Изменить стиль страницы

В середине июня Гарибальди с частью волонтеров и полевой батареей отправился морем в Милаццо на помощь Медичи, осадившему город и оттесненному затем генералом Боско. Высадившись в Лимери, на близком расстоянии от Милаццо, Гарибальди приготовился к немедленной атаке. Заметив, что успех начинает клониться в сторону противника, он спешит к морю, пробирается на свое судно, сам наводит орудие на правое крыло неаполитанцев и, таким образом, отвлекает от своего центра наиболее опасные для него крепостные орудия. Убедившись, что хитрость его удалась, он снова возвращается на прежнее место, чтобы за неимением лошади, убитой под ним, сражаться пешком в рядах своих храбрых волонтеров.

Наконец 23 июля на рейде показались несколько судов, и между ними – неаполитанский паровой фрегат с поднятым на фок-мачте парламентерским флагом. Крепость Милаццо со всеми боевыми запасами, с провиантом и всем инвентарем была передана Гарибальди; неаполитанское войско должно было очистить крепость и уплыть на судах, стоявших на рейде. Кроме того, было обещано прекращение на два месяца враждебных действий против гарибальдийцев как в Сицилии, так и во всем Неаполитанском королевстве.

Вскоре по очищении Милаццо сдалась и Мессина. Сдача последней произошла без всякого боя, по конвенции, заключенной с комендантом. В силу той же конвенции, заключенной с комендантом Мессины, Гарибальди предоставлена была и цитадель Сиракузы. С этих пор Сицилия могла себя считать окончательно избавленной от гнета неаполитанского тирана. Здесь уже все было сделано, и театр военных действий предстояло перенести в Калабрию.

28 июля Гарибальди отправился к мессинскому маяку, чтобы распорядиться приготовлениями к переправе на материк. Отправляясь 5 мая во главе “тысячи” в Сицилию, Гарибальди имел в виду снарядить еще другую экспедицию, в Папскую область. Таким образом он думал сразу покончить с владениями папы и короля обеих Сицилии. Но как ни практичен казался этот план его автору, он, однако, не совпадал с видами будущего короля Италии и окружавших его политиков. Думая остановить победное шествие народного героя, Виктор Эммануил отправил к нему письмо, в котором в дружеских выражениях советовал ему отказаться от высадки на континент. Письмо короля заканчивалось знаменательными словами: “Следуйте моему совету, генерал, вы увидите, как он полезен для Италии, которой вы дадите возможность еще более подняться во мнении Европы, показав, что, умея побеждать, она умеет благоразумно пользоваться плодами своих побед”. Такого же мнения был и Кавур. Под давлением французского императора, настоятельно требовавшего от правительств Пьемонта, Неаполя и Англии, чтобы положен был предел успехам Гарибальди и приняты меры против распространения восстания на материке, он решил помешать готовившейся экспедиции в Папскую область.

Глубоко огорченный недоброжелательным отношением к нему со стороны правительства, Гарибальди, однако, не склонился под гнетом неблагоприятных условий и твердо решил, вопреки всем препятствиям, собственными усилиями достигнуть намеченной цели. На письмо Виктора Эммануила он отвечал, что на этот раз, к сожалению, должен оказать ему неповиновение: “Народ зовет меня, – писал он, – и я нарушу свой долг, если не откликнусь на его призыв”.

Глава VI. Гарибальди в Неаполе

План высадки. – Фаро. – Гарибальдийское войско, его внешний вид, вооружение и внутренняя организация. – Взятие Реджо. – Поход на Неаполь. – Письмо Франциска II. – Борьба партий в Неаполе. – Отъезд короля в Капую. – Въезд Гарибальди в Неаполь. – Народные овации. – Первые распоряжения диктатора. – Мадзини. – Падре Гавацци. – Празднество в Санта-Фе. – Сражение при Волтурно. – Появление пьемонтских войск в Абруццах. – Несправедливые обвинения. – Свидание в Теано. – Капитуляция Капуи. – Плебисцит. – Въезд короля в Неаполь. – Принятие власти Виктором Эммануилом. – Отъезд Гарибальди. – Прощание с волонтерами. – Прокламация

Каждое утро, вставая, по своему обыкновению, на заре, Гарибальди отправлялся на Фаро (мессинский маяк). Здесь, взобравшись на башню маяка, он обдумывал подробности переправы на материк. Гарибальди любил эти утренние прогулки, они давали ему несколько часов покоя и уединения. Всякий раз, когда у него назревал план какого-нибудь важного предприятия, он выбирал для своих прогулок где-нибудь по соседству возвышенное место с широким горизонтом и живописным видом и здесь, в тиши уединения, обдумывал подробности предстоящего дела. Но поездки на Фаро имели для Гарибальди еще и другое значение: в его присутствии быстрее подвигались подготовительные работы, имевшие целью облегчить переправу на материк.

Почти каждый день сюда приставали суда с войсками и военным снаряжением. Оригинальную и пеструю картину представляли эти войска благодаря живописному разнообразию своих костюмов. Из-за поспешности, с которой производилось их обмундирование, не мог быть принят никакой общий образец. По большей части в этом вопросе предоставлен был полный простор личной фантазии непосредственного начальника. Здесь смешивались красные, белые, синие кепи, круглые шляпы a la Гарибальди; серые и красные, фланелевые, бумажные и полотняные блузы. Костюм самого Гарибальди состоял из красной рубашки, голубовато-серых брюк, небрежно повязанного шейного платка, венгерской шапочки и белого пончо. В вооружении войска замечалась та же пестрота, что и в обмундировке. По образчикам различных эпох и различных систем можно было проследить всю историю огнестрельного дела, начиная от ружей с кремневым замком, переделанным в ударный, и кончая энфильдскими швейцарскими винтовками.

Не меньшей оригинальностью отличалась и внутренняя организация войска. Здесь не было полных и правильных списков и перекличек, присягу Гарибальди решительно отвергал; внешние меры для поддержания порядка и дисциплины вполне отсутствовали. Еще свободнее были офицеры: каждый находился где хотел, и некоторые роты в самые решительные и трудные минуты не знали, где их предводители, и не заботились об этом. Состав войска был самый разнообразный: адвокаты, медики, студенты, купцы, ремесленники оставили свои занятия и взялись за оружие. Так называемые “ученые должности”, то есть должности горнистов, барабанщиков, трубачей и фурьеров были почти все заняты старыми пьемонтскими солдатами, отслужившими свой срок или дезертировавшими из рядов регулярной армии. Но вообще старых солдат было мало, в роте едва можно было найти до двадцати человек с усами и бородой; остальные были юноши часто не старше четырнадцати лет, а многие казались на вид двенадцатилетними детьми. И эти-то более всего отличались в минуты опасности. Герои 1848 года и других войн за независимость занимали старшие офицерские должности. Некоторые из них, отклоняя всякие почести, поступали рядовыми в генуэзские карабинеры. Войско это, составленное из отборных людей, большею частью из первой тысячи, пользовалось особым благорасположением Гарибальди за те подвиги отчаянной храбрости и самопожертвования, которыми оно не раз отличалось. Как и все партизаны, Гарибальди был беден кавалерией: главную силу волонтеров составляли штыки.

Вся эта разношерстная, недисциплинированная толпа сдерживалась единственно нравственным обаянием вождя и тем энтузиазмом, который он так умел поддерживать среди своих соратников. Стойко и терпеливо переносили они всевозможные лишения; они не роптали, когда при недостатке денежных средств наполовину сокращалось следуемое им жалованье; их патриотизм не останавливался ни перед какой жертвою. Понятно, что при таких условиях не было надобности в дисциплинарных взысканиях. Единственное наказание, допускаемое Гарибальди, – расстрел немедленный и беспощадный – применялось крайне редко. Военных советов не существовало, но каждый, имевший что-нибудь сообщить, заметить или известить о чем-нибудь, мог во всякое время явиться к самому генералу. Все решения исходили от него, и, по большей части, ему одному принадлежала инициатива всякого нового предприятия. Обдумав новый план, Гарибальди не знал колебании. Когда наступало время приступить к делу, он будто просыпался от сна; приказ следовал за приказом, и они давались с твердостью, которая показывала, что решение неотменимо. Но приказ всегда заключал в себе лишь общую идею; подробности предоставлялись исполнителю.