— Конечно! Этоантипсихологично! — горячо поддержал его Валерий.
Мы с Михайлой Петровичем посмотрели друг на друга, и языки у нас как-то не повернулись начать рассказывать об Эль-К и его «экспериментах»…
В порядке небольшого заключения хочу сказать любезным читателям, что дело о пожаре, а также и о хищениях в вычислительном центре, по-моему, до сих пор так и не прекращено, хотя с момента описанных мною событий прошло уже более двух лет. Пишу «по-моему» потому, что, к сожалению, точных сведений у меня нет, я лишился источников информации, во всяком случае, по этой части: Валерий ушел из своей юриспруденции — внауку, а мой сосед Кондратков свято блюдет профессиональную тайну (ко всему прочему, если начистоту, то за давностью черты его (о его чертах см. выше) малость стерлись у меня из памяти, я постоянно принимаю за него кого-нибудь еще и нередко пугаю незнакомых мне встречных, подходя к ним на улице с вопросами: удалось ли им найти преступника?..).
Прочие осведомленные люди в нашем городке по этому поводу — удалось ли или не удалось? — говорят разное. В частности, с год назад в овраге под Волобуевском археологи наткнулись на следы чего-то, что они приняли за останки древней стоянки — череп, осколки костей, зола, примитивные каменные орудия. По этому поводу была даже статья в «Вестнике филиала» под названием «Гомо сапиенс — миф или реальность?». Многие у нас утверждали, однако, что, безусловно, миф, а череп и кости — конечно же, Лелика, заблудившегося после бегства в лесу и то ли умершего от голода, то ли съеденного волками. Другие, правда, оспаривали это утверждение: по их мнению, череп и кости принадлежали тому самому уголовнику, которого съел Иван Иванович Копьев по дороге с Колымы. Но были, разумеется, еще и третьи, и таковых даже подавляющее большинство… нет, правильнее будет сказать: не было у нас такого человека, который, побывав в командировке в любом городе Союза, в любой части света, — не клялся бы по возвращении, что повстречался там нос к носу с Леликом! Иногда Лелик бывал одновременно в трех-четырех городах и частях света сразу.
Впрочем, читателю, быть может, гораздо интереснее узнать о судьбе других действующих лиц, вызвавших у него, как я надеюсь, большую к себе симпатию. Здесь я рад сообщить, что все они находятся в добром здравии, трудятся, но само собой понятно, что определенные сдвиги в их биографии имеются.
Так, главные мои герои, увы, покинули наш славный городок. Составив вышеприведенный текст и задумав показать его им, я вынужден был совершить вояж в Москву и в Ленинград для этого. Еще раз благодарю директора нашего института за помощь, выразившуюся на этот раз в том, что мне была выписана командировка в Москву, в Ленинград, а также в Тамбов (там последний раз видели Лелика).
Посещение Тамбова, лежавшего по моему маршруту первым, ничего не дало, а в Москве я разыскал Эль-К. Созвонившись, я пришел к нему домой и застал его в роли совершенно неожиданной. Положительно, он не уставал изумлять меня. Но теперь это уже не было практикал джокс… Открыла дверь мне его матушка, а сам Эль-К сидел на диване и даже не мог подняться мне навстречу, потому что держал на коленях двух малышей, погодков, как две капли воды похожих на него, прелестных сероглазых мальчишек, оравших в данную минуту во все горло. Выбежавшая на шум из кухни Нина (с обрезанной, к моему величайшему огорчению, косой), кажется, ждала третьего.
Дети были сданы на руки счастливой бабушке. Эль-К ознакомился с моей рукописью. В целом он ее одобрил, заметив тем не менее, что в своей проблемно-теоретической части изложение сильно, хромает. Вообще мой рассказ об «эксперименте», который он, Эль-К, якобы проводил, показался ему сомнительным: он, Эль-К, быть может, когда-то и высказывал отдельные случайные суждения о проблемах взаимодействия человека и машины и не возражает против того, чтобы я попытался как-то сгруппировать эти его суждения, такая работа несомненно полезна, но пока что моя затея явно не состоялась. Кстати, и вся сцена, где он будто бы рассказывает нам об идее «эксперимента», абсолютно ложна: мы, наверное, моглибыватьу него с Валерием вгостях, наверное, даже заходили, но зачем эта отсебятина насчет дверных запоров, ружья и тому подобного. Короче, мне нужно еще много работать, его же самого эта проблема сейчас интересует в меньшей степени, и он, к сожалению, ничем не может мне помочь. Единственное, что он может, это указать мне же на ряд мелких неточностей, бросившихся в глаза при беглом просмотре рукописи. Например, неверно освещен его роман с Ниной: на самом деле он полюбил Нину с первого взгляда (как и она его), они тут же решили пожениться, и он не помнит, чтобы у него были какие-либо колебания на этот счет. Точно так же никогда и ничем не омрачалась его дружба с Иваном и Марьей; Марья на днях прислала ему открытку, вот она, открытка. Вымышлена и история с так называемым Васькой-слесарем: Василий Васильевич Козобоев никогда в рот не брал ни капли спиртного, он всеми уважаемый человек, недавно защитил докторскую, а теперь переведен в Москву и назначен директором того самого института, где работает сам Эль-К…
Таким образом, он, Эль-К, многих не узнает в моем описании, в том числе и самого себя… Несмотря на это, он, признавая право автора иметь собственную точку зрения, не протестует против обнародования моего сочинения, он просит меня только, чтобы я — когда речь вплотную подойдет к публикации — связался предварительно с ним: дело в том, что он сейчас баллотируется в Академию и появление такого материалапередвыборами может быть нежелательным: сочтут, что это, дескать, инспирировано им же самим, для саморекламы…
На сем мы расстались. Я, правда, оставлял им свою рукопись еще на день — для Нины, но она, замотавшись, бедняжка, в домашних хлопотах, прочесть не успела.
В Ленинграде на вокзале меня встречала помолодевшая Марья Григорьевна и прежде всего извинилась, что Иван Иванович прийти не сумел: от стал теперь главным конструктором того самого почтового ящика, который когда-то поставлял нам Систему (прежний главный конструктор Системы стал директором и — что делает честь его сообразительности, — пригласил Ивана Ивановича на освободившееся место), поэтому у Ивана Ивановича сейчас кошмарный график: он только что запустил новую Систему, предназначенную, между прочим, и для автоматизации физических экспериментов. Система работает неустойчиво, и Иван Иванович пропадает там днями и ночами, она, Марья Григорьевна, с этим смирилась, плохо лишь то, что туда ее не пускают (режимное предприятие), но хорошо хоть девицы-программистки кормят Ивана какими-то бутербродами…
Я прочел Марье Григорьевне свою рукопись. Она сказала, что ей очень понравилось, и что только теперь ей открылось, все-таки какой подлец Эль-К. Я спросил, не смущает ли ее, что привожу тут… некоторые… м-м… подробности. Она сказала, что плевать на это хотела, она сама, если нужно, может добавить мне таких подробностей, что чертям станет тошно. Только кто потом напечатает?!
Мы провели с Марьей Григорьевной три исключительно приятных вечера. Я, собственно, у них и остановился. Но днем она убегала на работу. Жаль, конечно, что за это время сам Иван Иванович дома так ни разу и не был. Ну, ничего, я зато поболтал с ним минуты полторы по телефону: голос хороший, бодрый, дикция только плоховата…
Теперь об остальных героях моего повествования.
Как я уже сказал, Валерий бросил юриспруденцию и занялся наукой. Он защитил диссертацию по теме «Некоторые методологические вопросы изучения криминогенных ситуаций, развивающихся на основе возникновения синдрома антисциентизма и антитехницизма в условиях гиперурбанизации и гипериндустриализации». Теперь он работает у нас в секторе, под началом Опанаса Гельвециевича.
Сам Опанас Гельвециевич, как всегда, что называется, на коне. Недавно мы торжественно отмечали его 78-летие. Был банкет, много поздравлений и тостов. Юбиляр в ответном слове сказал, что чувствует себя отлично — гораздо лучше даже, чем пять лет назад, когда справляли его 83-летие… «Тараска, — сказал Опанас Гельвециевич, — дожил до 161 года, и я не вижу причин, почему бы и мне…» и т. д.