Там же. Стр. 539.

В отношении с Женей Пастернак себе истерик не позволял.

Как всегда, особое положение у Зинаиды Николаевны.

Не зря она вышла из каменоломен творенья: быв женой Нейгауза и Пастернака, она не демонстрировала своей профессиональной музыкальности и не понимала поэзии Пастернака. Продолжала не понимать, когда при ней читались стихи об Ивинской.

Борис Леонидович то напишет отцу, как Женя продвинулась в рисунке и какого сходства добивается, то опишет, какие успехи сделала за «рабочее» лето: «сделала несколько карандашных портретов с большим сходством и технической свежестью, прекрасный масляный этюд дуба с солнечным передним планом и тенистою заглохшей глубиной заднего…» Тот, будучи совершенно профессионален, вежливо отписывается: «сообщение твое насчет художественной поездки Жени большой (валюта всех государственных чиновников: привораживание дам средствами из государственной казны, поклонник Жени был ответственным работником писательского станка – и организовал включение „художницы Пастернак“ в состав группы представителей советской творческой элиты по каким-то теплым и сытным краям) и насчет ее художественных успехов меня порадовало».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 51, 587. Играть при Зинаиде Николаевне на рояле Пастернак стеснялся, описывать Женины художества перед Леонидом Пастернаком – нет.

Когда из Англии после войны сестры и Раиса Ломоносова прислали Пастернакам посылку с одеждой, Борис Леонидович, конечно, половину женских платьев отнес Евгении Владимировне. «Но она на другой день принесла его обратно. Она сказала <> что я с Зиной живу слишком крупными системами (это ее выраженье), что я перестал замечать людей и чувствовать по-человечески, что она не могла спать от мыслей и воспоминаний, что с нашей стороны пользоваться этими вещами свинство и вымогательство, что она возвращает платье, так как не участвовала и не хочет участвовать в нашей дележке, что ты и Жоня живете, наверное, гораздо хуже, то есть в гораздо больших заботах, чем я».

В работах Евгении Владимировны есть стиль – на протяжении всей жизни она работает все в одной манере, действительно немного импрессионистской. Когда работает с ответственными моделями – в надежде иметь их заказчицами, – не решается употребить и этот невеликий индивидуализм, рисует – не пишет – красками тщательно, как цветным карандашом.

«Денег попросила, потому что из 80 р. отдала половину доктору, а я избалована и без денег мне неприятно».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 492.

«Женя была больна весной и очень худа. Редко, когда она бывала довольна летним местопребываньем и за лето почти никогда не поправлялась. Не то сейчас. Она вернулась из Крыма, где ее окружало общество из того же литературного круга и где к ней чудесно относились, загоревшей и пополневшею, в ровном, спокойном и веселом настроеньи; мягка со мной… »

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам.

Стр. 698. Письмо 1937 года.

«На Волхонке нет ванны, на Тверском бульваре (в той квартире, которую Женя отняла у Зины) – есть. Женя большая в Крыму».

Там же. Стр. 671.

«Она сделала ощутительные успехи в рисованьи. Только теперь научилась она передавать живое сходство в рисунке, и в какой-то манере, очень по своему благородству особенной, хотя и робкой».

Там же. Стр. 583. Письмо от августа 1933 года.

«Мама говорила потом, что на долю ее семейной жизни с папой пришлись годы безденежья и трудностей с изданиями, а вторая женитьба совпала со временем широкой папиной известности и большого количества выходивших тогда книг».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 382.

«…годы безденежья и трудностей с изданиями» – а разве она верила в него: в великого, но не признанного писателя, за которого она вышла замуж, поддерживая его на его поприще? Все было наоборот: она вышла за неудачника без перспектив (ну, из хорошей семьи, ну, будто бы выдающегося поэта – так ведь ненадежнее этого поприща нет), мать мечтала, что перебесится и станет, например, коммерсантом. Художницей – хоть ей все-таки надо было обрести и приличный замужний статус, – художником, с обязательствами достичь «широкой известности и большого количества» продаваемых картин, – в этой семье была она, целеустремленная Женя. Ее заслуги в том, что у папочки возникла широкая известность (совпавшая с каким-то другим периодом в его жизни), не было никакой. Она ни за какого деятеля с предполагаемой широкой известностью не выходила. Такового ей не досталось.

Типичная ситуация первой «новой русской» жены. Сначала девушка выходит за того, за кого может, кого удается подцепить. Не за дипломата, не за сына директора магазина – за того, за кого смогла пристроить родня, как семейство Жени Лурье никого респектабельнее Пастернака для нее не подыскало (Иду Высоцкую, чаенаследницу, например, за него не отдали). Супруги живут не бог весть как дружно, расходятся, муж идет в гору (один, без ее помощи – соратники расходятся по-другому, как дружественные или недружественные партнеры), и дама уже не удовлетворяется ролью оставленной жены с завидной для всех бывших подружек суммой алиментов, которых никогда бы не заработать. Хочет заводов, газет, пароходов.

«Она сама мне рассказывала, что, когда они ездили в 1922 году в Берлин, сняла себе большую студию, при которой имелась комнатка для Бориса Леонидовича. То есть она ощущала себя художницей, при которой существовал ничем особо не примечательный муж».

МАСЛЕННИКОВА З.А. Борис Пастернак. Встречи. Стр. 311.

Жененок упреждает удары: пишет и об оранжерейности мамочкиного творчества (ему ничего не оставалось делать – он действительно опубликовал переписку, принадлежащую его семье и ему как главному прямому наследнику, со многими некупюрами, с ними все было бы бессмысленно пресно). «Отец регулярно давал маме 1000рублей в месяц (зарплата одной из самых высокооплачиваемых категорий – офицеров, например; учительница получала 500), что, с одной стороны, делало ее независимой от начальства (вот оно, реализовавшееся стремление к независимости) и избавляло от унижений официальной работы (вот так), с другой – лишало необходимой стойкости, которая приобреталась в соперничестве и составляла главную черту художественной судьбы дедушки Леонида Осиповича, чьим примером всегда мерили свои достижения мои отец и мать. (Где его отец и где дедушка Леонид Осипович! Где Леонид Осипович Пастернак и где милая Женя!) Как неоднократно говорил мне папа, мамина работа не получила той закалки которую приобретает профессиональный художник, встречаясь на своем пути с холодным и враждебным внешним миром. Вступать с ним в противоборство заставляет его гордость. Так достигается радость победы. Мамино искусство волею судьбы (и обдуманной настойчивости) осталось в оранжерейной обстановке дружеского тепла, не сталкиваясь с тех пор с холодными глазами официального критика».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 485.

Товарка по санаторию, которая должна бы иметь сочувствие к брошенной жене, но не имеет и говорит об эгоизме. Эгоизм брошенной жены? Каков же он был у не брошенной?

25 сентября 1941 года, письмо в Ташкент в эвакуацию: «Я отправлял вам деньги дважды, послезавтра, в случае удачи, повторю».

«…горячее спасибо, что вы сами сумели так умно и энергично о себе позаботиться, избавив меня (как и Зина) от главных тревог и забот».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 425.

«Как и Зина» прибавлено, по всей вероятности, чтобы избежать всегдашних счетов: только ли о Жене Пастернак заботится, или что-то оттягивает на себя и Зина? Видно, споры окончены. Пастернак уступил и о любых благодеяниях должен упоминать со сноской, покорно подставляя опущенную голову для хлыста, что Зине тоже, не без того, перепало. Иное дело, что самостоятельность Зины во время эвакуации – совершенно для нее естественное и привычное дело. В переезде она разве что не поезд на себе тащила. Была полезна, жестка и деятельна для целого вагона, а то и больше.