Лора, его мать, на торжественной выдаче дипломов выглядела прекрасно. Она не суетилась и не щебетала о том, что произвела на свет сына, который сможет подписываться «бакалавр гражданского права» и вскоре будет принят в Юридическую корпорацию. Лора была в элегантном темно-синем костюме, на шее — яркий розовый шарфик. На стрижку она потратила, по ее мнению, прорву денег, и ее седые волосы смотрелись изящно и ухоженно. Никто не дал бы ей пятьдесят шесть лет, и она была воплощение счастья. Вдруг она сжала локоть брата.

— У меня такое чувство, что мне слишком повезло в жизни, Джимбо, — сказала она с серьезным видом. — Почему Бог дал мне такое счастье, если Он не дал его всем другим?

— Отец Хёрли, который тоже не выглядел на пятьдесят один год, старался убедить ее в том, что любовь Божия равно изливается на всех, вопрос в том, кто как ее принимает. Лора со своей всегдашней ангельской добротой ко всем по справедливости заслуживает счастья в этой жизни, так же как и в будущей.

Он сам верил в то, что говорил, верил в каждое свое слово. Его взгляд упал на женщину с усталым лицом и сына в инвалидной коляске. Они пришли на выпускной акт ради дочери.

Быть может, она тоже человек ангельской доброты, подумал отец Хёрли. Слишком трудно было понять, почему Бог не дал ей лучшей доли. Но сейчас не стоит об этом думать.

Они пообедали в одной из лучших гостиниц. Кое-кто из сидевших за столиками знал отца Хёрли, и он с гордостью представлял им своих родных — элегантных сестру и зятя, многообещающего красивого молодого человека.

Некие миссис О'Хаган и миссис Бэрри, решившие немножко себя побаловать, были, похоже, очень рады познакомиться с тем самым племянником, о котором они столько слышали. Отец Хёрли предпочел бы, чтобы две леди поменьше распространялись о том, как часто и с каким восторгом он упоминал о молодом человеке: получалось так, будто у него нет других тем для разговора.

А Грегори ничуть не смутился. Когда они уселись за столик, он с заговорщицким видом ухмыльнулся дяде.

— Так, говоришь, у меня есть подход к людям? Так ты же просто гений! Выдаешь им время от времени крохи безобидных семейных новостей — и они уверены, что знают о тебе все. Хитрая лиса, вот ты кто, дядя Джим!

Конечно, утешительно, что тебя не принимают за болтливого дядюшку, который с ума сходит по племяннику, но, с другой стороны, обидно: его, похоже, считали слишком суетным.

Грегори Блэк решил поработать несколько лет в Дублине практикующим адвокатом — набраться опыта. По его словам, лучше совершить все неизбежные ошибки новичка на людях незнакомых, чем на клиентах отца. Даже его давно вышедший из дела дед, которому было уже под девяносто, одобрил эту идею. Как и дядя, у которого не было собственных детей. Родители тоже были «за».

— Глупо было бы удерживать его в захолустье после того, как он столько времени жил совершенно самостоятельно в Дублине, — сказала Лора брату. — И потом, он говорит, что будет часто к нам приезжать.

— Правда ли будет или только обещает? — засомневался отец Хёрли.

— Будет-будет. Когда он учился, единственная проблема была в транспорте, трудно мотаться туда-сюда на поезде, а потом еще на автобусе. Теперь, когда у него будет машина, все станет по-другому.

— Собственная машина?!

— Да, подарок Алана. Алан обещал ему машину, если он закончит хорошо.

Она сияла от гордости.

Благодарность Грегори была безмерна. Он от души расцеловался со всеми. Его отец, охрипший от счастья, стал говорить, что со временем Грегори, естественно, сменит эту модель и заведет себе что-нибудь поприличнее, но пока… может быть…

Грегори уверил, что не поменяет машину, пока она не выйдет из строя. Облегчение и радость переполнили сердце отца Хёрли: все-таки этот жадный до жизни темноволосый мальчик понимает, какой любовью и заботой окружен, и умеет ответить на них как должно.

Его счастливые родители возвратились к себе в деревню, счастливый дядя вернулся в церковь, и молодой человек остался один, вольный делать со своей жизнью, что ему угодно. Теперь в его распоряжении было большое подспорье — новенький автомобиль.

Грегори сдержал слово — навещал родителей; он лихо подкатывал к домику привратника, ласково трепал уши собакам — детям и даже внукам тех, первых шотландских овчарок, которых так любила его мать. Говорил с отцом о праве и с матерью о своей жизни в Дублине.

Судя по всему, у него было много друзей, как мужчин, так и женщин (с гордостью рассказывала Лора брату), они приходят друг к другу домой и даже готовят друг для друга еду. Лора всегда давала ему с собой хлеб, бекон, хорошей деревенской ветчины ломтями, масло целыми фунтами, иногда специально зажаривала бифштекс и пекла пирог с почками, чтобы сын полакомился у себя в Дублине. Пару раз Джеймс Хёрли даже удивился: интересно, чем, по ее мнению, торгуют продовольственные магазины в районе, где снимает квартиру его племянник. Но вслух ничего не сказал. Его сестре было в радость чувствовать, что она, как и прежде, заботится о красивом сыне, которого произвела на свет. Зачем препятствовать этому хорошему, доброму чувству? Как говорит его племянник, в этом нет смысла.

Практически никогда не совпадало так, чтобы они с Грегори одновременно гостили в доме у Лоры. По выходным священник никогда не бывал свободен: в субботу — исповеди и посещения домов прихожан, в воскресенье — приходские мессы, вызовы к больным и вечернее благословение. Но когда он выбирался к Лоре и Алану с ночевкой посреди недели, он видел, что радость, которую приносили им визиты сына, совершенно затмевала то, что можно было бы счесть эгоизмом в его поведении.

Лора с восторгом расписывала, как охотно Грегори пользуется тем большим красным мешком для грязного белья, который она ему сшила, как часто он бегает на кухню и запихивает его содержимое в их стиральную машину.

Она говорила об этом с гордостью, будто это стоило ему большого труда. Она только забывала упомянуть о том, что сама вынимала белье из машины и вывешивала сушиться, сама гладила его рубашки, сама все укладывала ему в дорогу и оставляла в готовом виде на заднем сиденье его машины.

Алан говорил, что Грегори с большим удовольствием ходит с ними по субботам обедать в гольф-клуб, хвалит тамошние вина и хорошую еду.

Отец Хёрли удивлялся, почему Грегори хотя бы изредка не отвезет родителей на машине, которую они ему купили, в какую-нибудь гостиницу неподалеку и сам не угостит их обедом.

Но, как обычно бывает, нецелесообразно было поднимать такие бестактные вопросы. И потом, вспоминал он с чувством вины, ему самому в прежние времена никогда не приходило в голову угостить сестру обедом, доставить ей такое удовольствие. Впрочем, он имел в свое оправдание обет бедности, но были вещи, о которых он просто не думал. Может быть, в молодости все мы такие.

Грегори всегда был душой компании. Он мог говорить без умолку и при этом ни о чем. Таким определением можно похвалить человека, а можно и оскорбить. В случае Грегори это вызывало у окружающих только восторг и восхищение.

Иногда Грегори ездил с дядей купаться в Сэндикоув, на мужской пляж Форти-Фут. Иногда заходил к отцу Хёрли, в его дом при церкви, промочить горло и, подняв к вечернему свету стакан прекрасного уотерфордского[8] хрусталя, любовался игрой золотистого виски в его гранях.

— Хорошая штука аскетизм, — говорил он со смехом.

Невозможно было на него обижаться, и только самый отъявленный скряга заметил бы, что сам он никогда не принесет бутылочку виски, чтобы пополнить дядин запас, не важно — аскетический или нет.

Визит племянника посреди ночи явился для отца Хёрли полной неожиданностью.

— У меня маленькие неприятности, Джим, — сказал он, едва переступив порог.

Ни тебе «дядя», ни извинения за то, что поднял тебя с постели в три часа ночи.

Отцу Хёрли удалось успокоить престарелого кюре и не менее престарелую экономку и загнать их обратно в спальни. «Чрезвычайная ситуация, я сам разберусь», — объяснил он. Вернувшись в гостиную, он увидел, что Грегори уже налил себе большую порцию. Глаза парня слишком ярко блестели, на лбу выступили капельки пота, по виду он уже и без того порядочно набрался. — Что стряслось?