— Эта клетка…

— Позволь мне закончить! — топнул ногой Мюллер. — Понимаешь, на самом деле я не бог… я маленький, паршивый смертный, который заблуждался о своей божественности, пока настоящие боги не встревожились и не проучили его. И они сочли нужным напомнить мне, что под пластиковым комбинезоном таится волосатая скотина… что в этом гордом черепе — звериный мозг. Это по их совету гидраны использовали хитрый фокус, наверное, одно из своих хирургических изобретений, и открыли мозг. Я не знаю, сделали они это от злобы, чтобы я чувствовал все муки ада, или просто излечили меня от моего врожденного недостатка, а именно — от невозможности проявить себя. Чуждые нам создания. Ты только вообрази их… Но, как бы там ни было, они выполнили эту маленькую операцию. Я возвратился на Землю. Прокаженный и герой в одной особе. Станьте рядом — и вас стошнит. Почему? Да просто напомнит вам, что зверь таится и в вас. А в результате мы попадаем в замкнутый круг. Каждый меня ненавидит, ибо, приближаясь ко мне, познает свою душу. А я ненавижу каждого, ибо знаю, как они трепещут предо мною. Я — носитель заразы, а эта зараза — правда. Я утверждаю, что счастье человечества — в непроницаемости черепного свода. Если бы люди обладали зачатками телепатии, если бы они имели то, чем владею я, то они не могли бы выносить друг друга. А гидраны могут читать мысли друг друга. И это, скорее всего, приносит им удовольствие. А мы не можем. Вот поэтому я и утверждаю, что человек является наиболее достойным пренебрежения скотом во всем космосе. Он не способен вынести даже собственную вонь… Душа не желает знать душу.

Роулинг сказал:

— По-моему, эта клетка уже открылась.

— Что? Сейчас посмотрю!

Мюллер подбежал так стремительно, что Роулинг не успел отодвинуться и получил порцию излучения. На этот раз боли не было, он увидел осень. Высохшие листья, увядающие цветы, пыль и дыхание ветра, ранние сумерки. Роулинг почувствовал скорее сожаление, чем отчаяние, сожаление от кратковременности жизни, от неминуемости ухода. Тем временем Мюллер, позабыв обо всем остальном, внимательно глядел на алебастровые прутья клетки.

— Они выдвинулись в мостовую уже на несколько сантиметров. Почему ты только сейчас сказал?

— Я и перед этим пытался. Но ты меня не слушал.

— Да-да, эти мои чертовы монологи. — Мюллер захихикал. — Нэд, этого зрелища я ждал долгие годы. Эта клетка, несомненно, открывается. Смотри, как быстро прутья исчезают в мостовой. Это странно, Нэд. Никогда до этого она не открывалась дважды в году, а сейчас — уже второй раз на этой неделе…

— Может, ты этого попросту не замечал? — подсказал Роулинг. — Может, спал, когда…

— Сомневаюсь. Смотри!

— Как ты думаешь, почему она открывается именно сейчас?

— Вокруг везде враги, — ответил Мюллер. — Меня город уже признал. Я постоянный обитатель. Я живу здесь так давно. А сейчас речь идет о том, чтобы запереть тебя. Врага. Человека.

Клетка отворилась полностью. И следа прутьев не было видно, только в тротуаре остался ряд маленьких отверстий.

— Ты никогда не пытался посадить кого-либо в эти клетки? — спросил Роулинг. — Какого-нибудь зверька?

— А как же. В одну клетку притащил большого зверя, убитого. Не затворилась. Потом посадил несколько маленьких зверьков, пойманных живьем. Тоже не затворилась. — Мюллер нахмурил брови. — Однажды даже сам вошел, чтобы проверить, закроется ли клетка, если почувствует живого человека. Но нет. Не советую тебе проделывать подобные эксперименты, если будешь один. — Замолчал и через минуту спросил: — Ты хотел бы мне помочь в исследовании всего этого? А, Нэд?

Роулинг ужаснулся. Разреженный воздух вдруг стал обжигать легкие, словно огонь.

Мюллер спокойно продолжал:

— Ты только войди внутрь и постой там пару минут. Посмотрим, закроется ли клетка, чтобы тебя задержать. Это стоит проверить.

— А если она закроется? — спросил Роулинг, не принимая всерьез это предложение. — У тебя есть ключ, чтобы меня из нее выпустить?

— Эти прутья всегда можно разрушить.

— Но это уничтожение. А ты сам говорил, что не позволишь ничего уничтожать.

— Порой приходится уничтожать, чтобы добыть знания. Быстрее, Нэд. Войди внутрь.

Мюллер произносил это странным тоном приказа. Он стоял в позе настороженного выжидания: полуприсев, свесив по бокам руки.

«Словно он сам собирается бросить меня в клетку», — подумал Роулинг.

Тихо прозвучал голос Боудмена:

— Сделай это, Нэд. Войди в клетку. Покажи, что ты ему доверяешь.

«Ему-то я доверяю, — подумал Роулинг, — но не доверяю этой клетке».

Он тревожно представил, как, лишь замкнутся прутья, в клетке провалится пол, и он съедет куда-нибудь в подземелье, прямо в бадью с кислотой или в огненное озеро. Могильник для пойманных врагов. А откуда я могу знать, что это не так?

— Войди туда, Нэд, — шептал Боудмен.

Это был красивый и абсолютно безумный жест. Роулинг переступил через ряд маленьких отверстий и остановился спиной к стене. Почти тотчас же прутья поднялись из мостовой, и не осталось даже лаза в ограде. Пол не провалился. Не вспыхнули лучи смерти. Не произошло ничего, как боялся Роулинг, но он попал в плен.

— Интересно, — произнес Мюллер. — Скорее всего, эта клетка обнаруживает разум. Поэтому не удались попытки с животными, живыми или мертвыми. Что ты об этом думаешь, Нэд?

— Я очень рад, что помог тебе в исследованиях. Но обрадовался бы еще больше, если бы меня выпустили отсюда.

— У меня нет власти над этими прутьями.

— Ты говорил, что можешь их разрушить.

— Зачем торопиться? Подождем с разрушением, хорошо? Может быть, она сама отворится. В клетке ты в абсолютной безопасности. Если захочешь, я принесу тебе чего-нибудь поесть. Или твой коллеги встревожатся, если ты не вернешься до сумерек?

— Я им сообщу, — кисло ответил Роулинг. — Но я надеюсь, что до того времени я отсюда выберусь.

— Не торопись, — услышал он голос Боудмена. — В худшем случае мы сами тебя вытащим. Пока угождай Мюллеру, как только можешь, пока окончательно не завоюешь его симпатии. Если ты меня слышишь, коснись правой рукой подбородка.

Роулинг коснулся правой рукой подбородка.

Мюллер сказал:

— Ты довольно отважен, Нэд. Или глуп. Иногда я не уверен, не одно ли это и то же. Но, так или иначе, я тебе благодарен. Я должен знать, для чего эти клетки.

— А, вот видишь, я тебе пригодился. Люди, вероятно, несмотря на все, не так уж чудовищны.

— Сознательно — нет. Но шлам в глубинах их сознания отвратителен. Вот, напоминаю тебе. — Мюллер приблизился к клетке и положил руку на гладкие прутья, белые, как кость. Роулинг почувствовал сильнейшее излучение. — Вот что под черепом. Я сам, разумеется, никогда этого не понимал. И даже сейчас могу представить, только экстраполируя реакцию других. Какая, должно быть, это гнусность!

— Я мог бы к этому привыкнуть, — возразил Роулинг. Он уселся в клетке по-турецки. — А ты сам после возвращения на Землю с Беты Гидры IV пытался с этим как-то справиться?

— Говорил со специалистами по преобразованиям. Но они не могли определить, какие именно изменения произошли в моих нервных волокнах и не знали, что делать. Очень мило, не так ли?

— Ты еще долго оставался на Земле?

— Несколько месяцев. Достаточно долго, чтобы убедиться, что мои прежние знакомые зеленеют, едва приблизятся ко мне. Я начал жалеть себя и ненавидеть людей, что в общем-то одно и то же. Знаешь, я даже хотел покончить с собой. Чтобы избавить мир от ходячего несчастья.

Роулинг заметил:

— Не верю. Для некоторых людей самоубийство попросту невозможно. Ты один из них.

— Благодарю, я сам в этом убедился. И не угробил себя, как видишь. Потянулся к лучшим наркотикам, потом пил и нарывался на всевозможные неприятности. И все же существовал дальше. В течение одного месяца лечился в четырех нервно-психиатрических клиниках одновременно. Пробовал носить свинцовый шлем, мягко выстеганный изнутри, он был призван задерживать мысленные излучения. Но это было все равно, что ловить нейтроны в ведро. В одном из публичных домов Венеры я вызвал панику. Все девочки выскочили в чем мать родила, едва раздался вопль моей души. — Мюллер сплюнул. — Знаешь, я ведь всегда мог пребывать в обществе или не пребывать, как хотел. Среди людей я был приветливым, сердечным, был неплохим товарищем. Не такой сияющий баловень, как ты, излишне благородный и красивый, но с людьми обходиться умел. Ладил с ними, умел с ними обращаться. А потом выехал путешествовать на полтора года, не виделся ни с кем и не разговаривал, и мне было весьма неплохо. А в ту минуту, когда навсегда покинул людей, я обнаружил, что, по сути, люди мне не нужны. И вот все позади… я подавил эти потребности, парень. Я перевоспитался так, что вижу человечество почти так же, как оно видит меня… для меня люди — это просто изуродованные создания, вызывающие дурноту и расстройства, и которых следует избегать. Провалитесь вы все в преисподнюю! Никому из вас я ничего не должен, разве что по доброй воле… Нет у меня никаких долгов. Я мог бы оставить тебя тут, Нэд, чтобы ты сгнил в этой клетке, и никогда меня не мучила бы совесть. Я мог бы проходить здесь по два раза в день и только усмехался бы твоим останкам. Не потому, что ненавижу тебя лично или ненавижу всю галактику, полную тебе подобных. Попросту потому, что пренебрегаю тобой. Ты для меня ничто. Меньше, чем ничто. Ты только горсть праха. Я уже знаю тебя, а ты знаешь меня.