Джой сознавала, что сделалась центром внимания, и упивалась этим. Разыгрывая из себя маленькую девочку, она заговорила тоненьким голоском — такого он от нее еще не слышал. Она выглядела полной дурой, как совершенно беспристрастно решил про себя Фрэнк; находясь в трезвом уме, она бы первая обрушилась с беспощадной иронией на женщину, опустившуюся до подобного кривлянья.
— Но в фирме запрещается любить кого-нибудь, кроме «Палаццо». Что, разве не так? Все мы любим «Палаццо», другой любви быть не должно.
Все засмеялись, даже Нико. Приняли это за добродушную шутку.
— Правда-правда, — согласился Нико, — главное — любить фирму, а остальных — дело десятое.
— Это измена — любить кого-нибудь больше, чем фирму, — подтвердил со смехом Десмонд Дойл.
Фрэнк бросил на него благодарный взгляд. Дружище Десмонд, старый товарищ с далеких ирландских дней, сам того не подозревая, помогал ему, разряжая обстановку. Пожалуй, подумал Фрэнк, надо его поддержать, пусть еще что-нибудь скажет.
— Ну, ты-то, Десмонд, никогда не изменял фирме. Ты всегда был верен «Палаццо».
Лишь только он произнес эти слова, как внутри у него все похолодело: он вспомнил, как Десмонда отправили на улицу и каких трудов ему, Фрэнку, стоило восстановить друга в компании. Но Десмонд, видимо, не заметил, какой иронический смысл заключался в словах Фрэнка. Он уже собирался ответить что-то оптимистичное, но тут вклинилась Джой Ист.
— Никто не имеет права жениться ни на ком, кроме фирмы. Раз пришел работать в «Палаццо», ты должен взять фирму в жены, жениться на «Палаццо». Задача не из легких. Очень даже не из легких. Но только не для тебя, Фрэнк. Ты-то тут преуспел, не так ли? Ты и правда женился на «Палаццо»!
Теперь даже такой тугодум, как Нико, должен был заподозрить неладное. Надо было действовать быстро. Но главное — не показать своей растерянности. Он должен обращаться с ней снисходительно, просто как с коллегой, вообще-то, во всех отношениях образцовым, но вдруг вздумавшим подурачиться на людях.
— Да, ты права, и хорошо, что ты мне напомнила. Мой тесть устроит нам грандиозный разнос, если мы немедленно не займемся подарками. Рената, не пора ли привести детей… Или кто-нибудь сделает объявление?.. Как лучше сделать?
В прошлые года всем заправляла Джой Ист, и все шло как по маслу.
На лице Ренаты отразилось облегчение. Она было подумала, что ей нанесено оскорбление, что над ней посмеялись, но Фрэнк явно ничего такого не увидел, значит, она ошиблась.
— Я думаю, мы должны сказать папе, что пора начинать, — ответила она и направилась к своему отцу.
— Я думаю, все мы должны сказать папе, что пора начинать, — повторила за ней Джой, ни к кому в отдельности не обращаясь.
Десмонд Дойл и Нико Палаццо обменялись недоуменными взглядами.
— Джой, ты, наверное, устала после всех своих хлопот на выставке образцов упаковки, — громко сказал Фрэнк Куигли. — Если хочешь, я отвезу тебя домой, пока тут не стало слишком жарко и душно.
Он увидел, что на многих лицах проступило облегчение; мистер Куигли всегда умеет найти выход из положения — из любого положения!
С жесткой, холодной улыбкой смотрел он на Джой. Его улыбка недвусмысленно говорила, что это ее шанс выпутаться из переплета, в котором они оба по ее милости оказались. Единственный шанс. Его улыбка говорила, что он не боится.
Несколько секунд Джой молча смотрела на него.
— Ладно, — сказала она наконец. — Скажем, что я устала после выставки образцов упаковки, устала и очень перевозбудилась и что меня лучше отвезти домой.
— Скажем так, — добродушно промолвил Фрэнк. — Передайте Ренате, чтобы приберегла для меня мальчиковый подарок от Санта-Клауса, я скоро за ним вернусь! — наказал он, уходя.
Все с восхищением смотрели ему вслед, пока он уводил мисс Ист, которая повела себя несколько странно, из просторного зала к автостоянке.
Ехали в полном молчании, не было произнесено ни слова. У дверей ее дома она подала ему свою сумочку, он достал ключ. На низком стеклянном столике стояла полная на две трети бутылка водки и апельсиновый сок. Рядом лежал ворох нераскрытых рождественских поздравлений и маленький элегантный чемодан, будто она собиралась уезжать или, наоборот, только что вернулась из поездки. Он был потрясен. Видимо, вернувшись с этой ярмарки, она даже не распаковала вещи!
— Кофе? — предложил он. Это было первое слово, произнесенное между ними.
— Нет, спасибо.
— Минералки?
— Если ты настаиваешь.
— Я не настаиваю, мне совершенно нет дела до того, что ты пьешь, но, по-моему, ты уже нализалась так, что любому пропойце дашь фору.
Он говорил ледяным голосом.
Джой взглянула на него со своего кресла, в которое она опустилась, как только они вошли. — Ты ненавидишь алкоголь потому, что твой отец был горький пьяница, — сказала она.
— Ты повторяешь то, что я сам тебе сказал. Порадуешь меня еще какими-нибудь проблесками проницательности или я могу возвращаться на праздник?
— Тебе очень хочется меня ударить, но ты не можешь, потому что ты видел, как твой отец бьет твою мать, — добавила она с усмешкой.
— Браво, Джой, отлично! — Рука его сжалась в кулак, он бы с удовольствием треснул что-нибудь, стул, пусть даже стену, чтобы дать выход своей злости.
— Все, что я говорила, правда. Чистая правда.
— Это точно. И высказала ты ее очень красиво. Все, я ухожу.
— Нет, ты не уйдешь, Фрэнк. Ты сядешь и будешь слушать, что я скажу.
— Вот тут ты ошибаешься. У меня ведь был пьяница отец, и я слишком хорошо знаю, что значит выслушивать пьяных. Это не имеет смысла. На следующее утро они уже ничего не помнят. Позвони в службу точного времени, им и расскажи. Они любят послушать душещипательные истории от тех, кто напился до чертиков.
— Ты должен меня выслушать, Фрэнк, ты должен знать.
— В другой раз. Когда сможешь членораздельно произнести мое имя.
— Насчет этой ярмарки… Я там не была.
— Знаю-знаю, ты мне сама сказала. Шотландец… ну-ну. Не говори мне только, что тебя мучают угрызения совести.
— Меня вообще там не было, я никуда не уезжала из Лондона.
Голос ее звучал странно, она как будто немного протрезвела.
— Ну и?.. — Он все еще стоял в дверях.
— Я ездила в клинику… — она помедлила, — …чтобы сделать аборт.
Фрэнк положил ключи от машины в карман и зашел обратно в комнату.
— Прости, — заговорил он. — Мне очень жаль.
— Ты тут ни при чем. — Она смотрела в сторону.
— Но… как? Почему?
— Таблетки не подействовали.
— Ты должна была все мне рассказать. — Он говорил ласково, он уже все ей простил.
— Нет, это мое личное дело.
— Знаю-знаю, но все-таки…
— И я пришла в эту женскую клинику, очень приятное заведение, в самом деле, они там много чего делают, не только, как они говорят, «прерывание беременности»… — Голос у нее дрогнул.
Он накрыл ее руку своей ладонью, отчуждения как не бывало.
— Очень плохо было? Ужасно, да? — В его глазах светилось сострадание.
— Нет. — Она повеселела и улыбнулась ему, только чуть кривоватой улыбкой. — Нет, ничуть не ужасно, потому что когда я к ним записалась и прошла в назначенную комнату, я села и стала думать. И я подумала: зачем я это делаю? Почему хочу избавиться от него? Ведь я хочу, чтобы рядом со мной был новый человечек, хочу сына или дочь. И я передумала. Я сказала им, что решила не делать аборт. И сняла номер в гостинице, а через пару дней вернулась сюда.
Он ошарашенно уставился на нее.
— Этого не может быть.
— Нет, все правда. Теперь ты понимаешь, почему ты не мог просто взять и вернуться на праздник. Я должна была тебе рассказать. Ты имеешь право знать. Знать все.
Даже если бы Фрэнку Куигли суждено было дожить до глубокой старости (в чем его врач весьма сомневался), он никогда бы не забыл этой минуты. Этого дня, когда он узнал, что станет отцом — но не ребенка Ренаты. Такое отцовство не принесет ему поздравлений и уважения семейства Палаццо, такого отца вышвырнут вон и лишат всего, чего он добился за четверть века. Он никогда не смог бы забыть выражения ее лица в тот момент, когда она все ему сказала, зная, что впервые в их равноправных отношениях верх взяла она. Пусть она нарушила все правила, пусть напилась и теперь в растрепанных чувствах — все козыри у нее на руках, и она это знает. И взяла верх она только потому, что по закону природы женщины рожают детей. Ни перед чем не спасовал бы Фрэнк Куигли. Ни перед чем, кроме природы.