Будь Гун чуть постарше, он наверняка уловил бы предупреждение в голосе, которым вождь клана обратился к нему чуть раньше. Но он был юн и погружен в собственные заботы, потому и презрел предупреждения.

"Заклинание... твари, подчиняющиеся мне... мне нравится их эффективность. Но не то, как она достигается. Я чувствую... Я чувствую, что это неправильно, мой вождь. Убийство есть убийство, и стихии наделяли меня силами, разящими врагов наповал. Но я никогда так не чувствовал, получив эти новые силы. Мы воюем, потому что предки сказали нам, что мы должны убить дренеи", - продолжал Гун. - "Почему же тогда Гул'дан сейчас говорит, что мы не можем общаться с ними?"

Что-то сломалось в Дуротане. Он яростно взревел и рывком поднял паренька на ноги. Схватив его за ворот туники, он приблизил свое лицо вплотную к испуганному чернокнижнику.

"Это не важно!" - проорал он. - "Я поступаю так, как лучше для Снежных Волков, а сейчас это означает исполнение того, что говорят нам Гул'дан и Чернорукий. Подчинись этому новому приказу!"

Гун уставился на него. Так же неожиданно, как и появилась, безумная ярость прошла, оставив лишь горечь. Дуротан добавил хриплым шепотом, предназначенным лишь для ушей юнца: "Если ты не подчинишься, я не смогу защитить тебя!"

Гун все глядел на него, и на мгновение в глазах его промелькнул какой-то оранжевый блеск, а затем он отвел взор и вздохнул.

"Я понял, мой вождь. Я не принесу бесчестье клану Снежных Волков".

Дуротан отпустил его. Гун отступил, поправил одежду, поклонился и побрел восвояси. Дуротан в тревоге глядел ему вслед. Гун тоже почувствовал "неправильность" с том, как развиваются события. Но один-единственный юнец, пробующий связаться со стихиями, но сможет противостоять оной.

Как не сможет и один-единственный вождь, горько добавил Дуротан.

Священному месту надлежало пасть пред могуществом Орды.

Вскоре за прокламацией о запрете шаманизма последовал приказ двигаться на объект, рекомый дренеи Храмом Карабор. Пусть и находился он недалече от Долины Теневой Луны, исконных земель клана Нер'зула, от которых тот и принял свое название, ни один орк не видал его раньше. То было священное место и орки уважительно относились к сему факту. По крайней мере, до сих пор, пока Чернорукий не вышел к собравшейся пред ним армии и не высказался против так называемой "духовности" дренеи.

"Города, захваченные нами ранее, были лишь подготовкой к главному", - объявил Чернорукий. - "Вскоре будет уничтожена их столица. Но перед тем, как мы уничтожим их самый важный град, мы уничтожим их как народ. Мы атакуем этот храм! Мы разобъем их статуи. Уничтожим все, имеющее для них значение. Прикончим их духовных лидеров. В сердцах их поселится отчаяние, и тогда... тогда захватить их город будет столь же легко, как убить слепого волчьего детеныша".

Дуротан, стоящий рядом с остальными вооруженными и восседающими на волках воинами, бросил взгляд на Оргрима. Как и всегда, друг его стоял рядом с Черноруким. Оргрим в совершенстве научился владеть своими эмоциями, но от Дуротана полностью скрывать чувства не умел. Он тоже знал, что это значит. Храм был домом Велена. Пророк зашел в Телмор лишь в тот день, когда его встретили там Дуротан и Оргрим; домом же его был храм, где он проводил время в молениях и медитации, исполняя роль пророка и пастыря своего народа. Скорее всего, они убьют его, если в день атаки он пребудет там. Убить Ресталаана было весьма сложно. Дуротан молился, что ему не доведется убивать и Велета тоже... если еще оставались те, кому можно было молиться.

Шесть часов спустя, когда он стоял у ступеней, ведущих к храму дренеи, он силой сдерживал кашель от витающих запахов. Знакомого теперь запаха крови дренеи. Запаха мочи и нечистот, а также гнетущего ощущения страха. Сладких, туманящих рассудок запахов благовоний. Кровь покрывала подошвы его башмаков, хрустящих по разбросанной на полу священной утвари, от которой исходил чистый аромат, добавлявшийся к остальным, что было еще хуже...

Дуротан согнулся в пояс и его стошнило; во рту остался мерзкий привкус. Он блевал и харкал, пока желудок его не опустел, затем трясущимися руками поднес ко рту бурдюк с водой, прополоскал рот и сплюнул.

Жестокий смех долетел до него, заставив покраснеть. Он обернулся лицом к двум сыновьям Чернорукого, смеющимся с него.

"Вот это выдержка", - прохихика Ренд. - "Вот и все, что они заслуживают - наших плевков и блевотины".

"Да", - повторил вслед за ним Майм. - "Наших плевков и блевотины".

Майм пнул труп жреца в бледно-пурпурных одеяниях и плюнул на него. Дуротан отвернулся в отвращении и ужасе, но нигде нельзя было скрыться от страшной картины. Повсюду орки творили с трупами одно и то же: оскверняли их, грабили их, облачались в их окровавленные, разорванные ризы и кривлялись. Иные методично наполняли свои мешки изящными чашами, блюдами и подсвечниками, попутно уплетая сладкие фрукты, оставленные как подношения богам, которых орки не понимали и не хотели понимать. Чернорукий, записав на свой счет очередную победу, отыскал какое-то алкогольное пойло и лакал его столь быстро, что часть зеленой жидкости стекала с морды и капала на его броню.

Неужто это то, во что мы превращаемся? Убийцы безоружных жрецов, грабители священной утвари, осквернители тел? Матушка Кашур... с одной стороны, я даже рад, что общение с тобою нам запрещено... Я не хочу, чтобы ты видела все это.

"Они захватили храм", - сказал Кил'джеден, - "но они не нашли там мою добычу".

Голос Кил'джедена был медоточив как всегда, но хвост его недовольно хлестал, и Гул'дан сжался от страха.

"Должно быть, Велен Предатель проведал о готовящейся атаке", - сказал Гул'дан. - "Его ведь, все-таки, зовут "пророком".

Кил'джеден дернул массивной головой, и Гул'дан силой воли заставил себя не содрогнуться. Затем Кил'джеден медленно кивнул.

"Ты прав", - вымолвил он. - "Будь он глупым и недалеким врагом, я бы его обнаружил сейчас там".

Дыхание вновь вернулось к Гул'дану. Часть его отчаянно жаждала спросить, что такого сделал Велен одному из своего рода, в чем Гул'дан был уверен, раз навлек на себя столь яростную ненависть. Но Гул'дану хватило ума промолчать. Он сможет продолжать жить, даже не внимая в суть этого интересующего его вопроса.

"Теперь, когда храм пал пред нами, о Великий, выжившие несомненно умчались в город. Они будут там, думая, что пребывают в безопасности, но на самом деле они в ловушке".

Кил'джеден клацнул своими алыми пальцами и улыбнулся. "Да", - сказал он. - "Да. Храм будет твоим. Чернорукий вполне комфортно устроился в Цитадели. Но перед тем, как ты прикажешь своим маленьким марионеткам атаковать оплот дренеи, я хочу сделать им... маленький подарок".

Нер'зул терпеливо ждал, когда Гул'дан закончил. Он глядел из-под прикрытых век, как тот строчил одно письмо за другим, вымазывая чернилами свои короткие пальцы, и ими же отправляя себе в рот кусочки фруктов или ломтики мяса. Это наверняка важные письма; обычно Гул'дан заставлял писать распоряжения своих писцов.

Храм был... очищен, именно это слово использовал Гул'дан. Жрецы, которым хватило доблести или глупости противостоять волне орков, были безжалостно убиты, быстро и умело. Нер'зул слышал, что тела их осквернили, и осознал, что при мысли ей ему сделалось дурно, а, стало быть, сострадание еще не покинуло его. От этих оскверненных тел давно уж избавились, ровно как и от их священных вещиц. Большая часть храма пустовала, ибо Совет не нуждался в таком пространстве. Некоторые элементы стенных украшений были приспособлены под нужды Совета. Они просто сорвали и убрали подальше, заменив темными, резкими декорациями, которые все чаще ассоциировались с Ордой. Здание в целом переименовали в Черный Храм, а жрецов и пророков ныне заменили лжецы и предатели. И, как горько решил для себя Нер'зул, он и сам входил в число последних.