— Царевич, я прибыл с целью установить мир, — обратился Навои к Бади-аз-Заману.

— Ваши слова для всех нас неоценимы, — заговорил Бади-аз-Заман тихим голосом. — Однако некоторые события, известные вашей высокой особе, лишают эти речи всякого смысла. — Вы ошибаетесь, царевич, — убежденно возразил Навои. — Страна, правительство и народ жаждут мира. Жизнь и благополучие народа зависят от слова «мир». Какими доводами можете вы доказать противоположное? Я уверен, что, если вы не сломаете меч насилия, если ваши братья с каждым днем глубже будут утопать в болоте бесчестия, костер жизни в нашей благословенной стране разлетится по ветру. Чего мы ожидали от вас? Что мы видим теперь? Если вы не исправите своих ошибок, страна никогда не простит вас. Ваши младшие братья берут с вас пример. Вы оказались зачинщиком всех; бедствия.

— Скорбь о сыне глубоко проникла мне в сердце, — печально сказал Бади-аз-Заман. Людей, руки которых запятнаны кровью ребенка, кто бы они ни были, я никогда не стану оправдывать и не прощу. Я всегда буду слать проклятия на их головы! — взволнованно проговорил Навои. — Но народ и страна не виноваты!

Бади-аз-Заман принялся жаловаться на несправедливость отца. Навои доказывал ему, что личные Обиды не могут служить основанием для междоусобных войн, несущих горе и разорение всему народу.

Он долго говорил с царевичем о добродетелях, которыми должен обладать человек, и, наконец, закончил:

— Венец не освобождает никого от Человеческого долга сохранять добродетель. Но для этого необходимо I обладать честью и совестью, сознавать свою ответственность перед обществом.

— Слова господина эмира правильны, — сказал Зулнун Аргун, — но хорошо было бы знать, на каких условиях следует заключить мир?

— Условия мы тоже привезли с собой, — сказал Навои, обводя собрание испытующим взглядом.

— Можно узнать эти условия? — спросил Бади-аз-Заман.

Навои сказал, что царевичу будет предоставлено управление областью Балх и землями между Баяном и Мургабом.

Бади-аз-Заман, решив посоветоваться — с Зу-н-нуном Аргуном и несколькими приближенными, вышел с ними из шатра. Беседуя с придворным поэтом царевича — Земани, Навои узнал, что бывший казни Шихаб-ад-дин сегодня был казнен в стане Бади-аз-Замана как изменник. Этот казий, объявивший себя сторонником Бади-аз-Замана и пользовавшийся — большим вниманием царевича, оказался лазутчиком Музаффара-мирзы Нал кануне ночью он попался с тайными документами, и сегодня утром его повесил.

Навои выразил свое глубокое убеждение в там, что всех преступников ожидает позорный конец.

Вошел Бади-аз-Заман и объявил, что принимает условия мира. Он обещал поэту, что, начиная с сегодняшнего дня, какие бы но ни было враждебные действия будут прекращены. После угощения был составлен и подписан договор.

На следующий день Бади-аз-Заман начал отводить свои войска. Навои привез мир в лагерь Хусейна Бай-кары. Весть о прекращении войны чрезвычайно обрадовала всех.

Под вечер поэт прибыл в Герат. По дороге весь народ поздравлял его, выражая ему признательность и любовь.

Вот и Унсия — очаг мысли и поэзии, источник вдохновения ученых, поэтов, художников, живописцев, музыкантов, краса, гордость, сердце, совесть города, всего Хорасана и Мавераннахра. Снова сошлись друзья и близкие, души их расцвели от близости к поэту.

Полная луна в прозрачной глубине неба раскинула шатер своих лучей. Ночь мирно дремлет под звуки великолепного хора бесчисленных звезд. Сады, окутанные тонким покровом лунного света, слегка вздрагивают от свежего дыхания осени. В домах горят свечи. Слуги, работники, гости, которых всегда можно найти в Унсии, заняты каждый своим делом. Сахиб Даро опустил калам в чернильницу и, закрыв глаза, ищет рифмы. Шейх Бахлул, поседевший на службе в этом доме, читает диван своего господина. В одной из комнат любители шахмат увлечены интересной игрой. В другом помещении слуги, опытные в счетоводстве, подсчитывают, записывают в тетрадь суммы, израсходованные поэтом за день на благотворительные дела. Во дворе расхаживают конюхи, напевая песни.

Поэт сидит один в своей комнате. Последнее время, оставаясь в одиночестве, он часто размышляет о приближающемся закате солнца жизни и вспоминает умерших друзей. Где любезный сердцу Мухаммед Сайд Пехлеван, где Джами? Он думает о них, и печаль теснит его душу. Не потому, что он боится смерти, нет, многое еще надо сделать, еще столько неосуществленных замыслов!

За последние годы заботы, тревоги и труды стали подкашивать силы поэта, которому перевалило уже за шестьдесят. Он видел многообразные явления судьбы. И радости, и горести он переживал со спокойствием мудреца:

«И горечь, и сладость испробовал я в этом мире».

Желая, чтобы созданные им научные и культурные учреждения продолжали действовать и после него, чтобы их благотворительная деятельность развернулась в еще больших размерах, поэт решил составить «вакф-намэ»—завещательное распоряжение. Сколько нужно денег на содержание медресе, Шифайи, ханаки, на пособия студентов и жалование учителям, на выдачу одежды нуждающимся; сколько баранов, быков на праздничные угощения для народа, на ежедневный даровой котел для бедных, сирот и вдов; сколько денег на подарки и награды; сколько заготавливать пшеницы, из скольких батманов муки выпекать лепешки; сколько готовить халвы и леденцов, — обо всем этом он решил подробно написать в «вакфнамэ». Но сначала необходимо закончить «Тяжбу двух языков». Он создал на родном языке «Пятерицу», создал «Чар-диван». Подобно великим персидским поэтам, он смело упражнял свое перо во всех родах стихотворства. Звуками «тюркского саза» своих стихов он доказал силу, красоту, богатство родного языка. Теперь это надо доказать научным путем, доводами логики. Всеми пренебрегаемый язык надо вывести на арену борьбы с прославленным по всему Востоку персидским языком.

Какой богатырь окажется сильнее? Сидя под окошком у горящей свечи, поэт быстро водил пером по бумаге. Два языка — тюркский и персидский—это пара богатырей. Иногда они вздымают палицу логики, иногда являют образцы красоты и силы. Иногда рассыпают из своих недр горсти жемчужин я перлов, иногда состязаются в благозвучии. Посмотреть на эту замечательную, не имеющую подобия борьбу пришли все великие иранские поэты от Фирдоуси до Джами. Каждый из них блистал своими достоинствами. Но они были недовольны доводам своего языка: каким бы богатством ни хвастался иранский герой, другой, тюркский, богатырь заставлял его краснеть.

Рука Навои, державшая перо, утомилась. Увлекших соревнованием борцов, поэт и не заметил, что так долго просидел за работой. Он отложил продолжению состязания на завтра. Один за другим скрылись из глаз великие персидские поэты, столь уверенные в силе своего борца и пришедшие, чтобы поздравить его с победой и любовно унести на руках с арены битвы, Теперь они были бледны и смущены. Только с дин из них, Джами, приветствовал победителя и дружески хлопал его по плечу.

В сердце Навои волновалось море радости. Победа тюркского языка была его победой, победой его наряда.

Поэт погасил свечу. С палкой в руке, медленно передвигая затекшее ноги, он вышел во двор, направляясь в спальню. Прохладный, свежий воздух ласкал его лицо. Сияние разбросанных в бесконечности звезд шелест деревьев в саду, мерное позвякивание колокольчиков отдаленного каравана — все это казалось сердцу поэта таким близким, таким знакомым, все это он глубоко прочувствовал.