— Если желаешь себя убить, может, отложишь это дело на пару месяцев? — спросил Боудмен.

— Нет, ибо не желаю вам служить.

— Это ребячество. Последний грех, который я мог тебе приписать.

— Ребячеством с моей стороны была мечта о звездах, — сказал Мюллер. — Я всего лишь последователен. По мне, Чарльз, пусть эти чужаки сожрут тебя заживо. Ты не хочешь сделаться рабом, не так ли? Что-то там, в твоем черепе, будет жить и дальше, будет вопить, молить об освобождении, но радио не перестанет диктовать, как ты должен поднять руку, как двинуть ногой. Жаль, что я не доживу до этого и не увижу. Но все же я сейчас пойду к огненной яме. Ты пожелаешь мне счастливого пути? Подойди же, позволь мне коснуться твоего плеча. Затем отойдешь, хлебнув порцию моей души. Первую и последнюю. И я перестану тебе надоедать, — Мюллер дрожал, его лицо блестело от пота, верхняя губа вздрагивала.

Боудмен предложил:

— По крайней мере, пойдем со мной в сектор Ф. Посидим там спокойно и все обговорим за коньяком.

— Посидим друг с другом? — Мюллер насмешливо фыркнул. — Тебя же вырвет. Ты этого не перенесешь.

— Я хочу поговорить с тобой.

— Но я не хочу с тобой говорить, — категорически ответил Мюллер.

Он сделал один неуверенный шаг в северо-западном направлении. Его большая сильная фигура сейчас казалась сгорбленной и увядшей, как будто мышцы напрасно сокращались в высохшей оболочке. Но он сделал и следующий шаг.

Боудмен наблюдал. Оттавио и Давис стояли с его левой стороны, Рейндрльдс и Гринфилд — с правой, между Мюллером и огненной ямой. Роулинг, всеми позабытый, стоял напротив этой группы.

Боудмен ощутил пульсацию в гортани, что-то шевелилось и напирало, щекотало в легких. Он был утомлен и в то же время чувствовал бешеное упоение, как никогда со времен молодости. Он позволил Мюллеру сделать к гибели и третий шаг. А потом небрежно щелкнул пальцами.

Гринфилд и Рейндольдс бросились на Мюллера.

Прыгнули, словно коты, и схватили Мюллера за локти. Их лица тотчас посерели от действия излучения. Мюллер, тяжело дыша, отбивался и вырвался. Однако в него уже вцепились и Давис с Оттавио. Сейчас, в сумерках, они выглядели словно группа Лаокоона — Мюллер, самый высокий, видимый только наполовину в отчаянной борьбе. «Было бы проще применить усыпляющую пулю, — подумал Боудмен. — Но в отношении людей это рискованно — здесь нет дефибриллятора».

Еще минута, и Мюллера повалили на колени.

— Обезоружить, — приказал Боудмен.

Оттавио и Гринфилд придерживали Мюллера, а Рейнольдс и Гринфилд обыскали его карманы. В одном из них Гринфилд обнаружил маленький смертоносный шарик с окошком.

— Больше ничего при нем нет, — доложил он.

— Проверьте основательно.

Проверили. Мюллер в это время с застывшим лицом и неподвижным взглядом оставался коленопреклоненным, словно жертва под топором палача.

Наконец Гринфилд снова поднял взгляд.

— Ничего, — доложил он.

Мюллер сказал:

— В одном из коренных зубов вверху с левой стороны — порция карнифагина. Посчитаю до десяти, разгрызу ее и растаю тут, перед вами.

Гринфилд потянулся ко рту Мюллера.

— Оставь его в покое, — сказал Боудмен. — Он шутит.

— Но откуда мы знаем… — начал Гринфилд.

— Отпустите его. Отойдите. — Взмахнул рукой Боудмен.

— Станьте там, на расстоянии пяти метров от него. Не подходите, если он не двинется.

Они отошли, явственно довольные, что могут выбраться из зоны сильного излучения Мюллера. Боудмен с расстояния пятнадцати метров чувствовал лишь отдельные уколы боли. Ближе не подходил.

— Ты можешь встать, — сказал Боудмен. — Только прошу тебя, кроме этого — никаких движений. Мне и в самом деле очень неприятно, Дик.

Мюллер поднялся. Лицо его потемнело от ненависти. Но он молчал, стоял как каменный.

— Если ты нас вынудишь, — сказал Боудмен, — то мы привяжем тебя к губчатой пластиковой капсуле и вынесем из лабиринта на корабль. И ты в этой капсуле останешься. И будешь в ней при встрече с теми существами. Совершенно беспомощным. Я ни за что не хотел бы к этому прибегать, Дик. Иди с нами добровольно. Сделай то, о чем мы тебя просим. Помоги нам последний раз.

— Чтоб твои потроха окаменели, — как-то слишком спокойно проговорил Мюллер. — Чтоб тебя тысячу лет черви жрали. Чтоб ты задыхался от своей спеси, и смерти тебе не было.

— Помоги нам. По своей воле, а не по принуждению.

— Усаживай меня в капсулу, Чарльз. Иначе я убью себя при первой же возможности.

— Каким же негодяем я выгляжу! — сказал Боудмен. Но я не хочу брать тебя отсюда таким способом. Пойдем с нами добровольно, Дик.

В ответ Мюллер только зарычал.

Боудмен вздохнул. Это был вздох беспокойства. Повернул голову к Оттавио:

— Капсулу.

Роулинг, стоявший в трансе, вдруг начал действовать. Он двинулся вперед, вытащил из кобуры Рейнгольдса пистолет, подбежал к Мюллеру и сунул ему оружие в руку:

— Бери, — сказал он хрипло. — Теперь ты господин положения!

Мюллер взглянул на оружие так, словно до этого ничего подобного не видел, но его замешательство продолжалось долю секунды. Ловким движением он перехватил рукоять и положил палец на пуговку спуска. Оружие было хорошо знакомого типа, хотя и несколько усовершенствованное. Быстрой серией вспышек он мог бы убить всех. Или себя. Мюллер отступил так, чтобы не смогли на него напасть с тыла. Щупом на каблуке сапога проверил стену и, убедившись в ее надежности, оперся на нее спиной. Потом повел стволом, охватывая всех.

— Станьте рядом, — скомандовал он, — все шестеро. Станьте на расстоянии метра друг от друга и руки держите так, чтобы я видел.

Его позабавил мрачный взгляд, которым Боудмен наградил Нэда Роулинга. Парень ошеломлен, испуган, растерян, словно его вырвали из сна. Мюллер терпеливо ожидал, пока шестеро выполняли его приказ, и удивлялся своему спокойствию.

— Ну и жалобная у тебя мина, Чарльз, — заметил он. — Сколько это тебе лет? Восемьдесят? И ты не против прожить еще семьдесят, восемьдесят, девяносто, не правда ли? Целую карьеру себе запланировал, но не запланировал ее, наконец, на Лемносе. Спокойно, Чарльз. И выпрямись. Ты не пробудишь во мне жалости, строя из себя сгорбленного старичка. Я-то знаю эти номера, ты так же полон сил, как и я, хотя кажешься обветшалым. Выпрямись, Чарльз.

Боудмен произнес хрипло:

— Дик, если это тебя успокоит, то убей меня. А потом иди на корабль и сделай все, чего от тебя требуем. Без меня мир не рухнет.

— Ты серьезно? — Да.

— Пожалуй, что так, — удивленно заметил Мюллер. — Ты, пронырливый старый прохвост, предлагаешь обмен. Твою жизнь — на мое сотрудничество! Но это не меняется. Я не люблю убивать. И я не успокоюсь, уничтожив тебя. Проклятье и дальше будет висеть надо мной.

— Я не снимаю своего предложения.

— Я отбрасываю его, — ответил Мюллер. — Если я убью себя, то не из-за твоего предложения. Вернее, что убью себя. В глубине души я все же человек порядочный. Может быть, немного неуравновешенный, а это никто злом не считал, но порядочный. Я лучше выстрелю из этого пистолета в себя, а не в тебя. Ведь страдаю-то я. И могу с этим покончить.

— Ты мог бы покончить с этим страданием каждую минуту прошедших девяти лет, — заметил Боудмен.

— Верно. Однако здесь иное: человек против лабиринта! Проба сил. Ловкости. А сейчас, убив себя, я перечеркну твои планы. Пущу по ветру человечество. Я незаменим, говоришь ты? Так что может быть лучшим способом, чтобы отплатить человечеству за мою боль?

— Мы сожалеем о твоем несчастье, — сказал Боудмен.

— Да, и вы, несомненно, горько оплакивали меня. Но не сделали больше ничего. Вы позволили мне сбежать украдкой, мне, больному, порченому, несчастному. А вот наконец пришло избавление. Это не самоубийство, это месть.

Мюллер усмехнулся, настроил пистолет на самый узкий луч и приложил дулом себе к груди. Оставалось только нажать спуск. Окинул взглядом лица людей. Четверо солдат не выглядели расстроенными. Роулинг, очевидно, находился в состоянии шока. Только Боудмен был явно потрясен.