Он этого не заметил. Сообщение Роналда Фиша так воздействовало на его чувства, что поток холодной воды их бы не разбудил. Такое состояние было у него в тот прискорбный вечер, несколько лет назад, когда он выступал за университет в легком весе и случайно подставил челюсть кулаку противника. Не захочешь, а поймешь, что ощущают анархисты, когда бомба сработает раньше времени.

Стемнело так, что он почти ничего не видел. Нет, не стемнело, это какой-то лес, видимо — Западная роща. Что ж, роща так роща. Он шел вперед.

Земля под ногами была рыхлой, какие-то веточки цеплялись за фланелевые брюки, и это бы его огорчило, если бы он это заметил. Он натыкался на деревья, и стоячие, и лежачие. Перед ним на небольшой просеке виднелся домик, его он заметил, потому что именно там мог бы закурить сигарету. Что-что, а курить ему хотелось.

Вдруг он с удивлением обнаружил, что идет дождь, судя по его костюму — давно. Гремел и гром. Молнии наводили на мысль о том, что в лесу они охотно ударяют в людей. Не обнаружат кого-то за ужином, пошлют спасательную партию — и наткнутся на что-то мягкое. А, вот он! Где? Здесь. Вот это — Хьюго Кармоди?! Ну, ну, поднимай! Хороший был человек. Правда, все хмурился. Что-то любовное, да? Не завидую его девушке. Сама довела. Эй, осторожней! Когда я скажу: «Взяли!», поднимай и неси.

Картина эта немного его развлекла. Аякс бросил вызов молниям. Хьюго скорее поощрял их, с одобрением глядя на особенно яркую вспышку, зазмеившуюся над деревьями. В конце концов и домик не убережет, подумал он и кинулся к домику.

Дверь распахнулась ему навстречу, что-то громко прошуршало, словно вспугнутый фазан, и повисло у него на шее, выразительно плача.

— Хьюго! Хьюго, дорогой!

Разум подсказывал ему, что это не Миллисент, но ошибался.

— Хьюго! Спаси меня! Я бур-бур-бур, вур-вур-вур, а тут темно!

Он нежно обнял ее, испытывая то самое, что испытываешь, обнимая совершенно утраченную невесту. К чему объяснения? К чему разговоры? Ничего не нужно, кроме сильных бицепсов.

Конечно, он удивился, но сквозь удивление сквозила радость. Приятно, ничего не скажешь, когда беспомощно трепещет та, которая обладала одним, но существенным недостатком — самоуверенностью, характерной для нынешних девушек. Если эта перемена вызвана привидением, Хьюго охотно бы пожал ему руку. Кому не хочется приговаривать: «Ну, ну, не надо!..», тем более когда последнее время с тобой обращались, как с особенно мерзким червем?

— Ну, ну! — сказал он.

— Не надо!

— Там ур-ур-ур!..

— Что?

— Кто-то есть.

— Кто?

— Человек какой-то. Я вошла, там темно, кто-то сопит, я спросила: «Кто там?», а он ответил по-немецки.

— По-немецки?

— Да.

Хьюго разжал объятия. Взгляд его стал твердым.

— Пойду, посмотрю.

— Хьюго! Не ходи! Он тебя убьет!.

Дождь лил на нее, молнии сверкали, она их не замечала. Она ждала. Потом появился Хьюго. Она вскричала:

— Ты жив!

— Да. Жив. Знаешь что?

— Нет. А что?

— Это свинья.

— Кто?

— Свинья.

— Кто свинья?

— Императрица, чтоб мне лопнуть. Пойди, погляди.

Миллисент пошла и поглядела. Да, за дверью была Императрица. В слабом свете спички, которую держал Хьюго, белело ее приятное лицо, и можно было разобрать, что смотрит она вопросительно, словно интересуется, не еду ли ей принесли. Лорд Эмсворт завопил бы от радости; Миллисент просто охнула.

— Как она сюда попала?

— Вот это мы и выясним, — сказал Хьюго. — Я знал, что ее где-то прячут. Кстати, что это за домик?

— Тут отдыхали егеря. Хьюго снова чиркнул спичкой.

— Наверху — мансарда, — сказал он. — Я пойду туда и подожду. Кто-нибудь придет ее покормить.

— Какой ты умный! Да, подождем.

— Я подожду. Ты пойдешь домой.

— Не пойду.

Они помолчали. Сильный человек настоял бы на своем, но Хьюго, хотя и чувствовал себя прекрасно, такой силы не достиг.

— Как хочешь, — согласился он и закрыл дверь. — Тогда идем, он может сейчас прийти.

Взобравшись по лесенке, они осторожно ступили на пол, пахнущий мышами и сыростью. В нем были дыры, можно смотреть вниз.

— Не провалится? — тревожно спросила она.

— Скорее нет.

— А то и разбиться можно. Я бы не хотела.

— Не хотела? — сказал Хьюго, ощутив, что пришло время объяснений. — А я бы хотел. Чем смотреть на вашу свадьбу… Надеюсь, тебе известно, что ты поломала мне жизнь?

— О, Хьюго!

Он не ответил. Внизу пыхтела Императрица. Поблизости что-то скреблось.

— Ой! — вскрикнула Миллисент. — Крыса!

— Очень может быть.

— Что?!

— Они грызут, грызут, грызут, до костей. Вот и горю конец. Теперь не ответила она, но через какое-то время тихо пискнула:

— Разве так можно!..

Совесть проснулась, Хьюго сокрушился духом.

— Прости! Да, нельзя, я знаю. Но посуди сама, какие-то помолвки. Не очень приятно, а? Что мне, радоваться? Плясать?

— Я просто не верю, что это было.

— Ну, хорошо. А почему ты так сделала?

— Не знаю. Я горевала, и сердилась, и вообще. Тут идет Ронни, мы пошли к пруду, стали бросать лебедям веточки, он так это хрюкнул и говорит: «Эй!», а я говорю: «Да?», а он говорит: «Может, выйдешь за меня замуж?», а я говорю: «Ладно», а он говорит: «Женщин я презираю», а я говорю: «Это ничего, я презираю мужчин», а он говорит: «Ну, что ж, значит, будем счастливы».

— Ясно.

— Я хотела, чтобы ты страдал.

— Это тебе удалось. Миллисент оживилась.

— Ты меня никогда не любил, — сказала она.

— Да?

— А зачем ты поехал в Лондон и кормил свою девицу?

— Она не моя.

— Твоя. И очень противная.

— Ну, это как сказать. Ты с ней прекрасно болтала.

— То есть как?

— Мисс Скунмейкер.

— При чем тут мисс Скунмейкер?

— Мисс Скунмейкер — это Сью Браун.

— Что? — вскричала Миллисент. — Она приехала за тобой сюда?

— Не за мной. За Ронни. Да пойми ты, ей на меня чихать, мы просто приятели. Я давно не танцевал, поехал в Лондон, пригласил ее, а Ронни застал ее с этим гадом, ну, с Пилбемом. Она сказала, что с ним не знакома, Ронни не поверил. Уехал сюда, она — за ним. Приезжает, а он помолвлен с тобой. Ничего сюрпризец?

Голова у Миллисент закружилась задолго до конца этой речи.

— А что тут делает Пилбем?

— Пилбем?

— Я их видела вместе.

Сквозь тьму донесся низкий звук.

— Он здесь? Приехал, значит? Это я к нему ездил. Он сыщик. Его люди за мной следили, да, да! Приехал. Что ж, пусть повеселится, подышит свежим воздухом. Потом поплачет.

— А ты говорил, она некрасивая!

— Кто?

— Сью Браун.

— Так и есть.

— Некрасивая? Да она просто прелесть.

— Не для меня. Я знаю только одну красивую девушку, — Он выдержал паузу. — Если ты не поняла, что я тебя люблю, ты идиотка. Тебя, тебя и тебя. Подай мне всех красавиц на блюдечке, я и не шелохнусь.

Еще одна крыса (или очень крупная мышь) решила закусить хорошим деревом; Миллисент ее не заметила. Она схватила Хьюго за руку.

— О, Хьюго!

Рука ожила, притянула ее к себе по пахнущему мышами и сыростью полу, на котором они сидели.

— Нет, только подумать! — сказал Хьюго — Я хотел, чтобы в меня попала молния.

Запах мышей и сырости куда-то ушел. Пахло фиалками. И розами. Закусывающая крыса преобразилась в арфу и заиграла что-то райское.

Небесную песнь прервало скрипенье двери. Мгновенье спустя дырки в полу осветились. Миллисент ущипнула Хьюго за руку. Они приникли к дыркам. Внизу стоял фонарь, а рядом с ним — величественный человек, который, судя по звукам, кормил Императрицу.

Самарянин выпрямился, огляделся, взял фонарь, и свет упал на его лицо.

— Бидж! — вскрикнула Миллисент. Дворецкий застыл. Он узнал голос совести.

Кроме голоса, у совести были ноги. Они так стучали по лесенке, словно совесть — сороконожка. Но Бидж не шевелился. Чтобы его сдвинуть, понадобился бы кран, а крана в домике не было. Когда Миллисент и Хьюго спустились вниз, он стоял, как статуя; и только узнав их, он обмяк. Хьюго он любил, да и чувствовал, что тот достаточно терпим.