Лорд Икенхем вздохнул. В принципе ему нравилась честность, но не для заговорщика. Плести заговор хорошо с человеком, который утратил совесть лет в шесть и не узнает угрызения, если вы поднесете его на блюде.

— Да, — сказал он. — Как же приняла это леди Констанс?

— Несколько разволновалась, милорд.

— Представляю. И хочет поговорить со мной?

— Да, милорд.

— Чтобы рассмотреть это с разных сторон.

— Вот именно, милорд.

— Ну что ж, — сказал лорд Икенхем, вставая, — могу уделить ей пять минут.

Пока Бидж дошел до гамака, а лорд Икенхем — до будуара, прошло минут десять, и с каждой из этих минут гнев леди Констанс восходил на новую ступень. Когда гость вступил в комнату, она как раз думала, что неплохо бы освежевать его тупым ножом. Когда же он еще и улыбнулся, ей показалось, что улыбка эта прошла сквозь ее нервы, как раскаленная пуля — сквозь масло.

— Бидж передал мне, леди Констанс, что вы хотели меня видеть, — сказал лорд Икенхем, улыбаясь все сердечнее.

Нет, подумала леди, тупой нож — это мало, тут подошло бы что-то вроде разладившейся пилы.

— Садитесь, — холодно сказала она.

— Спасибо, — сказал он и сел. — О! — прибавил он, увидев фотографию. — Да это Джимми Скунмейкер! Недавно снимался?

— Да.

— Постарел. Идут годы, идут. Я и сам старею, но не вижу. Прекрасный человек. Вы знаете, что он сам воспитал нашу Майру? Жена умерла, а он… Ну и я, конечно. Мы ее купали. Намылишь ей спинку… как будто угря массируешь. Давно это было! Помню…

— Лорд Икенхем! — сказала леди Констанс голосом Снежной Королевы. — Я позвала вас не для того, чтобы слушать воспоминания. Вы покинете замок немедленно. — И добавила сквозь зубы: — С мистером Бейли.

Что-то получилось не так. Она надеялась, что при этих словах он просто сгорит со стыда, но ничуть не бывало. Он рассматривал другую фотографию, ее покойного мужа.

— Лорд Икенхем! — снова сказала она, не давая ему начать расспросы.

Он обернулся к ней.

— Ах, простите! Отвлекся. Милые, старые дни… Вы хотите покинуть замок, я не ослышался?

— Это вы его покинете. Лорд Икенхем удивился.

— Вроде бы я не собирался. Вы уверены, что именно я?

— Вместе с мистером Бейли. Как вы смели его привезти? Лорд Икенхем задумчиво погладил усы.

— Понимаю, понимаю… Да, в социальном смысле я допустил оплошность. Но посудите сами, стремился я к добру. Два юных сердца, разлученных в мае… не совсем в мае, но не в том суть. Джимми бы меня понял. Он хочет счастья своей дочери.

— Я тоже хочу ей счастья и не разрешу выйти замуж за нищего. Незачем это обсуждать. Хороший поезд…

— Что вы скажете, когда Билл станет епископом?

— …отходит в два пятнадцать. Доброго пути, лорд Икенхем. Я вас не задерживаю.

Другой человек заподозрил бы здесь намек, другой — но не этот.

— Согласен, — сказал лорд Икенхем, — поезд хороший. Однако нам с Биллом он не очень удобен.

— Чем?

— Сейчас объясню. Вы присмотрелись к Биллу Бейли? Он сложный человек. Мухи не обидит — во всяком случае, я не видел, чтобы он обижал мух, и тем не менее…

— Меня не интересует…

— … если его довести, он готов на все. Вы скажете, что священник не станет показывать эти фотографии, и будете правы, но даже священника можно довести до исступления. Как бы ни был хорош поезд два пятнадцать, Билл почувствует, чего доброго, что его выгоняют.

— Лорд Икенхем!

— Да?

— О чем вы говорите?

— Как, я не объяснил? Прошу прощенья. Речь идет о фотографиях. Если Билл впадет в отчаяние, он может их обнародовать. Да, жестоко… да, недостойно священника, но что поделаешь!

Леди Констанс приложила руку к пылающему лбу. Даже с Кларенсом ей не бывало так плохо.

— Какие фотографии?

— Он сфотографировал Биджа, когда тот резал веревки. Как глупо, я же вам не рассказал! Так вот, Билл проснулся очень рано, вероятно — из-за любви, и решил пройтись. Увидел в холле камеру Джорджа, прихватил, идет — и видит, что Бидж, у самого озера, режет эти веревки. Ну, он его снял, получилось неплохо. Разрешите, я закурю? — И лорд Икенхем вынул портсигар.

Леди Констанс молчала, обратившись в соляной столп. Казалось бы, живя в Бландингском замке, ко всему привыкнешь — но нет. Она была потрясена.

Бидж! Бидж, беспорочно прослуживший восемнадцать лет кряду! Все потемнело перед ней, даже лорд Икенхем, истинный Отелло, зажигавший черную сигарету тускло-коричневой спичкой.

— Конечно, — продолжал представитель негритянской расы, — тут угадывается замысел. Лорд Эмсворт день за днем призывал к священной войне против этих христиан, рассказывая о том, что он от них претерпел. Нетрудно понять, как действовали его слова на верного Биджа. Вероятно, вы заметили сходство с историей Генриха II и святого Фомы Бекета.[123] Король твердил: «Неужели никто не избавит меня от мятежного прелата?», пока рыцари не пошли и не избавили. То же самое и здесь. Бидж, очень серьезно воспринимающий свое служение, хотел показать юным злодеям, что рано или поздно отмщение настигнет тех, кто сбивает булочкой цилиндры.

Лорд Икенхем закашлялся, неправильно вдохнув дым, а леди Констанс все так же походила на статую самой себя, заказанную поклонниками и друзьями.

— Видите, как все сложно? — продолжал рассказчик. — Мы не знаем, посылал ли Эмсворт Биджа, велел ли он ему вершить правосудие, но если фотографии станут известны, Бидж, не в силах вынести позора, от вас уйдет. Если же Эмсворт виновен и в этом признается, здешнее общество будет смотреть на него, скажем так, искоса. Может случиться даже, что его не примут на следующую сельскохозяйственную выставку. Словом, леди Констанс, лично я готов уехать в два пятнадцать, хотя мне у вас нравится, но Билла Бейли я бы не гнал. С течением времени его могучая личность покорит вас. Я бы посоветовал подумать еще. — И, приветливо улыбнувшись, лорд Икенхем вышел.

Леди Констанс не двигалась долго; но вдруг очнулась. Она протянула руку к секретеру, в котором хранились бумага, конверты и телеграфные бланки, вынула бланк, взяла перо и написала:

«Джеймсу Скунмейкеру, 1000 Парк-авеню, Нью-Йорк».

Тут она подумала и прибавила: «Приезжайте немедленно…»

Человеку доброй воли неприятно позорить невинного слугу, пусть из лучших побуждений, и, сделав это, он хочет немедленно загладить зло.

Покинув леди Констанс, лорд Икенхем направился к Биджу, вручил ему пять фунтов, а потом спросил, не видел ли он преподобного Катберта Бейли. Достойно поклонившись, Бидж ответил, что не так давно упомянутый священнослужитель шел к розарию вместе с мисс Скунмейкер.

Пошел туда и лорд Икенхем. Зная человеческую природу, он полагал, что среди роз влюбленный забывает о времени. Вероятно, думал он, они грустят перед разлукой, а значит — надо поскорей их утешить.

Выйдя на воздух, он узнал, что ошибся, — Майра была не в розарии, а на усыпанной гравием дорожке, и не с Биллом, а с Арчи Гилпином. Собственно, Арчи уже уходил, оставив Майру в большой печали. Лорда Икенхема это не смутило; он понимал, что сейчас она запляшет от радости.

— Майра! — сказал он.

— А, дядя Фред! — откликнулась она.

— У тебя печальный вид.

— Какой же еще?

— Сейчас будет другой. Где Билл? Она пожала плечами.

— Где-нибудь. Я его оставила в саду Лорд Икенхем поднял брови.

— Оставила? Надеюсь, это не размолвка?

— Называйте, как хотите, — сказала Майра, пытаясь прихлопнуть насекомое, которое холодно взглянуло на нее и полетело дальше. — Я с ним рассталась навсегда.

— Рассталась?

— Да.

— Почему?

— Потому что он меня не любит.

— С чего ты взяла?

— Вот с чего! — пылко воскликнула Майра. — Он пошел к лорду Эмсворту и все сказал, хотя знал, что тот скажет леди Констанс. Зачем же он так сделал? Вот зачем: чтоб от меня избавиться. Я думаю, у него есть девица в Боттлтон-Ист.