— То — ты, а то — она! Карпентер, еще чего! В жизни она за него не выйдет. Это ангел, а не девушка.

— Послушай, Жефф…

— Не буду. И вообще, я хочу побыть один. Тут фраза не дается.

Маркиз, который и так не отличался прытью, буквально выполз в вестибюль. Романтические бредни глубоко его оскорбляли. С трудом одолев лестницу, он направился к бару, красе «Сплендида», и, поставив изящную ногу на медную перекладину, попросил Филиппа, прежде служившего в Париже, смешать ему что-нибудь такое, особенное.

Примерно через четверть часа освежившийся маркиз, еще нетвердо ступая, вышел из бара и встретил в вестибюле возвращавшуюся с пляжа Терри.

Посмотрел он на нее искоса. Она ему нравилась, очень нравилась, но, честно говоря, она же его надула! Нельзя, в конце концов, так выглядеть и так блистать, если ты разводишь кур на Лонг-Айленде. Это нечестно, думал он, и непорядочно.

Однако ни его манеры, ни голос не выдавали, как глубоко он ранен и как разочаровался в американках. Поцеловав ей руку с обычной своей галантностью, маркиз заверил ее в том, что бесконечно рад предстоящей встрече в ресторане.

— Миссис Пеглер, — сказал он, — сообщила мне, что вы приняли приглашение.

— Да, — отвечала Терри, — и с большим удовольствием. Занятно ужинать на природе. Это ведь хороший ресторан?

— Говорят, очень хороший.

— А кто там будет?

— Насколько я понял, двое друзей миссис Пеглер.

— И ваш сын?

— Нет. У Жеффа какая-то встреча.

— Да? — сказала Терри, стараясь скрыть досаду. — Наверное, с Фредди Карпентером.

— Нет, Фредди остается здесь. Они идут в концерт с мисс Тодд.

— Ну, ничего. Зато вы там будете.

— Да, я буду.

— А что еще нужно? — воскликнула Терри и, лучезарно улыбнувшись, пошла по лестнице наверх, в свой номер.

Когда она туда пришла, сестры еще не было, и этому она обрадовалась. Ей хотелось побыть одной, чтобы обдумать серьезнейшую проблему — почему Джеф так странно себя ведет.

Ну, посудите сами. Если они оставались вдвоем, что бывало исключительно редко, он был очень вежлив, можно сказать — подчеркнуто учтив, но как-то сдержан, что ли. Ни словом, ни жестом, ни улыбкой он не намекал на то, что все-таки было, как будто величайшее мгновение ее жизни для него — какой-то пустяк, незначительный эпизод. А собственно, так оно и есть; так он на это смотрит. Это она, по своей дурости, придает значение поцелуям и дрожащему, сбивчивому голосу, а он, конечно, целует любую девушку, если та не полное чудище, и признается ей в любви. Французы все такие. Наверное, забыл через десять минут. Наверное, у него тут сотни подружек. Наверное, эта «встреча» — с какой-нибудь Фифи или Мими на высоких каблуках, в бантиках и кружеве, которая называет его «cheri».[118]

Она сердито думала об этой особе, равно как и о Джефе, когда юный фельдмаршал, который принес маркизу телеграмму от месье де ла Урмери, вручил записку и ей. Она развернула ее, и мир изменился. Только что он был худшим из миров, но вот — в нем засияло солнце, оркестр заиграл какую-то райскую мелодию, цветы пробились сквозь ковер. А Джеф, этот низкий ловелас, этот червь, а быть может — волк в человеческом образе, засиял нездешним светом.

Она прочитала записку три раза. Та была короткой и достаточно сдержанной, но ей показалась образцом красноречия. Когда она читала ее в пятый раз, запоминая каждое слово, раздался телефонный звонок. Портье сообщил ей, что два джентльмена (или как это по-французски) настоятельно просят их принять.

Джентльмены эти оказались довольно плюгавыми. Один — маленький, унылый, с широкой бородкой — напомнил ей кларнетиста из отеля; другой, повыше, с висячими усами, тоже не отличался веселостью. Беседу начал именно он:

— Разрешите представиться, мадемуазель. Пюнэ.

— Здравствуйте.

— Мой зять, месье Флош.

— Добрый день. Чем могу служить? — сказала Терри, с трудом сдерживаясь, чтобы не поделиться с ними своей радостью.

— Я — из местной полиции, мадемуазель, — сообщил тот, что повыше.

— Да?

— Помощник комиссара.

— Вот как?

— Конечно, он — свинья, — продолжал месье Пюнэ. — Тиран. Rodommier.[119]

Этого слова Терри не знала, но догадалась, что оно нелестное, и запомнила для будущих надобностей. Можно, к примеру, назвать так Клаттербака, когда он коснется цен на мед.

— Мы с месье Флошем, — продолжал гость, — слышали, как он плетет против вас козни. Да-да, через дверь! Слышали мы, Жасэнт?

Второй гость, носивший, по всей видимости, это странное имя, взмахнул бородкой, выражая этим что-то вроде «Еще бы!», то есть «Tu paries bien».

Терри удивилась. Будь она международным шпионом, она приняла бы сообщение, беззаботно воскликнув «О 1а 1а!», и повела бы рукой в роскошных кольцах; но она шпионом не была.

— Как это, «плетет козни»? — спросила она, все больше удивляясь. В конце концов, этот комиссар в жизни о ней не слышал.

— Сегодня он придет с обыском по просьбе мадам Пэглэр, — пояснил посетитель.

Терри вздрогнула. Это было немного понятней.

— Пожалуйста, — сказала она, — расскажите мне, в чем дело. Месье Пюнэ рассказал. Когда он закончил свою повесть,

Терри чувствовала себя, как путник, который темной ночью, в грозу, видит при свете молнии, что стоит на краю обрыва. Чувства к миссис Пеглер, и без того не слишком пылкие, заметно ухудшились. Тонкой душе неприятно узнать, что ее приглашают в ресторан только для того, чтобы произвести у нее обыск.

— Как вы считаете, — спросила она, — что мне делать?

На это месье Пюнэ ответить мог. Глаза его мстительно сверкнули.

— Мадемуазель, на вашем месте я бы пригласил физически сильного мужчину. Эта свинья войдет, а он ка-ак прыгнет…

— И donne lui un marron,[120] — впервые подал голос месье Флош.

— Marron?

Месье Пюнэ перевел это жестом и, узнав, что мускулистый мужчина даст комиссару marron или, если хотите, в ухо, Терри от всей души поддержала проект. Жаль, конечно, что Джеф не сможет применить прежние навыки, но есть, в конце концов, Фредди. Она плохо представляла себе, как производят обыск, но могла предположить, что делается это ночью, когда Фредди уже придет с концерта. Да, он тут очень уместен. И она улыбнулась месье Пюнэ.

— Спасибо вам большое!

Месье Пюнэ скромно заверил, что всякий сделал бы то же самое, подразумевая под этим «всякий, кто так натерпелся от Пьера Александра Бюиссонада». Оба героя широко улыбались, даже месье Флош, сколько видно из-за бородки, напоминая веселых селян из оперетты, удаляющихся за кулисы, тем более что сами они именно удалились, оставляя Терри размышлять о неожиданном повороте дел.

Мысль о Фредди ее подбадривала. Он, как и всем, уже рассказал ей о своих футбольных успехах, и ей казалось, что чемпион Принстона — как раз то, что нужно, чтобы внушить Пьеру Александру, что нельзя врываться ночью к девушкам, тем более — с обыском. Встреча в темноте с Ф. Карпентером перевернет его жизнь. Он станет лучше, чище. Жаль только, что миссис Пеглер не разделит его участи. Когда Терри дошла до этой мысли, появилась Кейт. Вид у нее был победный, и не без оснований.

— Ну, вот! — начала она. — Я все узнала про этого маркиза и его сынка. Так и есть, оба — жулики. У них нет ни пенса.

Трудно отрицать, что Терри удивилась.

— Что? — переспросила она.

— Я говорила с начальником маркиза из какого-то учреждения. Тот у него служил, маркиз — у начальника. Он его уволил, начальник — маркиза.

— Ты хочешь сказать, маркиз — не маркиз?

— Да нет, они все тут маркизы! Суть в том, что он — нищий. Эти обедневшие аристократы рыщут по курортам. У него нет денег, и он…

Терри удивилась снова. Денег? При чем здесь деньги? Какая чепуха! Важно одно — завтра она обедает с Джефом.