Наконец Гул'дан закончил. Он присыпал чернила порошком, чтобы не было отпечатков, и откинулся в кресле. На своего бывшего учителя он взглянул с плохо скрытым отвращением.

"Напиши места назначения и отнеси их курьерам. И побыстрее".

Нер'зул склонил голову. Он все еще не мог заставить себя кланяться зарвавшемуся ученику, а Гул'дан, прекрасно сознавая, сколь сломлен Нер'зул, и не настаивал. Он занял кресло, которое оставил Гул'дан, и, когда тяжелая поступь последнего затихла вдали, немедленно начал читать.

Конечно, Гул'дан предполагал, что он прочтет письма. В них не было ничего такого, о чем Нер'зул бы не знал. Он присутствовал на всех собраниях Теневого Совета, хоть и вынужден был сидеть на холодном полу Черного Храма, а не за огромным каменным столом, вокруг которого собирались власть имущие. Он не знал, почему ему разрешали присутствовать, знал лишь, что у Кил'джедена была на то причина. Будь оно не так, Гул'дан бы наверняка уже избавился бы от него.

Взглядом он пробежал несколько строк и почувствовал накатившую дурноту. Он чувствовал себя совершенно беспомощным, как муха, попавшая в липкий сок, текущий по стволам деревьев олемба. Точнее, тек раньше. Он слышал, что деревья, дававшие сладкий нектар, были или срублены, а древесина их пошла на оружие, или умирали. Нер'зул отмел сии картины и начал собирать послания, когда взгляд его упал на неиспользованные листы пергамента, полную чернильницу и перо.

Мысль была столь невозможна, что сердце его замерло на мгновение.

Быстро он огляделся по сторонам. Он был совершенно один, и не было причины, по которой Гул'дан должен был вернуться. Гул'дан, Кил'джеден, Совет... все считали его сломленным, безвредным как древний, беззубый волк, греющий свои кости у костра, пока наконец не соскользнет в смертный сон. И они были почти что правы.

Почти что.

Нер'зул примирился с тем фактом, что власть у него отобрали. Власть его, но не его волю. Будь и она отобрана, он не смог бы противостоять Кил'джедену вовсе. Нер'зул не мог действовать открыто, но мог связаться с тем, кому это по силам.

Пальцы его дрожали, когда он взял в руки лист пергамента. Он был вынужден помедлить какое-то время и успокоиться перед тем, как приступить к делу. Наконец, он написал краткое послание, присыпал чернила и свернул лист в трубочку.

У волка не было зубов. Но волк не забыл еще, как сражаться.

Опять приказы выдвигаться. Дуротану все это до смерти надоело. Передышек больше не было, одни сражения, починка доспехов, поедание все более жесткого меса, сон на земле и новые сражения. Прошли времена битья в барабаны, праздненств, смеха и ритуалов. Правильный треугольник Горы Духов на горизонте был замещен темным, запретным видением шпиля, из которого иногда вырывался черный дым. Поговаривали, что в недрах горы спит какое-то существо, и однажды оно пробудится. Дуротан не знал больше, чему верить.

Когда подъехал курьер, Дуротан принял послание и пробежал его уставшими глазами. Глаза эти расширились в процессе чтения, и, когда он закончил, весь взмок и дрожал. Он огляделся, гадая, не мог ли кто заглянуть в письмо, пока он его читал. Орки бродили вокруг, пыль покрывала их загрубевшую, омертвевшую кожу и покрытые вмятинами доспехи. Никто и не бросил в его сторону заинтересованного взгляда.

Он поспешил к Драке, единственной во всем мире, с которой смел поделиться сведениями. Глаза ее также расширились, когда она читала письмо.

"Кто еще об этом знает?" - тихо спросила она, пытаясь не отразить эмоций на лице.

"Лишь ты", - так же тихо отвечал он.

"Ты скажешь Оргриму?"

Дуротан покачал головой. Боль пронзила сердце. "Я не посмею. Он связан клятвой рассказать Чернорукому".

"Ты думаешь, Чернорукий знает об этом?" Дуротан пожал плечами. "Я не знаю, кто что знает. Я знаю лишь, что должен защищать свой народ. Так я и поступлю".

Драка долго и сурово глядела на него. "Если мы всем кланом откажемся сделать это... мы привлечем к себе внимание. Ты рискуешь быть наказанным. Возможно, изгнанием или смертью".

Дуротан указал пальцем на письмо. "Любой из этих исходов лучше, чем тот, что произойдет, если мы подчинимся. Нет. Я поклялся защищать свой клан. Я не позволю..."

Слишком поздно он осознал, что повысил голос и кое-кто начал оборачиваться в его сторону. "Я не позволю, чтобы с ними это случилось".

Глаза Драки наполнились слезами и она крепко сжала его руку. Ногти его вонзились в его плоть. "Вот почему", - горячо молвила она, - "я и стала твоей женой. Я так горда тобой!"

Глава 19

Я горжусь своим наследием. Я горжусь тем, что могу назвать Дуротана и Драку своими родителями. Я горжусь тем, что Оргрим Роковой Молот назвал меня другом и доверил мне вести народ, который я люблю.

Я горжусь доблестью своим родителей... и в то же время хотел бы, чтобы они сумели сделать больше. Но я не на их месте. Легко сидеть в безопасности и комфорте, десятилетия после случившегося, и говорить "Тебе следовало бы поступить так" или "Ты должен был сказать это".

Я не берусь судить никого за исключением тех немногих, которые прекрасно сознавали, что они делали, знали, что продают жизни и судьбы нашего народа за недолгое величие, и все же с радостью пошли на эту сделку.

Что до остальных... Я могу лишь качать головой и радоваться, что передо мною не стоит такой выбор, как перед ними.

Гул'дан был так возбужден, что едва сдерживал себя. Он ждал этой минуты с тех самых пор, как Кил'джеден впервые заговорил об этом. Он хотел двигаться вперед еще быстрее, чем этого желал его господин, но Кил'джеден лишь хохотнул и потребовал терпения.

"Я видел их, и они все еще не готовы. Время решает все, Гул'дан. Удар, нанесенный слишком рано или слишком поздно не убивает, лишь ранит".

Гул'дану эта метафора показалась весьма странной, но он понял, что имел в виду Кил'джеден. Но теперь он Кил'джеден наконец решил, что орки готовы сделать последний шаг.

В центре Черного Храма находился двор под открытым небом. Когда храм принадлежал дренеи, здесь был разбит прекрасный сад, в центре которого находился бассейн. Захватчики от пуза напились сладкой, чистой воды за последние несколько недель не заботясь о том, чтобы восполнить ее, и теперь от бассейна осталось лишь пустое пространство камней и плиток. Деревья и цветущие растения, окружавшие его, умерли, завяв с невероятной скоростью. По приказу Кил'джедена, Нер'зул и Гул'дан стояли сейчас у пустого бассейна. Никто из них не знал, чего ожидать.

Долгие часы стояли они в полной тишине. Гул'дан уж начал бояться, что каким-то образом разгневал своего владыку. Мысль заставила его покрыться холодным потом, и он бросил нервный взгляд на Нер'зула. Он подумал, что, быть может, сегодня мятежный шаман будет убит за свое неповиновение, и при этой мысли немного воспрял духом.

В своем разуме он представлял различные пытки, которым может быть подвергнут Нер'зул, когда неожиданный раскат грома заставил обоих вскрикнуть. Гул'дан взглянул на небо. Там, где только что расстилалось звездное полотно, ныне чернела пустота. Он судорожно сглотнул, взгляд его приковала тьма.

Внезапно тьма начала двигаться. Она напоминала грозовой фронт, черный и пульсирующий. А затем она начала закручиваться в спираль, все набирая и набирая скорость. Ветер растрепал волосы Гул'дана и принялся развевать его одеяния, сперва ласково, затем более яростно, пока он не почувствовал, будто ветер сдирает с него кожу. Земля под его ногами задрожала. Краем глаза он увидел, как губы Нер'зула движутся, но слов - ежели таковые вовсе были - невозможно было разобрать. Ветер громко завывал, земля под его все более слабеющими ногами продолжала трястись.

Небо разверзлось.

Что-то сверкающее и пылающее устремилось к земле прямо перед Гул'даном и Нер'зулом. Он ударилось оземь так сильно, что Гул'дан не удержался на ногах. Долгую страшную минуту он и дышать не мог; он просто лежал на земле и хватал воздух как рыба, пока легкие его не вспомнили как функционировать, после чего он сделал глубокий вдох.