ТАРКОВСКАЯ М.А. Осколки зеркала. Стр. 62—65.

Пастернак – преданный, мягкий, совестливый, исполнительный муж. Муж-мечта. В какой момент он понял, что тихую Женю ему придется обслуживать, как нанятому за деньги? У него было два варианта – или начать с ней торговаться за каждое вынесенное ведро, или все безропотно делать самому, подразумевая, что он выше этого и не замечает своего униженного положения. Он, однако, столкнулся с необходимостью заключения завета, что она, жена, на которой его женили, не возьмет сама на себя все женские домашние заботы (оставшиеся от ежедневных усилий работавших на полную ставку няни и «опытной домработницы»). Без четких договоренностей, чуть ли не скрижалей, невозможно случиться, например, таким эпизодам.

О встрече Нового года: Женя с Маяковским, Пастернак – при сыне. Женя идет туда, куда ее пускают только потому, что она – ЕГО жена. Ей там нравится, приятно (не больше, чем было бы ему). Маяковский «провожает ее» из гостей – идет поздравить Пастернака. Кому еще ему пожимать руку в Москве в 1927 году? Возможно, останься Женя дома одна с ребенком, который кашлял, а Пастернак уйди на новогодний вечер – тоже как-то некрасиво для семьи, это их дело, как надо было сделать, пусть думали бы, но то, как получилось, – это слишком политкорректно. Наседку Цветаеву (не по преизбытку эстрогена) могло бы возмутить чрезмерно. Зачем Пастернак ей пишет об этом? Он всю жизнь пишет одной женщине о другой и, как правило, не в забывчивости и не от избытка чувств, а осторожно, как кошка подбадривает лапой очумевшего, в шоке лежащего мышонка. От такого описания впору лишиться поклонницы. Цветаевой некуда деваться. У нее умер Рильке, ей не с кем на этом свете поговорить. Такое письмо дает ей оправдание говорить, не слушая собеседника.

Есть эпизод, где ропот его – склока? счеты? – объявлен определенно, родителям в письме. Тоже адресат неудачный – им о своем заслуженном, набравшемся славы сыне хотелось бы услышать что-нибудь иное, нежели описания его затурканности придирчивой женой. Женя недовольна браком, из рук, однако, не выпускает, отступиться – тоже: вот бы и повод, чтобы попеределывать под себя этого тюфяка-мужа? Вот прислали ему приглашение в театр, так бы и сказать: «Тебе прислали приглашение – ты и иди. Я самостоятельно дождусь, когда мне пришлют мое независимое приглашение». Что мое – мое. Что твое – посмотрим. В семье Пастернаков (несостоявшихся Лурье) смотреть нечего.

И третий эпизод – необходимость для Бориса в разгар начала романа с Зиной – еще и жить вместе нашлось где на время! – оставить ее и переехать назад к жене. Потому что заболел Жененок. И – и что? Советским размеренным бытом все ученые, всем известно, что мужей в таких случаях (скарлатина) ниоткуда (от женщин, к которым этот муж ушел – тем более) не вызывают. Заметим, что никому из участников не пришло в голову, как сразу бы пришло сейчас, что это маневр для оттаскивания его от Зины. Нет, здесь речь только о его обязанности сидеть с больным ребенком.

Поклон равноправию полов – сейчас брать больничный по уходу и даже «декретный» отпуск может любой из родителей, какому удобнее (ребенку, очевидно, удобнее с матерью), но берут их «не те» родители только в исключительных случаях, когда совсем уж какая-то необыкновенная ситуация, или, как в нашем случае, когда внимание к гендерным амбициям удовлетворяется с какой-то малонормальной, выбитой покорностью.

Вот он сел, Пастернак, сидеть с заболевшим ребенком. И чем занялась его самостоятельная и независимая бывшая жена Женя? Очевидно, работает. Пастернаку такая самостоятельность и стремление к независимости не по чину. Он сидит сиднем три недели, изредка выходит из зоны на встречи с Зиной, дезинфицируется карболкой – у той ведь тоже малолетние дети. Деньги на все и на всех – его. Другие варианты в этой семье не рассматриваются. Ребенок, при всех помощниках и беззаботности о средствах, для Жени в тягость. Уход за ним действительно полагался тщательный – воспоминатель-сын это неоднократно с гордостью подчеркивает. Жеваным хлебом в тряпице никто не отделывался. Разница в быту по слоям населения была разительной. Графу Толстому казалось, что мать природой сделана по мерке требований ребенка. Теща не соглашалась.

«Мама была очень недовольна, что не было постоянной няни. Она говорила: „Левочка все чудит, хочет жизнь Сонечки по-бабьему устроить, а тут у нас и уход за ребенком и матерью не тот, что у баб на деревне, да и силы не те“.

КУЗМИНСКАЯ Т. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне. Стр. 230.

«Напомню, что при всем самопожертвованьи, составляющем главную мамину (Розалии Исидоровны) черту, у нас, как и во всех тогда домах, были детские (комнаты) и няни».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 315. Не отсутствовавшие и в доме Пастернаков. Изменившиеся условия – просто самоотверженную и тем счастливую мать – сам Пастернак заметил только к концу пятидесятых, когда родился внук. «Сопоставляя привычную ему строгую педантичность ухода за ребенком с тем, как моя Аленушка легко сама справлялась с мальчиком, он говорил: Может быть, вы и правы, что так просто его воспитываете. Наверное, так и надо».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 555.

На то существует женский глаз и материнская интуиция – чтобы видеть, что действительно требуется ребенку, а что может превратиться в навязчивый психоз или жупел для побежденного и истерически покорного мужа.

Для отца, Леонида Осиповича, семейственность – важнейшая черта жизни, но не «плотоядная», а скорее гигиеническая; а гигиена, когда она есть, – она не заметна, когда ее нет – становится источником горестей, болезни, отверженности. Леонид Осипович личной близостью к Толстому и знакомством с ним был очень доволен, надеялся, что его большое гнездо знавшим перипетии его жизни и круг знакомств будет подсказывать некоторые ассоциации; для Бориса выражение «толстовский дух» было словами ругательными, оно обозначало бездушие, равнодушие к его родительской озабоченности, которую он почти искусственно разжигал в себе по отношению к даже еще не оставленному Жененку. Отец пытается его привести в чувство: «Читая твои полные душевных страданий и боли письма и за маму (Женю-большую) и за ребенка и за себя и т.д. – прямо от души тебя жалко и хочется скорее тебя унять, успокоить – мало у тебя и без этого душевного „добра“?! Нервы, видно, у тебя, и без того всегда взвинченного и развинченного, – теперь что-то развинтились на все 100%… Нельзя так, Бо-рюша! Это ведь начало твоей жизни – еще столько-столько впереди. Жененок – прекрасный ребенок… »

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 309.

Пастернак подставляет щеки и ничего не желает для себя, дает просящему. Выхаживает ребенка по изнурительным стандартам слабой здоровьем Жени, подписывает резолюции в профкоме, вызвавшем его на разборку по жалобе оставляемой жены, обеспечивает жизненный уровень в соответствии с запросами требующих. Не зря он так плодовит – наглядно показывает, сколько времени и душевных сил можно сэкономить, если служить солдатом, а не военачальником. Он избрал себе другое поле сражения и командует не здесь.