— Ну, это дело верное, — говорила она. — Да, Джек принимает «Апчхи», но что такое «Апчхи»?!

— Паллиатив, не больше.

— Говорят, вчера он так чихал, что разбилась большая ваза.

— Это хорошо.

— Знаете, — сказала она, и глаза ее засияли, — сегодня что-то изменится!

— Победит лучшее, высшее «Я»?

— Вот именно. Если он выиграет, он станет другим человеком.

Я ее понимал. Человеку, получившему впервые приз, некогда писать стихи, он должен совершенствовать мастерство. Однажды гольф его спас; что ж, спасет снова.

— Видели первые игры? — продолжала Энестейзия. — Сперва он играл отрешенно, словно оказывает честь. Что-то записывал на листочках. И вдруг, посередине полуфинала, резко переменился. Губы у него сжались, взгляд сосредоточился. У десятой лунки на его мяч села бабочка. Он зарычал и размахнулся, она еле спаслась. Неплохо, да?

— Замечательно. Надеюсь, таким он и остался?

— Да. Бабочка вернулась под самый конец, примерилась, взглянула на него — и исчезла. Я так радовалась!

Похлопав ее по плечу, я направился вместе с ней туда, где Родни бросал монетку. Начать матч выпало Стокеру.

Кстати о Стокере. В юности борец-любитель, он в свои тридцать пять был облеплен массивными мышцами и на поле полагался не столько на технику, сколько на целеустремленность и недюжинную силу, которые в свое время позволяли ему припечатывать к мату любого противника. В гольфе его справедливо считали непредсказуемым. Как-то на моих глазах он с двух ударов добрался до пятнадцатой лунки, а в другой раз долго катал мяч вокруг второй. Словом, никогда не знаешь, чего от него ждать. Знаешь только, что, оказавшись на поле, он целиком вложится в игру.

Сегодня Стокер сразу вошел в историю, забив мяч в лунку с первого удара. Ну и пускай не в ту лунку — в шестнадцатую, которая лежала ярдов на триста вперед — но ведь забил! Зрители взволнованно зашептались: если так пойдет дальше, какие же высоты он покорит?

Но гольф — переменчивая игра. Судя по величию первого удара, казалось, что, начав свой путь ко второй лунке, Джо Стокер укокошит мячом безымянную пожилую даму, ухаживающую за цветами в саду на четверть мили к юго-западу от поля. Я даже крикнул «Поберегись!». Мяч же, чем устремиться в заоблачную высь, сделал классический крюк, приземлился недалеко от флажка и после двух легких ударов очутился прямо в лунке. Поскольку Родни утопил свой мяч в озере, на третью лунку они вышли, имея в запасе по одному очку.

Три следующие лунки они прошли вровень. Шестую выиграл Родни, седьмую Стокер. На восьмой я подумал было, что Родни вырвется вперед, поскольку мяч Стокера настолько застрял в размашистом кусте, что извлечь его оттуда удалось бы только щипцами. Но именно в такие минуты лишний раз убеждаешься, на что способен Джо Стокер. Пусть в особенно хитрых секретах игры он уступит пальму первенства более опытным игрокам, но там, где вопрос идет о силе воли и мускулов, ему нет равных. Прикинув задачу, он взялся за ниблик, а Джозеф Стокер, вооруженный нибликом, подобен королю Артуру, обнажившему волшебный меч Эскалибур. Секундой позже мяч, куст, свитое в прошлом году гнездо и устроившаяся в гнезде семейка гусениц со свистом приземлились на лужайку, и Родни опять отстал.

Они разыграли девятую лунку вничью, Родни открывалась мрачная перспектива вступить во вторую половину игры догоняющим, но тут его благородный соперник величественным жестом предложил сперва пропустить по стаканчику, и мы направились в бар, где затем разбились на новые пары.

Все эти девять тяжелых лунок, тесно связанных с захватывающими поворотами судьбы, я пристально следил за Родни и, признаться, остался доволен. Энестейзия как в воду глядела: игра захватила вероотступника с прежней силой. То был не поэт, готовый записывать в блокнот пришедшие с каждым ударом мысли, а, скорее, шотландский профи в финале Открытого чемпионата. Его лай на помощника, который щелкал орешки, когда Родни примерялся к мячу, прозвучал музыкой для моих ушей. Словом, упорная борьба возродила в Родни наилучшие черты.

Понравилось мне, что Родни рьяно рвался в бой. Не без резкости спросив Стокера, собирается ли он провести остаток дня в баре, он так взглянул на него, что Стокер быстро допил пиво, выпил свое «Апчхи» и пошел на место.

Когда мы шли на свои места, откуда-то взялся Тимоти, словно крохотный мальчик из хора. Я сразу понял, что имела в виду Джейн — на публику он работал. Он просто лучился невинной занятностью.

— Пап-па! — позвал он.

Родни злобно оглянулся, словно мыслитель, которого оторвали от размышлений о вышнем.

— Пап-па, я подружился с та-ако-ой букашкой!

Несколько дней назад Родни схватил бы листок, сверкая глазами, но сейчас он был рассеян. Он был отрешен, и, глядя, как он размахивает нибликом, я невольно припомнил тигра, бьющего хвостом.

— М-да, — сказал он.

— Она зелененькая. Я зову ее миссис Букки.

Эти идиотские слова не вызвали энтузиазма. Родни кивнул и бросил:

— Резонно, резонно. Беги, поговори с ней.

— О че-ом?

— Э… ну… про букашек.

— Как ты думаешь, у нее есть детки?

— Очень может быть. Пока.

— А королева фей ездит на них верхом?

— Не исключено, не исключено. Вот ты и спроси. Если, — прибавил он своему кэдди, — услышу еще-один-смешок, дам две минуты на сборы. Что ж, Стокер, начали, начали, начали.

Взглянув на Стокера мрачно, я догадался, о чем он думает. Он думал о том, где эта пресловутая лихорадка. Я его не винил. Финалист, играющий против субъекта, который прославился чиханием, вправе ждать, что он чихнет, а Стокер не чихал. По-видимому, изобретатель «Апчхи» знал свое дело. Чудотворное снадобье исцелило страдальца. Тот принимал его ложками, и оно отвечало благодарностью. Слышу я хорошо, но до меня не донеслось ни единого чиха. Играл он строго, ровно, и Спелвину приходилось туго. Наконец они дошли до 18-й лунки.

Располагалась она на склоне, особой сноровки не требовала, шансы были равны — но гольф непредсказуем. Замахнувшись клюшкой, Стокер завязался узлом, но выпрямился и собирал силу для удара, когда на поле рысцой вбежал Тимоти с букетиком в руке.

— Понюхайте мои цветочки, мистер Стокер, — прощебетал он и широким жестом поднес их к носу упомянутого игрока.

Тот хрипло вскрикнул и отскочил, словно от змеи.

— Не мешай дяде, — сказал Родни. — Беги, я скоро приду. Тимоти ускакал («скок-скок» или «хоп-хоп»), Стокер снова замахнулся. Было видно, что желание чихнуть накатывает на него, и если он хотел обогнать прибой, он должен был ударить мгновенно. Но он не успел. Взрыв синхронно совпал с ударом по мячу.

Такого удара я в жизни своей не видел. Всю душу, всю ее глубину вложил Стокер в чихание, и мяч, словно пушечное ядро, взлетел по склону, а там — исчез.

Родни вдумчиво замахнулся, потрясенный чудом. Энестейзия учила его хорошо, ударил он лихо. Даже если мы предположим, что Стокер скончался, у бывшего поэта была удачная позиция — четыре против пяти.

Только добежав до места, поняли мы, что случилось. Мяч Стокера исчез, словно улетел в небо. Однако по тщательном рассмотрении оказалось, что он — в лунке.

— А! — сказал Стокер. — Я уж решил, что промазал. Родни был все-таки силен духом. Надеяться он мог только на 19-ю лунку, но он не дрогнул. Мяч его находился футах в четырех от нее — удар нелегкий; и он примерялся с той спокойной стойкостью, которую приятно видеть.

Медленно отвел он клюшку, стал опускать ее, но вдруг тишину прорезал детский голосок:

— Пап-па!

Родни подскочил, словно его ударили по заду раскаленной кочергой, а мяч пролетел в нескольких ярдах от лунки. Матч выиграл Стокер.

Родни выпрямился. Лицо его было бледным и скорбным.

— Пап-па, — услышал он, — а маргаритки — это звездочки? Их ангелы сорвали?

Родни глубоко, судорожно вздохнул. Я разглядел его глаза; они сверкали угрозой. Быстро и мягко, словно леопард на охоте, он пошел к сыну. Через секунду тишина огласилась звонкими шлепками.