— Могло быть хуже. Напоминает бальзам Прайса. Полли поставила бокал.

— По-моему, вы молодец!

— Кто, я? — удивился, хотя и обрадовался Тони. — Почему?

— Мало кто веселился бы на вашем месте.

— То есть закусывая с вами?

— Ах, сами знаете! Очень трудно такое пережить.

— Ну, что вы! Эти две недели я ужасно счастлив.

— Счастливы?

— Я в своей стихии. Мои предки — парикмахеры, и в атмосфере лосьонов я просто обретаю мир. Голос крови, ничего не попишешь…

Полли пила вино мелкими, птичьими глотками. Лицо ее было задумчиво.

— Неужели вы во все это верите? — наконец спросила она.

— Конечно. А вы?

— Нет. Она просто напилась.

— Как интересно! Возьмите сандвич.

— Мало того, она сама признается, не выдержит.

— Да?

— Да.

— Почему вы так думаете? Она вам что-то говорила?

— Еще бы! Ее мучает совесть.

— Бедняга, — сказал Тони. — Глупое положение. Как будто уронил спичку в пороховой погреб.

Полли посмотрела на него через столик. Больше всего она любила тех, кто легко проигрывает.

— Да и всем нелегко, — сказала она. — Сэру Герберту, леди Лидии.

— Или Фредди. Бедный старый Фредди! Вот уж кому несладко.

— А Слингсби? Называть своего племянника «ваша милость»!

— Ничего не скажешь, беда. Даже думать о ней не хочется. Давайте лучше подумаем, куда нам сегодня пойти.

— А мы куда-нибудь пойдем?

— Естественно. В такой хороший день вы должны развлечься. Я человек деловой. Если работник развлекся, он будет лучше работать.

— Не надо меня портить, — сказала Полли. — Мне придется зарабатывать и потом, когда вы опять будете графом.

— Дался вам этот граф! Нет, я им не буду. Через сорок лет вы увидите меня здесь в халате и шапочке, с седыми усами. Так и слышу, как все говорят: «Смотрите-ка, настоящий добрый старый цирюльник! Не будем его обижать, сядем к нему».

— Через сорок лет вы будете графом с подагрой, который ворчит, что страна дошла до ручки.

— Вы думаете?

— Я знаю. Тони покивал.

— Что ж! Если, как сказал мистер Труффит, вы настаиваете, дело ваше. А я вот не думаю. Однако мы отклонились от темы. Куда мы сегодня идем? Точнее, куда мы сегодня едем? У нас ведь машина. На реку? В солнечный Сассекс? Только скажите.

Полли странно посмотрела в сторону.

— Не стоит мне никуда ездить, — тихо сказала она.

— Почему?

— Не знаю…

— Нет, Полли, почему?

Она взглянула ему в глаза, но губы ее дрожали.

— Что ж, слушайте. Когда я была маленькой, меня посылали летом на две недели к бабушке, в Коннектикут. Там был истинный рай. Но однажды я отказалась ехать. Понимаете, мне это слишком нравилось. Я знала, как будет плохо, когда все кончится.

Она снова отвела взгляд. Тони охнул и взял ее за руку.

— Полли, — сказал он. — Вы что, правда? О, Господи!

Он выпустил ее руку. Скрипнула дверь, и воздух Мотт-стрит коснулся его затылка, предупреждая о том, что они Уже не одни. Тони сердито обернулся. Сперва он подумал, что это Д. К. Мич, но оказалось, что это Слингсби.

Дворецкий был исключительно хорош в сюртуке и котелке, в которых посещал столицу. Он негромко пыхтел, поскольку прекрасная погода соблазнила его пройтись пешком от Арлингтон-стрит.

— Привет! — сказал Тони.

— Добрый день, милорд, — сказал Слингсби, глядя на него с той почтительной нежностью, с какой пастух глядит на потерянную овцу, которую особенно любил. Решение сэра Герберта пожить немного в Лондоне он искренне одобрил. После отъезда Тони ему пришлось много вынести, и он хотел излить душу своему сюзерену.

Увидев, что люди едят, он автоматически вошел в привычную роль — подошел к столу, молча взял бутылку и разлил вино, а потом встал у Тони за стулом.

— Ну-ну, дядя Тед! — сказал Тони. — Уж нам-то служить не надо.

— Я бы предпочел служить, милорд.

— Я не лорд. Я ваш племянник.

— Я бы предпочел рассматривать вас как лорда. Полли разрешила проблему с женским тактом.

— Мы уже поели, — сказала она, — во всяком случае, я. А вы?

— Я тоже, — сказал Тони.

Полли встала и начала убирать со стола, причем очень умело — собрала сразу весь мусор, от помощи Тони отказалась, быстро уставила поднос.

— Вы это все не унесете.

— Унесу. Спасибо.

— Очень тяжело.

— Я сильнее, чем вы думаете.

Она ушла в женский зал. Тони встал и закурил сигарету.

— Рад, что зашли, — сказал он. — Я слышал, все сейчас в Лондоне. Как там дома?

Дворецкий мрачно нахмурился.

— Одно скажу, милорд, — отвечал он. — Упадок и крах.

— Упадок?

— И крах, милорд.

— То есть, все плохо?

— Да, милорд.

— Что ж, ничего не поделаешь. — Тони снова сел к столу.

— Понимаете, дядюшка…

Слингсби заморгал.

— Понимаете, дядюшка, надо смотреть правде в глаза. Мы оба знаем, что я — не лорд Дройтвич.

Слингсби никогда не прерывал хозяев, но тут не удержался.

— Я этого не знаю, милорд. Я смотрю на Сида и вижу, что он, извините, из простых. Настоящий аристократ, быть может, станет есть рыбной вилкой закуску, но вымазывать хлебом соус!..

— Да он научится, дайте срок.

— С удовольствием, милорд. Десять лет без обжалования. Он продолжал бы, но дверь снова открылась, и вошла особа, при которой он этого делать не мог.

— Хо! — заметил он. — Явилась, а? Тебя-то мне и надо. Мамаша Прайс молча крякнула. Она очень изменилась с тех пор, как бродила в слезах по замку. Слезы были и теперь, но не пьяные, а, скажем так, духовные. Лучше всего определят ее слова «черный шелк и сокрушение».

Полли, встретившая ее, увидела, что корпулентный Слингсби уподобился туче.

— Не сердитесь на нее, пожалуйста! — попросила она. — Ей плохо.

Мамаша Прайс издала звук, соответствующий «Слушайте, слушайте!» Слова Тони о спичке и погребе были провидческими. Можно сказать и по-другому: ей казалось, что она проткнула пальцем плотину.

Дворецкий тем временем не сдался.

— А почему ей должно быть хорошо? — безжалостно спросил он.

Мамаша Прайс горестно всхлипнула.

— Я ничего такого не хотела!

— Конечно-конечно, — сказал Тони, подошел к ней и положил руку на пышное плечо.

— Вам виднее, милорд, — сказал суровый Слингсби. — Хотела или не хотела, но что она наделала? Я не привык, — горько прибавил он, — служить человеку, который предлагает за столом обследовать голову гостя и выяснить, почему тот лысеет.

Полли ахнула.

— Он так сделал?

— Да, мисс. И сказал сэру Грегори Пизмарчу, что скоро придется носить меховой парик.

— Меховой?

— Как говорится, тупэ, милорд, — пояснил дворецкий. Тони это понравилось.

— Надо записать. Хорошее слово. Скажу какому-нибудь клиенту.

Мамаша Прайс наконец дала волю слезам.

— Не огорчайтесь так, миссис Прайс! — взмолилась Полли.

— Что я наде-е-лала! — пропела несчастная.

— Сейчас скажу, — отвечал непреклонный Слингсби. — Ты выгнала его милость из родного замка и подкинула туда чудовище, которое сравнило с луковицей лорда Певенси.

— Старого Певенси? — обрадовался Тони.

— Да, милорд. В лицо. Его светлость, как обычно, был несколько властен, и Сид посоветовал ему вспомнить, что он — не единственная луковица в супе.

— Сколько лет я хотел ему это сказать! Слингсби посмотрел на Тони с упреком.

— Вы вправе, милорд, подходить к делу с некоторым юмором, но зрелище было не из легких. Я боялся, что его светлость хватит удар.

— Божемой-Божемой-Божемой-Божемой! — заголосила мамаша Прайс, поглядывая с упреком на Полли, которая оставила бутылку на столе, а теперь уносила.

— Не пей, дочка! Берегись! Сколько от него горя! Без Полли дворецкий почувствовал себя свободней.

— Эй! — сказал он. — Давай, говори! Что думаешь делать?

— Божемой-Божемой-Божемой!

— Хватит! Разоралась! Тони вмешался в беседу:

— Не надо, Слингсби. Сдержите себя.

— Милорд! — укоризненно вымолвил дворецкий. — Ну как, сестрица? Что будем делать?