Разговор о младшем сыне в конце пятидесятых. «Сейчас Леня увлекся одной девушкой. Она в него сразу впилась. Он хотел на ней жениться. По-моему, это ни к чему, он очень молод, студент еще. Я с ним поговорил: Ленечка, помни, что могут быть последствия, которые будут тянуться всю жизнь. И рассказал ему о своем первом браке».

МАСЛЕННИКОВА З.А. Борис Пастернак. Встречи. Стр. 252.

И назвал старшего последствиями.

«…она отвечает, что это вообще не люди (Нейгаузы) и сумасшедший дом, и что Зина не мать, и надо подождать, каковы вырастут дети (они и правда не так изнежены, как Женя)».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 559.

К сожалению, Женя дождалась – она увидела сына Зинаиды Николаевны ставшим Станиславом Нейгаузом, в то время как Жененок был вяло мятущимся офицером, тянущим из родных и знакомых записки по воинским инстанциям для ослабления ему офицерского тягла. Отправить его в благословенный для молодости край, далекий гарнизон – это было совсем не то, что снять Стасика с самолета, перечеркнув ему возможность участия в первом своем – шопеновском – конкурсе. Он был силен особенно в Шопене, таланты, положенные ему по наследству, падали в добрую почву (Жененок писал стихи – но скудна и неродяща была пашня). Пастернак говорил о нем: силен, как все пианисты, в Шопене, но пианисты здесь подразумевались с большой буквы, а о Шопене Пастернак свою работу написал в старости – когда пасынок проявил свои таланты, – возможно, и под его влиянием.

Старший Зинин сын, Адриан, был еще более ярок – более сильный, смелый, спортивный, жизнелюбивый; если бы не умер, после пяти лет мужественной борьбы и смертельных мучений, он стал бы, кем стал бы – но еще, кажется, он мог цементировать семью своей матери крепче, чем анемичный Жененок – своей.

Не зная, как уж разбудить в отце интерес к своей вялотекущей жизни, Евгений напоминает ему о страстях 1935 года. Из пушки по воробьям, самым тяжелым летом его отца – по своим служилым дрязгам. «Мы с тобой одной крови, папочка». Забота до конца жизни Пастернака о первой семье – жест его благородства, жиже нет назвать себя когда-то заблуждавшимся, связавшимся по ошибке и пр. (хотя и проговаривается: «последствия, которые тянутся всю жизнь», «результат отцовского преступления и притворства»). Все, что он делал для Жени с Жененком – он делал с подчеркнутой добровольностью. Однако играть на нем было не легче, чем на флейте. Разгадывал он делавшие честь уму сына приемы с гамлетовской легкостью. «На чорта мне кровь, твоя или моя».

В советском социуме лет за семьдесят образовалось несколько семейств, претендующих – настойчиво продвигающих и сдержанно, но однозначно поощряющих покорившихся – на звание «royal family», вроде семейства Кеннеди. Даже самым непопулярным давали прозвища, подтверждающие легитимность претензий. «Советский принц или поющий глист» – никчемному, тощему, увлекающемуся сыну Горького Максиму, по волжскому своему происхождению числящему себя среди господ не без певческих талантов. «Я почти никогда не играл со своими сверстниками. <> какое-то время меня водили в группу художницы <> где занимались ритмикой и рисованием, водили гулять на скверы у Храма <>. Это не снимало приверженности к ухоженному одиночеству и подчеркивало привязанность к нему».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 244.

Что он хотел сказать современным, не двадцатых годов, женским словом «ухоженный»? Что при лени и утомленности матери он не ходил в коросте – так на то был персонал. Сын Гамлета, немного не то чтобы спекулирующий папиными сложностями, но как-то слишком расширительно истолковавший свои наследственные – но ведь только имущественные! – права.

Мемуары жен и любовниц более ценны и более обоб-щающи, чем мемуары детей. На месте жены или любовницы – или нежного друга – теоретически мог бы оказаться каждый (каждая), и это придает мемуарам характер нечастного случая, возводит их до литературы и послания человечеству. Дети – продукт ограниченно-штучный. Не доступный никому по собственному выбору и способностям и в этой роли не интересный никому, разве что с этнографической точки зрения. «Папочка» – зовет великого человека любовница, – и мы примериваем на себя, стали бы мы так его звать. «Папочка» в исподнем, входящий в детскую и описанный в таком виде только с целью показать нам, как папочке было уютно в этой детской (и ни в какой другой детской, кроме этой) и как никто бы не смог из нас попасть на место лежащего в кроватке веснушчатого дитяти, – интересен только внукам этого великого человека.

Сын пианистки Ленечка унаследовал материнскую музыкальность и способности к игре – при активном сопротивлении матери к «обезьянничанью» единоутробного брата, у которого концентрация музыкальности в крови была в полтора раза выше. Сын художницы Жененок даже не вспомнил о том, что какие-то творческие гены по изобразительной части могли бы проявиться. Писал стишата – согласно установленному отцовству.

Евгений пишет отцу, папочке, инфантильно-назойливые письма, это даже когда он очень старается не докучать ему своими просьбами об устройстве своей судьбы в более подобающем ему по рождению русле. «Папочка, очень бы хотелось узнать от тебя самого, что ты делаешь (он из присланного журнала уже знает, что поделывает папочка, – ведь вопрос относится к высшей сфере деятельности отца, но ему, Жененку, как-то не подобает пользоваться общедоступными источниками, из журналов каждый дурак узнает) и близок ли уже Юрий Андреевич (это Живаго, „мой брат двоюродный, Буянов“) к своему насильственному концу, в том же журнале аннонсированному». Письмо длинное. «Мельком я спрашивал, передала ли ему мама „мои плохие стишки“».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 507.

Зачем, почему он считает возможным нагрузить Бориса Пастернака получением – передали ли ему? – чьих бы то ни было, пусть даже его, Жененка, «плохих стишков»? Зачем они Пастернаку? Читать только потому, что автор в родстве с ним? Откапывать талант? В его возрасте поэтический талант уже непременно бы проявился, но он очень хорошо знает свои права и настаивает на их удовлетворении. Пастернак отвечает длинным письмом.

Евгению тридцать один год. Он дико изнывает от безделья в благословенном, созданном для молодости и трудов краю. Он ненавидит службу, тяготится научной работой, под предлогом которой мечтает службу оставить, совершенно справедливо не верит в свои стихи, не хочет потрудиться над созданием семьи с молодой целеустремленной женой, проживает совместно с матерью, как декабристка приехавшей к Монголии, чтобы облегчить быт подросшего сына, благосклонно принимает встревоженные отцовские ремарки о запоздании в присылке им с мамочкой денег и требует, чтобы отец бросил все свои дела и писал бы ему отчеты.

«Я боялся, что ее note 14 приезд отнимет остаток времени на собственные занятия и снизит и без того мизерные темпы моей работы».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 506.

Даже в пионерские лагеря родителей не пускают, закаливают характер, над самим Жененком такие суровые жизненные эксперименты в свое время проводились с большим, конечно, трудом и многими рефлексиями. «Тридцатого я был у Женички в санатории. Там только раз в месяц разрешены свиданья с родителями, из соображений педагогических <> Он все время очень скучал по Жене <> тоска эта достигала таких тревожных форм, что <> знакомая потребовала, чтобы Женя к нему съездила, что та и сделала на следующий день. Но встретившая ее педагогичка упросила ее не показываться мальчику, ввиду неожиданного перелома, наметившегося у него, и нежелательности нарушать это успокоенье при самом возникновеньи».

Там же. Стр. 580—581.

Как видно, труды педагогичек остались напрасны: когда мальчик подрос и на четвертом десятке был отправлен служить в Забайкалье, маме советоваться не с кем было, и она выехала.