На следующий же день мсье Гюи представил Горгиса своей невесте. Хорошенькая француженка, посвященная в заговор, первым же взглядом своих прищуренных, голубеющих сквозь ресницы глаз ранила воображение Катафалаки; слушая мелодические пустяки, иволжьи переливы нежного голоса, он временами хватался за углы воротничка, пробуя остановить закружившуюся, как волчок, голову. А когда девушка смеялась, Катафалаки жмурил глаза и ему казалось, что это жемчужный звон жемчужным дождем опадающих жемчужных ее зубов, и, раскрыв веки, с облегченным вздохом видел обе жемчужные нити неразорванными меж веселого пурпура ее губ. Вино, делавшее свое дело в четырех стаканах, прекрасный ускоритель, и по пути от кафе до дома, очарованный почти до слез Горгис спросил у своей дамы (Луи и Гюи шли сзади в двадцати шагах): "Вам никогда не бывает страшно быть такой красивой?" и "Не согласились бы вы быть моей женой?"
Француженка, пряча улыбку под тенью шляпы, отвечала, что подумает. Катафалаки просил о свидании, и оно, после приличной паузы, было им снискано: завтра, в семь вечера, парк Монсо, у памятника Мопассану.
С утра уже Катафалаки всячески стал понукать время. Сначала он нарисовал циферблат со стрелками, указывающими семь, и, положив его рядом с тикающим циферблатом своих часов, терпеливо дожидался, пока они станут сходны. Затем он начертил на листе бумаги шестьсот палочек, символизирующих минуты, и после каждого кругооборота секундной стрелки с удовольствием перечеркивал одну из палочек. Двадцать пять минут девятого утра воспринимались им как без шестисот тридцати пяти минут семь. Кстати, именно в двадцать пять минут девятого работа по перечеркиванию палочек была прервана внезапным появлением мсье Луи. Горгис был очень рад гостю: он усадил его против себя, взял у него из рук шляпу и, взволнованно прижимая ее к груди, стал говорить о том, что он чувствует себя сегодня счастливым человеком. Мсье Луи ответил, что и у него сегодня большая радость, которой он и приехал поделиться с ним, с Горгисом, как с человеком, которому можно доверить тайну. Катафалаки, придвинувшись еще ближе, растроганно сказал, что он весь внимание.
- Сегодня, - начал посетитель, - мне удалось закончить мои опыты по настройке органов чувств. Да-да, наши нервные нити, подобно струнам, вполне возможно - я это экспериментально доказал - регулировать при помощи особого рода, ну, скажем... колков. Вас, конечно, удивляет, дорогой мсье Горгис, что я, по видимости столь легкомысленный человек, способен отдаваться научным изысканиям. А между тем это так. Что ж, наружность обманчива. Еще в годы моего студенчества я натолкнулся на мысль о перетяжке нервов. Отправные положения мои были чрезвычайно просты: если баранья кожа в зависимости от степени натяжения дает при прикосновении к ней барабанных палок различные по свойствам звуки, то и барабанная перепонка нашего уха, перетянутая воздействием определенных химических реактивов, при прикосновении к ней одной и той же барабанной пал... то есть, я хочу сказать, при стимулировании ее одной и той же звуковой волной будет давать совершенно различные эффекты. Перебросив опыты из акустики в оптику, я вскоре и здесь добился благоприятных результатов. Правда, целых три года мне пришлось биться над устройством соответствующей аппаратуры, но сегодня последний винтик довинчен, и недалек уже тот день, когда памятник Луи Тюлину станет рядом с памятником Пастеру.
- А почему не Мопассану? В парке Монсо? - мечтательно улыбнулся Катафалаки.
- Потому что я открыл нечто более важное, чем противочумная сыворотка, я нашел способ... от несчастных браков. Несчастный брак гораздо более распространен, чем чума. Вы, может быть, скоро убедитесь в этом - на себе самом.
- Но я не понимаю, какая связь...
- Неразрывная: Мои аппараты по настройке глаз будут чрезвычайно дешевы. Не дороже цены камертона плюс ключа для пианинных колков. Ведь при длительной семейной жизни натяженность страсти постепенно слабнет, привычка притупляет взаимовосприятия супругов, они видят друг друга уже не так, как видели раньше, мед незаметно закисляется - и это вполне естественно: наши глаза и уши плохо держат строй, они расстраиваются и фальшивят, как и семейные пианино, по клавишам которых безустанно бьют пятернями. Но если вы не жалеете раз в два-три месяца заплатить пять франков за настройку вашего пианино, то надеюсь, что вы с радостью отдадите еще один лишний пятифранковик за настройку вашего семейного счастья. Да-да, все это будет чрезвычайно просто и удобно: если, скажем, жена заметила, что муж слишком часто уходит по вечерам и возвращается с рассветом, она зовет нейронастройщика (кадры их будут выпускаться сетью соответствующих школ), и особая индивидуальная оптическая формула, заносимая для каждой пары глаз в брачный контракт, поможет специалисту перетянуть нервы отбившейся половины на прежний лад, и супруг снова будет смотреть на сополовину так, как в день свадьбы: таким образом эмоция, начавшая было фальшивить, будет возвращена гармонии, а настройщик, получив свои франки, пойдет, уложив инструменты, звониться у соседних дверей.
Катафалаки хотел было что-то сказать, но трудно говорить с раскрытым ртом.
- И мало того, - продолжал горячо гость, - мой оптико-акустический ключ может не только подвинчивать, но и развинчивать колки. Представьте себе, что вы влюблены в недостойную вас женщину, заворожившую вас своей красотой. Она кокетничает с первым встречным. Вы для нее номер, она для вас - все. Вы растратили на нее половину состояния. Но красота захлопнула вас в себя, как в клетку. Нервы ваши натянуты до последней степени. Вы близки к самоубийству. Вы пробуете залить позорную страсть вином. Но и сквозь пьяный туман, и сквозь сны - всюду она. Ваши друзья уговаривают вас отказаться от ее образа. Все тщетно. И вот приходит скромный человек с кованым саквояжем в руке. Вытянув свои инструменты, он усаживает вас в кресло - вот так, и через четверть часа вы можете спокойно отправляться на свидание с прелестницей: вы увидите неописуемого урода, от которого не будете знать, как и куда спастись. Оптико-акустический ключ сделал свое дело. Состояние ваше спасено - жизнь тоже. И всего лишь за каких-то несколько франков, смешно сказать.
- Ну уж этому, я бы, знаете, не поверил, - пробормотал Катафалаки, стараясь говорить возможно деликатнее, чтобы не обидеть гостя. - Я совершенно не представляю себе, чтобы кто-нибудь или что-нибудь могли сделать так, что я, встретившись с девушкой, которая еще вчера мне казалась, нет, не казалась, а была прекрасной, через день уже пятился бы от нее, как от урода. Это совершенно немыслимая вещь.
- А между тем это так. И если у вас есть свободное время...
- Позвольте, но ровно в семь у меня свидание с дамой.
- Тем лучше. Мой ключ сделает так, что вы не подойдете к ней ближе, чем на двадцать шагов.
- Но ведь это же...
- Не бойтесь: обратный поворот ключа - и урод снова станет красавицей. О, мой аппарат может тушить и зажигать красоту, как выключатель, щелкающий в пальцах.
- Поразительно!
Через полчаса Катафалаки сидел в кресле экспериментатора. Глаза его были покрыты черной повязкой (настраивающие лучи, объяснили ему, слишком сильны - нужно процедить их сквозь темный фильтр), а в закупоренные чем-то непонятным уши доносились какие-то скребы и шумы. "Готово". Повязка сдернулась с глаз, и экспериментируемый увидел: на стенном циферблате половина седьмого. Не дослушав объяснений конструктора, он бросился за порог. Вместе с пробками и повязкой он сбросил с себя самую мысль обо всех таинственных манипуляциях, которым согласился себя подвергнуть из простого желания хоть как-нибудь укоротить слишком долгое ожидание. Но теперь радость встречи была близка, и Катафалаки всецело сосредоточился на ней.
Войдя в ворота парка Монсо, он быстро прошел мимо задумавшегося над мраморной клавиатурой Шопена, направляясь к белеющему на фоне склоненных к бассейну ив бюсту Мопассана. Без двух минут семь. На дальней скамье сидела она: Горгис сразу узнал и ее вчерашнее платье, и зонтик, под раскрытым шелком которого таились ее лицо и плечи. Он был уже в двадцати шагах от нее и, опережая себя голосом, тихо окликнул. Зонтик скользнул вниз, и тотчас же Катафалаки, будто ударившись о невидимую стенку, сделал шаг, потом другой и третий вспять. Оптико-акустический ключ - черт побери - действовал точно: на скамье, прямо перед ним, приветственно улыбаясь оскалом выпяченных из-под толстых губ соломенного цвета зубов, с выставившимися из-под шляпки длинным запотевшим носом, сидел, кокетливо комкая в красных перепончато-плоских пальцах батистовый платочек, монстр. Видя, что Катафалаки как будто не узнает его, монстр сначала закивал белесой паклей, выбившейся из-под шпилек и растопыренных ушей, затем привстал и, шевеля страшными костистыми щиколотками, двинулся на него.