— Минуточку, — сказал он, вернулся в замок и вынес оттуда тяжелую трость с набалдашником слоновой кости.

Глава тринадцатая

КОКТЕЙЛЬ ПЕРЕД ОБЕДОМ

Бландингский замок отдыхал в золоте летнего вечера. Гроза ушла в прошлое два часа назад, отбушевав с невиданной яростью над парками и лужайками, а по себе оставила покой, пенье птиц, закатное небо, где чередовались зеленое и розовое, лиловое и жемчужное, опаловое и оранжевое. Воздух был светел и свеж, земля благоухала. На омытом грозою небосводе появлялись первые звезды.

Однако Ронни Фишу, который безучастно сидел в кресле у себя, на втором этаже, все это не принесло утешения. Закат он видел, но не впечатлился. Слышал и щебет, но остался холодным. Словом, мы предъявим читателю очень грустного Роналда Овербери.

Когда небеса разверзлись, он гулял у огорода и юркнул, словно кролик, в мрачный сарай. Там, сидя на куче кирпичей, просидел он немного меньше часа, один, если не считать небольшой зеленой лягушки и невеселых мыслей.

Место это было как бы Саргассовым морем, куда прибивало весь хлам с огорода — тачку без колеса, разбитые горшки, увядшие цветы, прохудившееся ведро, беззубые грабли, гнилую картошку, недоеденного дрозда. Вместе это исключительно походило на ад, так что дух несчастного Ронни падал все ниже.

Пришибленный громом, ведрами, тачками, дроздами и картошкой, не говоря уж о строгом взгляде лягушки, необычайно похожей на епископа, который недоволен новым членом клуба, Ронни раскаялся в своем опрометчивом поступке. Раскаяние это усилилось, когда он вернулся в уют своей комнаты. Примерно так чувствовал себя Самсон,[57] когда услышал треск храмовых подпор. Опрометчивые поступки хороши, пока ты в запале. К сожалению, он быстро проходит.

Нет, он ничего не имел против Миллисент. Пусть будет женой, ладно, — только чужой. Он неслышно застонал; и тут заметил, что в комнате кто-то есть. То был Хьюго, одетый к обеду. Ронни и не знал, что так поздно.

— Привет, — сказал Хьюго. — Еще не оделся?

Ронни понял, что просто не сможет увидеть своих родных. Конечно, Миллисент всем сказала, будут поздравлять, тетя Констанс еще и поцелует, дядя Галахад пошутит в стиле тысяча восемьсот девяносто пятого года — в общем, шум и треск Шума и треска он не хотел. Общество траппистов[58] он бы вынес, семейный обед — ни в коем случае.

— Я обедать не буду.

— Не будешь?

— Да.

— Заболел?

— Нет.

— И не будешь обедать? Странно. Хотя — дело твое. Видно останусь я один. Бакстер — и тот не придет. Взял бутербродов и пошел в гостиную. А с этой гнидой, ну, с Пилбемом, я сейчас поговорю. Тоже обедать не захочет.

— Где же остальные?

— Ты не слышал? Обедают у Парслоу. Твоя тетушка, лорд Эмсворт, Галахад и Миллисент. — Он кашлянул. — Да, старик, насчет Миллисент…

— Что такое?

— Помнишь, ты с ней обручился?

— Ну и что?

— Это кончено.

— Кончено?

— Абсолютно. Как не было.

— Что?!

— Да. Теперь она со мной обручилась. Вообще-то не в первый раз — такая, знаешь, тайная помолвка, — но мы поссорились. А сейчас помирились. Она просила передать, чтобы ты не расстраивался.

Ронни ощущал точно то, что ощущают на эшафоте, когда гонец принесет весть о помиловании.

— Давно я не слышал хороших новостей, — сказал он.

— Ты не хотел на ней жениться?

— Конечно, не хотел.

— То есть как «конечно»?

— Она очень красивая. И хорошая…

— Ангел. Шропширский серафим.

— Но я в нее не влюблен.

— Чего ж ты тогда беспокоился? Очень глупо. — Он пощелкал языком. — А, понимаю! Ты хотел досадить Сью, а Миллисент — мне. Теперь вы со Сью помирились. Это хорошо. Она тебе очень подходит.

Ронни дернулся. Он бы хотел о Сью не думать, на худой конец — думать с горечью.

— Ничего я не помирился! — глухо вскричал он.

Думать с горечью было очень трудно. Сью — это Сью, ничего не поделаешь. От сцены в ресторане память упорно соскальзывала к более светлым дням.

— Не помирился?

— Нет.

Вот Сью в машине. Сью у реки. Сью в его объятиях, под звуки саксофонов. Сью улыбается. Сью смеется. Волосы Сью треплет ветер…

Нет, лучше так: Сью у Марио… Сью с этим гадом… Сью…

— Все-таки, Ронни, ты уж слишком.

— Не твое дело.

— Мое, — твердо сказал Хьюго. — Мне ее очень жалко. Вот уж не думал…

— Я не хочу о ней говорить…

Хьюго вздохнул. Ситуация, как говорится, была тупиковой. Лучший друг и прекрасная девушка разругались вконец. Такова жизнь.

— Поговорим лучше о тебе, — предложил Ронни.

— С удовольствием, старик. Я боялся, что тебе неинтересно.

— Ты понимаешь, что семья вас прихлопнет?

— Ну, зачем ты так?..

— По-твоему, тетя Констанс будет плясать от радости?

— Да, — признал Хьюго, — дама серьезная. Я надеюсь на графа. Скоро он полюбит меня, как сына.

— Это почему?

Хьюго чуть не выдал тайну, но удержался. По странной случайности, он думал о друге юных лет точно то же самое, что тот — о нем. Прекрасный человек, думал он, но секретов не держит.

— Неважно, — сказал он. — У меня свои методы.

— Какие?

— Такие. Хорошие. Ну, я пошел. Надо перехватить Пилбема. Солнце да не зайдет во гневе[59]… Все обошлось, но это не значит, что его не надо убить. На мне лежит общественный долг.

Дверь закрылась. Ронни посидел еще немного и понял, что есть ему хочется. Бифштекс в «Гербе Эмсвортов» — именно то, что нужно. Доедет на своей машине за пять минут.

Он встал. Думал он не только о еде, но и о Пилбеме. Почему тот приехал, он понятия не имел, но провести с ним минту-другую не отказался бы. Судя по замечаниям, Хьюго на него сердился. Это Хьюго. А уж он сам!

Пилбем, этот змий, из-за которого все случилось!.. К счастью, одно утешение еще есть: можно с ним расправиться.

Ронни вышел из комнаты. В то же мгновенье из комнаты напротив вышел Перси Пилбем.

Пилбем одевался к обеду с особой тщательностью. Лорд Эмсворт забыл ему сказать, что они уедут, и он собирался встретить блестящее и веселое общество. Поглядевшись в зеркало, он остался доволен. Доволен он был и тогда, когда вышел в коридор — но еще не увидел Ронни.

Во времена «Светских сплетен», газеты прямой и бесстрашной, П. Фробишер Пилбем встречался раза два с людьми, не питавшими к нему добрых чувств. Это ему не нравилось, он был человек мирный, а сейчас ясно понимал, что ссоры не избежать. Посмотреть хотя бы, как движется этот хлипкий, но весьма решительный молодой хлыщ. Пилбем подрабатывал когда-то в зоологическом саду и видел, что леопарды движутся именно так.

Работа в желтой газете, а потом — в сыскном бюро приучает выказывать хладнокровие в чрезвычайных ситуациях. Нам нелегко хвалить Перси Пилбема, но если бы рядом оказался стратег, он бы одобрительно кивнул. Перед лицом грозного Ронни он поступил как Наполеон, Ганнибал или герцог Малборо, а именно — нырнул задом в комнату. Редкий угорь нырнул бы в ил с таким проворством.

Если бы леопард упустил добычу прямо перед обедом, он, вероятно, выразил бы свои чувства точно так же, как Ронни Фиш. Он толкнул бы дверь и ворвался в комнату.

Там, как ни странно, никого не было. Вот кровать. Вот кресла. Вот ковер, туалет, полка. А сыщика — нет как нет.

Сколько бы это длилось, мы не знаем, ибо Ронни услышал странный звук, доносящийся из гардероба. Возможно, сэр Майлз, как сказал лорд Эмсворт, и был самым глупым человеком в гвардии, но сын его обладал недюжинным разумом. Одним прыжком достиг он гардероба и повернул ручку. Дверца не открылась; но изнутри донеслось пыхтение.

Ронни, и так угрюмый, стал еще мрачнее.

— Выходите, — сказал он в щель. Пыхтение прекратилось.