Мы не зажигали света. В комнате давно было темно, и от этого голос Траха казался особенно печальным. Дождь прекратился. Блеклый свет луны, пробив тучи, отражался в капельках воды на листьях старого клена.

— Не помню, как прошел этот отпуск, продолжал Трах. — Я где-то жил, с кем-то говорил, куда-то ездил. Я сделал открытие: люди спят. Раньше это казалось до того привычным, естественным, что я не обращал внимания. Спит человек, ну и пусть спит! Но вдруг я увидел, что это такое — сон. Вспомнил фронт, вагоны, вокзалы… Вспомнил уставшие лица прохожих… И впервые понял, какую дань природе платит человечество. Го, что было потом, вы знаете. Только через восемь лет я вышел на правильный путь. Но и он оказался извилистым, трудным… И главное — очень дальним. Эксперимент, который я провел над вами, — по счету семьсот шестьдесят восьмой за последние три года. И, как видите, неудачный…

Трах замолчал. Темный силуэт его отчетливо вырисовывался на сером фоне окна. Он стоял, нагнув голову, и трудно было сказать, что выражала эта поза — упорство или безнадежность.

Я тихо вышел из комнаты.

…В эту ночь у меня не было никаких сновидений — генератор Траха не работал. Проснулся я поздно, открыл глаза… и сейчас же зажмурился. В окно падал луч солнца, такой яркий, как будто вчерашний дождь отмыл и отполировал его до блеска.

Я лежал, как лежат спортсмены, расслабив мышцы. Отдыхал и думал. Можно было уехать, можно было остаться — в моем! распоряжении целое лето. Уехать, уехать! Ведь это лаборатория, не дача. Вот если бы я тоже работал… Может быть? Нет. Нет и нет! Я не кролик, не подопытное животное. Я не хочу.

Раздельно, по слогам я повторил: “Не хо-чу”.

Сказал и почувствовал, как в плотные комки стянулись мускулы, что-то во мне сопротивлялось этому решению. “Спокойнее, не волнуйся!” Но спокойствие не приходило. Мир, который открылся передо мной, был миром нового, неизведанного. Будущее коснулось меня своим крылом, а я… Дикарь? Нет. Кролик? Нет. Кролик боится всего непонятного. А человек любит неизвестное. Именно потому он человек…

Так я остался у Траха.

Я спал, прыгал со скакалкой, помогал Траху настраивать генератор. Ежедневно мне приходилось просматривать пятнадцать — двадцать снов. Я видел высокогорный перевал Эрланьшань, ведущий в Тибет, путешествовал по Хуанхэ, взбирался на Эльбрус, опускался в угольную шахту, бродил по Уссурийской тайге, пересекал пустыню Гоби, плавал по Каспийскому морю…

Мои сны постепенно усложнялись, я привык запоминать детали и последовательность возникавших видений.

Не нравилось мне только одно. От “сонного” образа жизни я с катастрофической быстротой начал полнеть. Пришлось вдвое увеличить норму прыжков, ввести обязательные купания и — к немалому огорчению Дарьи Максимовны — отказаться от некоторых блюд.

Зато Трах худел прямо на глазах. Результаты опытов ему не нравились. Он волновался, до утра просиживал над своим генератором. В конце концов, я уговорил его на время поменяться ролями.

Два дня я слушал лекции и учился управлять генератором. На третий день Трах лег на кровать, а я уселся за пульт управления. Первый же опыт едва не окончился трагически. С генератором что-то случилось, и я никак не мог разбудить Траха. После множества неудачных попыток я с помощью Дарьи Максимовны вытащил похрапывающего Траха на веранду и уложил его вниз головой. Солнце и прилив крови к голове сделали, наконец, свое дело, и Трах, чихнув, проснулся…

Генератор был исправлен, и в дальнейшем чрезвычайных происшествий не происходило.

Отдыхали мы после восьми вечера. Я устраивался в шезлонге, а Трах ходил по веранде и, размахивая руками, что-нибудь рассказывал. Охотнее всего он говорил о грядущей “биологической революции”.

— Человечество начало с эпохи великих географических открытий, — выкрикивал Трах, меряя веранду громадными шагами. — Затем последовала промышленная революция. Девятнадцатый век оказался веком электричества, химии и физики. Двадцатый — радио и атомной энергии. Что же принесет нам двадцать первый век? Я уверен, что это будет эпоха великих открытий в биологии. Успехи химии и физики, успехи электроники подготовили все условия для грандиозного переворота в наших биологических знаниях, и этот переворот произойдет. Люди откроют тайны мозга — самой высокоорганизованной материи. Научатся передавать мысли на расстояния, сумеют бороться с неизлечимыми сейчас болезнями…

Насчет двадцать первого века я с Трахом не спорил. Судя по нашим с ним неудачам, в двадцатом веке успеха не предвиделось. За три месяца мы сделали только одно открытие: во время сновидений в определенных случаях возникают слуховые ассоциации. Именно поэтому, например, когда мне снился Горький, я слышал “Увертюру на темы трех русских песен” — ведь Балакирев родился и жил в Нижнем Новгороде, и я это помнил. Зато нам так и не удалось добиться устойчивости цветового изображения: цвета часто путались, менялись или неожиданно вообще исчезали…

Время от времени Трах прекращал опыты и разбирал генератор. Из города приезжали его сотрудники — специалисты по электронике, физиологи, врачи. Я запасался удочками и уходил на реку. Потом генератор собирали, и все начиналось сначала.

Так прошло лето. Отпуск мой близился к концу. В последний вечер щедрая природа устроила грозу. Мы молча стояли на неосвещенной веранде, прислушиваясь к раскатам грома и шелесту дождевых струй. В мгновенных вспышках молний деревья казались фантастическими великанами, закутанными в зеленые плащи…

— Пора, — сказал, наконец, Трах.

Мы вернулись в комнату.

Дарья Максимовна постаралась на славу — нас ожидал прощальный ужин. Впервые за все лето на столе появилась бутылка вина.

Ужинали молча. Каждый думал о своем. Настроение у Траха было мрачное. Но я знал, что утром он снова примется за эксперименты, снова будет разбирать и собирать свой генератор…

Добьется ли он успеха? А если добьется, то когда?

Я верю в одно: Трах не остановится на полдороге, не испугается трудностей, не сдастся. Мы встретились, когда он проводил семьсот шестьдесят восьмой эксперимент. Мы вместе поставили еще полторы сотни опытов. Но кто знает, сколько их еще впереди…

ЗА 20 МИНУТ ДО СТАРТА

“Они знают только свой бизнес. Ничего другого у них нет за душой, Интересы общества, человечества — для них книга за семью печатями”.

Джек Лондон, Железная пята.

Что? Вы говорите — рассказать? Нет, не могу. Это — служебная тайна. А если вас интересует история Джона Олдена, чемпиона Олдена, возьмите газеты. Вот. Пожалуйста: “Джон Олден, человек-рыба”… “Джон Олден, человек с жабрами…” С жабрами!.. Вы говорите — ложь? Конечно, ложь. Но в сыскном бюро “Чемберс и Барримор” секретов не разглашают. Надежнейшая фирма — запомните это! Основана в 1872 году. Лучшие отзывы. Безупречное обслуживание. Полная тайна. Адрес — Четырнадцатое авеню, 23.

А история Джона Олдена… Бросьте газету- это вранье, бессовестное вранье. Я вам кое-что расскажу. Но — никому ни слова. Надеюсь, вы понимаете?

Это было в прошлую пятницу. Паршивый день — пятница. Никогда не начинайте дел в пятницу. Но меня вызвали — и я не мог отказаться. Меня вызвал сам Барримор, вы понимаете — сам Барримор, он у нас всем заправляет.

Что? Вы не знаете Барримора? Морда бульдога на туловище буйвола — вот это и есть Барримор. Он весит двести девяносто фунтов. И ни капли жира, только мускулы.

Когда я учился в Корнелле, на медицинском факультете, нам вдалбливали, что у каждого человека размер сердца соответствует размеру кулака. Вранье! Учебники врут — это вам говорю я, лучший детектив частного сыскного бюро “Чемберс и Барримор”, Четырнадцатое авеню, 23. Судя по кулакам, у Барримора такое огромное сердце, что его хватило бы на пятерых. Но учебники врут — у Барримора вообще нет сердца. Он не волнуется, не радуется, не грустит. Он делает доллары. Но как делает! Гениально!