Но Адам и Ева, вырвавшись из господнего заповедника, весело бегут по тропинке; горящие факелы кажутся цветными шарами в руках детей, когда они играют на пляже. Наши предки-браконьеры бегут к хижине с явным намерением уберечь от косого ока запретное. На то их воля, влюбленных браконьеров! Ничего запретного.

Око предостерегает. Из треугольной кельи, на башне стражи, окруженное светлым нимбом (теперь я понимаю, что это был предшественник радарной установки для улавливания еретических мыслей), смотрит Око, увенчанное гневной бровью…

Сотворив небо и землю, звезды и воду, деревья и животных, создатель, закрывшись в самом себе, поспешил отгородиться от вся и всех реестром заветов. Хочешь не хочешь – повинуйся. Хочешь не хочешь – моли о пощаде. Хочешь не хочешь – пей, Григорий, свяченую воду. Хочешь не хочешь – проси отпущение грехов. Хочешь не хочешь – бойся. Хочешь не хочешь – кланяйся, земля, господу, Угрюмому Оку. Дозорному Оку.

Адам и Ева первыми бросили вызов, Адам и Ева посмели. И Око лишилось людей, осталось одиноким. Одиноким в своей треугольной келье, одиноким в своей недосягаемой башне, довольствуясь ореолом славы. Око без людей. И без тоски по ним.

Я поделился с Адрианом своим непосредственным впечатлением.

Он внимательно выслушал меня, потом рассмеялся:

– Так ведь это мой отец, его высокомерное око.

В моей памяти сохранился еще один эпизод. Был конец лета 1939 года. В тот день землю щедро поливал дождь. Капли соединялись в звонкие ручейки, а те спешили превратиться в потоки, шумно бегущие по обочинам мостовых, вниз, к вокзалу, и дальше в луга, в долину, где их ждал с пересохшими губами Боураш. Рамидава подставляла ягодицы дождю, трепеща от наслаждения.

Дождь, теплый и бурный, приносил после знойных дней приятную свежесть. Мы с Адрианом сидели в харчевне за угловым столиком, на котором уже стояли две кружки пива и мититеи.[4] В открытое окно нам были видны мальчишки, которые носились с кипами газет и горланили на всю улицу, оповещая о «спыциальном выпуске». Мы подзываем мальчишку, и он сует нам газету. Огромные, кричащие, бесстыжие буквы нагло маршируют по всем страницам, буквы – как орудийные дула, как решетки, как колокола тревоги, как острые серпы, как тяжелые наковальни, как зажигательные бомбы. На первой же странице драматическая новость: легионеры выстрелами из пистолетов убили Арманда… На фотографии – лимузин, через открытую дверцу видно поверженное тело, ноги свисают в пустоту.

Дождь то ослабевал, то усиливал свою назойливую дробь. Босые, закатав штанины, шлепали по лужам пацаны с «выпуском».

Газета комментировала, философствовала, измышляла всяческие пророчества, козыряла своими интервью. Набухала, готовясь взорваться, вторая мировая война. Европейские страны лихорадочно вооружались, экономика падала. Журналисты цветисто и многословно спешили наперегонки поделиться прозорливостью, предвидением событий, не подозревая, что они больны куриной слепотой. Им война представлялась в отдалении, за пределами собственной страны, где-то там, «свежая и веселая война тевтонских богов». Там, на чужой земле.

Просматривая газетные страницы, мы поневоле приходили к выводу, что только простой человек, который тяжко трудился, терпел лишения, испытывал неуверенность в завтрашнем дне и жил, по выражению тех же газетчиков, без больших горизонтов, – именно он тревожился приближением большой беды, предчувствуя, зная по опыту, что войны, как и пожары, не признают границ. Он не тешил себя надеждой, а спешил собрать скудный урожай, запастись картошкой, луком, салом, пшеницей, кукурузой и вином. Из того, что он выращивал, ему доставалась мизерная доля, но он боялся потерять и то немногое, что имел.

И все же нельзя сказать, что государственные деятели, в чьих руках оказались надежды и судьбы Европы, игнорировали надвигающиеся события. Отнюдь! 9 июня Невилл Чемберлен с грустью в голосе заявил: «…уже год, как я не могу спокойно провести уик-энд вплоть до Троицы, когда получаю возможность доказать своим рыбам, что не забыл искусства подсекания на крючок». Бедные рыбы! Столько месяцев они были лишены внимания хозяина! Простит ли история подобную небрежность? Никогда. Хотя в древности подобные прецеденты и случались, современная цивилизация полностью их исключает. Два тысячелетия назад человеческое общество допускало рабство, но отношение властителей к рыбам было полно изящества. Цензор Крассус носил траур, когда его любимая рыба погибла. Только царственные умы способны достичь таких высот добродетели! Жаль, что Цицерон не сумел оценить всей глубины этой рыбьей драмы, иначе он воздержался бы от столь поспешных выводов, кои он изложил в письме к Помпониусу Аттикусу: «Великие умы полагают, что притрагиваются к небу пальцами, когда пестуют в бассейне старых карпов, берущих корм из их рук, и не тревожатся о государственных делах».

Но что за дело Чемберлену до колкостей древнего Цицерона. Возможно, он помнил, что история повторяется и повторяются тяжкие дилеммы любителей рыб, В те месяцы, когда его рыбы тосковали, пуская пузыри, теория грубой силы и минимума серого вещества привела в движение бронированные армии. Всеобщая бойня была на грани.

– Да, кажется, мы вот-вот увидим эту «веселую войну», – откладывая газеты, сказал со вздохом Адриан.

– Ну, не так страшен черт, Адриан, – возразил я. – В Турине Муссолини заявил, что не видит причин, которые могли бы привести к войне. Из того, как ведутся секретные переговоры, видно, что все хотят избежать войны.

Адриан усмехнулся.

– Дуче хитрит, он вообще мастер рядиться в шутовские одежды. Пройдут три или четыре десятилетия, и эти заявления покажутся фарсом. Это второй Нерон, который сам же поджег Рим, а потом искал виновных.

Дождь, удвоенный шелестом кленов, лопотал за окнами. Наши голоса терялись в густом табачном дыму. Мы искали истину, не подозревая, что скоро война разлучит нас навеки: один найдет упокоение на погосте, другой, оставшись в живых, сочтет своим долгом воссоздать его образ из желтых искр и пепла.

4. Чего тебе надобно, Ахшена?

С приходом лета наступает пора отпусков. Прихватив с собой семейство, чемоданы и тоску по странствиям, мы отправляемся в неизведанные дали. Живущие в горах спускаются к морю, другие едут в горы, третьи катят по дорогам, не очень задумываясь куда, лишь бы вырваться из четырех стен квартиры, полюбоваться высоким небом, тенистыми рощами, поваляться среди цветов на опушках, послушать пение птиц, шум ручьев и плеск волны.

Простота, почти примитивность быта во время путешествий высвобождает наши чувства для беспредельного восхищения всем, что нас окружает. Между нами и цветами, между валунами, которые лижет морская волна, и нами словно бы нет никакой разницы: под необъятным сводом ясного неба мы отрешаемся от назойливой значимости своей персоны, чтобы полнее слиться с природой. Зеркала земли дразняще играют перед глазами; они увлекают нас все дальше, пока мы не спохватимся, и тогда делаем привал, вбиваем колья, ставим палатку, – мы все равноправны, едины и дружелюбны, – этому помогает черепок отдаленной луны, в котором мы открываем восточную амфору, проливающую бальзам.

Но сколь ни прекрасны луга и рощи, реки и горы, – им не сравниться с морем. Дороги, несущие на себе нескончаемые вереницы машин, подобны полноводным рекам, – они стремятся к морю, и море гостеприимно распахивает перед ними свои объятия. Не случайно Черное море называлось когда-то Понтом Эвксинским, то есть гостеприимным, щедрым, добрым к путникам. Так его сперва называли греки, затем и римляне, после того как удалось им пересечь его водные просторы, построить в береговых ячейках крепости, города и храмы. Да, море хранило свое доброе расположение к аргонавтам, и те добрались до Колхиды в поисках золотого руна. Их следы давно исчезли, ты смыло их, лукавое море. Нет тебе дела до забот археологов, которые, роясь в глубинах, отыскивают по крупицам свидетельства человеческого прошлого, для тебя нет разницы между черепком амфоры и раковиной – то и другое ты откладываешь в свои известковые кладовые. И правда, что за дело тебе до прошлого? Ведь твоя солнечная улыбка вечна, как вечно веселое хлопанье твоих ладоней, твой неспокойный зовущий ропот; вечна твоя тоска по загадочным необозримым океанам. Ты стремишься к ним, и твоя тоска, твое стремление передаются людям. Уже в детстве человек полон мечты о далеких морях и неведомых островах. Ах, море, как ты умеешь дарить нам иллюзию наслаждений!