ВАША СПЛЕТНИЦА

Как в той сцене из Титаника

— Как могло такое случиться, что Дэн ебя не пригласил? — спросила Элиз, макая в соевый соус печеное яблоко.

Чтобы переждать снегопад, Элиз и Дженни запаслись китайской едой, печеньями «Орео» и видеокассетами с фильмами, о которых они слыхом не слыхивали, так как в «Блокбастере» до них уже все разобрали. Они сидели и смотрели обзор Недели моды по каналу «Метро» в гостиной огромной обветшалой квартиры Дженни в Верхнем Вест-Сайде. Просто поразительно! Когда оператор на показе «Лучше, чем голые» делал панорамный кадр зрителей, он на мгновение навел камеру прямо на Дэна, который в тот самый момент бешено строчил что-то в своем дурацком блокноте.

— Только потому, что я его младшая сестра, — ответила Дженни, пораженная тем, что только что по телевизору в прямом эфире увидела бледное, обрамленное баками лицо своего брата. Она знала, что Дэн идет на это шоу, но даже не стала спрашивать, можно ли ей пойти вместе с ним. Он ведь был так поглощен мыслью о том, что он новоявленный Ките, что даже забыл о ее существовании.

Камера переключилась на площадку Леза Веста в Брайант-парке, где по подиуму с важным видом дефилировала Серена Ван-дер-Вудсен. На ней была обнажающая живот футболка с надписью: «Я люблю Аарона», серая школьная юбка «Констанс Биллар», красная шерстяная накидка и туфли от Леза Беста. Она должна была являть собой сексуальную версию «Красной Шапочки» или что-то вроде того.

Естественно, никто и не собирался платить деньги за школьную форму.

— Эй, разве это не руководительница нашей группы? Серена Ван-дер-Вудсен? — показала Элиз.

Дженни засунула в рот печенье целиком и кивнула, ее щеки оттопырились. Несомненно, это была Серена. Она выглядела, как никогда, превосходно.

— Быстро переключай капал! Я не могу есть и смотреть на такие ноги, — завизжала Элиз, запустив в телевизор бархатной подушкой, украшенной бисером.

Дженни засмеялась и выключила телевизор совсем. Она взяла свою кружку с надписью: «Я люблю Нью-Йорк», налила колы и осторожно посмотрела на деликатесы, разложенные на старом пароходном сундуке, — который служил кофейным столиком. Квартира была настолько грязной, и она опасалась, что в любой момент из осыпающейся на потолке штукатурки выпадет отвратительный таракан размером с рака и попадет прямо в ее кунжутную лапшу. Она заметила, что Элиз даже не притронулась к еде.

— Надеюсь, ты не из-за меня ничего не ешь? Дженни взяла пару палочек и стала накручивать ими лапшу в картонной коробке.

— Обещаю, я даже не взгляну на тебя. Элиз взяла пальцами свое печеное яблоко и откусила половину.

— Оно прямо как из школьной столовой, — сказала она с набитым ртом. — Я не могу есть, когда все эти худышки смотрят на мой жир.

— Да ты не такая уж толстая, — ответила Дженни. От присутствия Элиз у нее разыгрался аппетит. Она чувствовала себя просто спичкой. Было настоящим облегчением узнать, что Элиз не страдает никакими недугами, связанными с пищеварением, она просто не уверена в себе. Когда у тебя появляется новый друг, ты никогда не уверен, хорошо ли его знаешь.

— Это ты нарисовала? — спросила Элиз, указывая на написанный маслом портрет отца Дженни, который висел над каминной полкой. На Руфусе была надета футболка с треугольным мысом, к которой прилипли частички сигаретного пепла. Его жесткие седые волосы торчали в разные стороны, лицо поросло щетиной, а светло-карие глаза возбужденно блестели от только что выпитого кофе и частого употребления ЛСД в шестидесятые. Портрет был достаточно достоверен — Да.

Дженни накрутила на палочки еще лапши. С тех пор как в декабре она закончила серию портретов Нейта, она ничего не нарисовала. Дженни изобразила тогда своего друга в разных манерах художников, которых изучала: там были портреты Нейта а-ля Пикассо, Моне, Дали, Уорхолл и Поллок. Но когда Нейт разбил ей сердце, она сожгла их в металлическом мусорном баке на 99-й Восточной улице. То был момент очищения: их любовь превратилась в пепел. Теперь, когда она вспоминала об этом, то думала, что лучше б уж сохранила пепел и что-нибудь им нарисовала: автопортрет или спокойный морской пейзаж. Но стоит ли говорить об этом теперь.

Элиз потянулась за очередным яблоком:

— А ты меня нарисуешь?

Дженни выглянула в грязное окно. Снег падал плотным слоем, будто кто-то рвал в небе пуховые подушки.

— Ну конечно, — сказала она, поднимаясь, чтобы достать краски. Все равно ей нечем было заняться.

— Здорово!

Элиз бросила огрызок яблока в картонную коробку и расстегнула свои слишком тесные джинсы «Севен». Затем сняла через голову водолазку «Гэп», а вместе с ней и бюстгальтер без застежек. Когда Дженни повернулась с куском полотна и палитрой масляных красок в руке, Элиз уже вытянулась на диване и предстала пред ней полностью обнаженной.

— Ты что? — заинтригованно спросила Дженни. Элиз откинулась на подушку, опираясь головой о сцепленные пальцы рук.

— Я всегда хотела позировать обнаженной, — сказала она. — Помнишь, как в сцене из «Титаника»?

Дженни устроилась на полу, скрестив ноги, прямо напротив Элиз и смочила кисть.

— Как хочешь, — заметила она, неодобрительно посмотрев на свой жаждущий чувственный объект.

Похоже, ее новая подруга была не столь уж неуверенна в себе, как ей показалось вначале. И гораздо более сумасшедшей.

Некоторые предпочитают погорячее

Блэр сидела за столиком в углу красного бара на нижнем этаже нового уютного романтического отеля на Пери-стрит и пила «Абсолют» с тоником. Она намеренно отвернулась от телевизора, на экране которого канал «Метро» обозревал Неделю высокой моды. Сколько можно было показывать один и тот же фрагмент, в котором Серена в школьной форме и этой дурацкой футболке «Я люблю Аарона» с важным видом расхаживала по подиуму шоу Леза Беста. Даже в баре люди задавали друг другу одни и те же вопросы: «Кто она такая?» и «Кто такой Аарон?» Этого было вполне достаточно, чтобы отодвинуться к обитой красным бархатом стене.

— На этот раз я в галстуке с эмблемой университета, — объявил Оуэн с хитрой улыбкой на лице, подходя к ее столику.

На нем был короткий желто-коричневый макинтош от Берберри с поясом и мягкая фетровая черная шляпа, которые еще больше подчеркивали в нем мужественность и изысканность. Он сел па обитую красным бархатом скамейку рядом с Блэр и поцеловал ее в щеку. Из-за снегопада лицо его было влажным и холодным, одно его прикосновение вызвало у нее дрожь во всем теле.

— Привет, красотка.

Этого было достаточно, чтобы в одно мгновение Блэр забыла обо всем и о Серене в том числе. Рядом был взрослый мужчина, которого она считала очень сексуальным и который назвал ее только что красоткой. Просекли?

— Привет. — Она беспрестанно вертела на безымянном пальце перстень с рубином. — Извините, что вытащила вас в такую ночь. Мне просто было так… так одиноко.

Подошла девушка-сомелье, и Оуэн заказал мартини «Сапфир Бомбея» безо льда. Потом вынул из кармана пачку «Мальборо», достал две сигареты, прикурил, одну оставил себе, а другую предложил Блэр. Но когда он посмотрел на нее пронзительным взглядом своих ярко-голубых глаз, его черные брови озабоченно нахмурились:

— У тебя что, неприятности? «Неприятности?» Блэр затянулась сигаретой,

обдумывая свой ответ. Если неприятностью считать то, что она сходит с ума по взрослому женатому мужчине, тогда да, у нее были большие неприятности.

— Может быть, — робко ответила она. — А у тебя? Девушка принесла мартини. Он съел зеленую оливку, плавающую в нем, и салфеткой вытер губы. На его четко очерченный подбородок упала тень.

— Сегодня утром на собрании я все время думал о тебе, — признался он.

Блэр провела ногтем по колену, облаченному в ажурный чулок.

— Правда? — спросила она, желая скрыть в голосе оттенок желания и надежды.