурно. Гарибальди основал свою главную квартиру в Казерте; в войске его насчитывалось 15 тыс. человек. Каждый день происходили небольшие стычки на аванпостах. Неаполитанцы готовились к атаке, которая началась в ночь на первое октября. Войско Франциска II было разделено на четыре колонны, из которых одною предводительствовал сам король. Сражение продолжалось от четырех часов утра до шести вечера. К этому времени гарибальдийцы окончательно разбили последнюю неприятельскую колонну, которая вынуждена была быстро отступить к Кояццо. Гарибальди с полным правом мог гордиться своей победой. Он немедленно телеграфировал в Неаполь: “Мы победили на всей линии”. В битве при Волтурно неаполитанцы потеряли четыре тысячи человек; кроме того, на другой день сдался не участвовавший в битве четырехтысячный отряд.

Теперь предстояла осада Капуи; в гарибальдийском лагере начались приготовления. Но в Турине было решено иначе. При громадных ресурсах, доставляемых королевством обеих Сицилии, при обаянии, которое окружало героя Милаццо, Мессины, Реджо и Волтурно, завершение задачи Гарибальди представлялось шуточным делом. За Неаполем должен был последовать Рим – Гарибальди открыто заявлял об этом; за Римом – Венеция. Этого-то и боялись в Турине. Кавур страшился той ответственности перед Европой, которая всей тяжестью легла бы на Пьемонт, если бы дело восстания завершилось борьбой с Австрией на севере полуострова. При таком положении вещей пьемонтское министерство решило поставить Гарибальди непреодолимую преграду к дальнейшим действиям. В то время, как диктатор собирался уже отрезать королю Франциску путь в Гаэту, пьемонтские войска вступили в Абруццы. Узнав об этом, Гарибальди не мог в первую минуту победить своего негодования и приготовил депешу, в которой приказывал встретить пьемонтцев ружейным залпом. Но с ними был Виктор Эммануил, предмет благоговейного культа для Гарибальди, – и депеша не была послана. 11 октября Гарибальди встретился с Виктором Эммануилом в Теано. 30 октября началась бомбардировка Капуи; 1 ноября Франциск II удалился в Гаэту; 2 Капуя капитулировала. Первою вошла в нее бригада волонтеров, за ней пьемонтская бригада. На этом кончилась кампания так называемой южной армии. В осаде Гаэты она не принимала никакого участия.