Никогда еще кабардинцы не терпели такого страшного поражения, нанесенного столь ничтожной горстью людей. “Кто не был сам на месте пепелища,– говорит Вельяминов,– тот почитает сказкой, чтобы триста пятьдесят казаков могли пройти через такие неприступные места и сделать такое страшное опустошение”. Через час после погрома подошла к аулу помощь – триста баракаевцев. Но им делать уже было нечего.
Между тем сам Вельяминов двигался с отрядом по следам Бековича. У горы Ахмет, верстах в двадцати от места битвы, его застали первые известия, что бой окончен и что Бекович отправил уже пленных вперед, чтобы они не стеснили его при отступлении. Вельяминов повернул назад и в три часа пополудни был в прежнем лагере на Лабе.
Скоро стали подвозить пленных. Прежде всех приехала, в сопровождении казака, княгиня, вдова али-Кара-Мурзина, верхом на коне, вся с ног до головы окутанная густым покрывалом. Вельяминов тотчас велел очистить для нее солдатскую палатку и приставить к ней караул. Сходившая с лошади княгиня показалась всем молодой, стройной, с маленькими аристократическими руками, но густое покрывало никому не дозволяло видеть ее лица. За княгиней появились и другие пленные. Детей привезли отдельно, и малютки тотчас же бросились к своим матерям. Жалкий вид представляли все эти женщины, девушки и дети, собранные в вагенбурге. Одна была ранена в ногу, некоторые, как помешанные, с дикими взорами, рвали на себе волосы, плакали, обнимались. Среди кровавых ужасов минувшей ночи матери сберегли для своих детей кусочки хлеба, и страшно было смотреть теперь, как они старались усладить для них горестную учесть плена этими жалкими кусками.
В числе пожилых женщин выдавалась жена одного убитого узденя, представительная и гордая; ее окружали несколько молодых девушек с длинными косами и с благородными чертами лиц, одетые в пестрые шелковые халаты. Одна молодая женщина, совершенно нагая, как восковая фигура Венеры, прекрасная собою, почти без чувств лежала на земле, ничего не видя и не слыша и испуская немые стоны. Опираясь головою на правую руку, она простирала левую к сидевшему перед нею также обнаженному курчавому и прекрасному мальчику.
Впрочем, все пленные не казались в тот момент особенно привлекательными; большие глаза, большие носы и тонкие губы – отличительные черты черкесской физиономии, искажены были страхом и горестью. Лишь дети, не понимавшие хорошо, что с ними делается, производили впечатление своею характерной горской красотою, но даже и между детьми некоторые были полны тревоги – одна весьмилетняя девочка от испуга как бы помешалась и к утру умерла в страшных конвульсиях.
Не лишен значения тот факт, что этот страшный погром беглым кабардинцам был нанесен, в лице князя Бековича-Черкасского, их же соплеменником прежней княжеской фамилии, одной из отраслей Джембулатова рода. Князь Федор Александрович был внучатым племянником того Бековича, уроженца малой Кабарды, известного у черкесов под именем Тембота, или Темир-Булата, который погиб с русским отрядом под Хивой.
История этого рода и его отношений к России весьма замечательна. Родной брат Тембота, ходившего в Хиву, впоследствии также генерал-майор русской службы, эль-Мурза бек-Черкасский выехал в Россию из своего отечества в царствование Петра Великого, при котором и находился во все время персидского похода со своими узденями. Петр пожаловал ему земли, лежавшие вокруг новопостроенной крепости Святого Креста, а когда крепость была оставлена и жители ее перешли в Кизляр, переселился туда со своими людьми и эль-Мурза. В Кизляре вновь были отведены ему значительные земли, так как места были привольные, и ни грузин, ни армян тогда еще там не появлялось. Князь командовал здесь терскими казаками и защищал с ними край от набегов горских народов.
Сын его Александр, отец виновника разгрома Кара-Мурзинова аула, был также генерал русской службы. Женившись на княгине Любови Александровне Кончаковой (из кабардинской фамилии Мударовых), воспитывавшейся, вероятно, в России и до смерти сохранившей большие связи в Петербурге, он жил в своем ауле по-европейски. В конце минувшего столетия большая приязнь связывала его с графом Гудовичем, командовавшим тогда Кавказской линией, но эта же дружба была и причиной его несчастий. Оба страстные охотники, они, как говорят, поссорились из-за собак, и, по интригам Гудовича, император Павел отнял у Бековича все его имения на том основании, что он не мог представить на них документов. Старик, пораженный параличом, прожил восемь лет в совершенной бедности.
Ермолов исправил эту несправедливость. После моровой язвы, опустошившей и обезлюдившей Малую Кабарду, обширные степи между Сунжой и Тереком представляли для чеченских хищников удобнейшие пути для набегов на линию. Признав вследствие этого необходимым вновь заселить эти плодоносные места, Ермолов искал их хозяина. Земли эти издавна принадлежали роду Мударовых. Но так как весь род Мударовых и Кончаковых был истреблен заразой и единственной представительницей его оставалась Любовь Александровна Бекович, то она, по ходатайству Ермолова, и была признана, вместе с сыновьями Федором и Ефимом, законной наследницей всех этих земель. Последний, Ефим, был в то время на русской службе в чине прапорщика.
Бековичи переселили сюда своих крестьян из Кизляра, также возвращенных им, и сделались владельцами Малой Кабарды, заградив русские земли со стороны беспокойной Чечни.
Князь Федор Александрович был младший сын князя Александра. Послужной его список говорит, что он начал свою службу на Кавказе. В 1806 году в чине губернского секретаря он находился при Булгакове во время покорения Кубинской и Бакинской провинции и за отличие в этой компании переименован в поручики. Так началась его военная карьера. В 1807 году он участвовал в штурме Ханкальского ущелья, в 1810 – был за Кубанью, а в 1812 – при усмирении кахетинского бунта. Родожицкий, близко знавший князя Федора Александровича, передает, не всегда согласно с официальными данными, многие подробности его жизни. По словам его, молодой князь сопровождал в Петербург персидского посла, приводившего императору слона в подарок от шаха. Ловкий, статный кабардинец, разъезжавший по Петербургу на прекрасном персидском жеребце, обратил на себя общее внимание, понравился, между прочим, графам Милорадовиру и Бенигсену и сопровождал первого в Варшаву, а последнего в Молдавию. Родожицкий говорит, что Бенигсену князь и обязан переводом в гвардию в лейб-казачий полк (по послужному списку в 1816 году) и что он при представлении императору Александру получил две тысячи пятьсот рублей на обмундирование. Между тем мать его, вспоминавшая свои петербургские связи, написала о сыне графине Орловой-Чесменской, с которой когда-то была приятельницей. Графиня приняла Бековича в свой дом, как родного, и там молодой кабардинский князь имел случай вращаться в высшем аристократическом обществе.
Ермолов, отправляясь на Кавказ, пригласил Бековича с собою, предвидя в нем человека, незаменимого в предстоящих ему делах, так как, кроме европейских и природного черкесского, князь владел в совершенстве языками турецким, персидским, кумыкским и татарским – и уже этим одним был, действительно, необходимым для Ермолова человеком. Он был его неразлучным спутником в Персии, в походах по Чечне и Дагестану и дослужился до чина полковника. Ермолов так полюбил храброго кабардинца, пользуясь в то же время его знаниями местных народов, что жил с ним вместе, в одной палатке. В это-то время он и употребил все свое влияние, чтобы исправить несправедливость, нанесенную Гудовичем роду Бековичей.
События 1825 вода теперь выдвигали князя Бековича-Черкасского из ряда сподвижников Вельяминова. Получив донесение о погроме беглых кабардинцев, Ермолов ходатайствовал о награждении его орденом святого Георгия 4-ой степени “за предприятие отлично смелое и самым удачным образом исполненное”,– как доносил он государю. Император Александр не был, однако, доволен действиями Бековича. “Если распоряжения его к первоначальному нападению и заслуживают награды,– писал государь Ермолову,– то, с другой стороны, он теряет право на нее тем, что благоразумно начатое дело было окончено совершенным истреблением более трехсот семейств, в коих, конечно, большая часть были женщины и дети, не принимавшие участия в защите”. “Умение удержать подчиненных в должном повиновении при победе, равно как и в несчастии,– пояснял император,– есть из первых достоинств военачальника, и я не намерен награждать тех, кои не действуют в сем важном случае во всей точности моих повелений”.