Она ощутила прилив благодарности к Эммету за его дружбу… за то, что он не сделал ни одной попытки перейти на интим. Уже несколько недель они работали рядом и ходили вместе обедать в прокуренное бистро, но он ни разу даже не поцеловал ее перед расставанием. Нравился ли он ей? По временам ей казалось, что между ними возникает что-то… словно сгусток энергии… огонь.

Но чаще она не могла понять его чувств. Ясно только, что ему нравится быть в ее обществе.

Они перешли через Сену по мосту Сен-Мишель. Какой-то старик, торгующий открытками, послал Энни воздушный поцелуй. И она задумалась – а что, если бы Эммет поцеловал ее? И с внезапной остротой ощутила теплую весомость его руки, придерживающей ее за плечи.

«Господи, что со мной! Мне кажется, это Джо, а не Эммет».

Приятная прогулка по мосту Сен-Мишель привела их в маленькое кафе на площади Сен-Мишель. Столы и стулья тесно стояли под зубчатым зелено-розовым навесом. Люди сидели все вместе, болтая и жестикулируя, словно здесь происходил какой-то чудесный, шумный праздник. Энни и Эммету пришлось даже подождать минуту или две, пока они не заметили уходящую пару и скорее проскользнули на их еще теплые места.

– Ну что, отлегло немного? – спросил Эммет.

– Вполне, – ответила она и с удивлением почувствовала, что это правда.

– Может, расскажешь мне, в чем дело?

– Не стоит.

– Что, так серьезно?

– Не то чтобы серьезно… скорее, глупо. Нечего даже рассказывать.

– Хочешь, угадаю? Высокий, темноволосый, симпатичный.

Энни почувствовала сквозняк в воздухе и одновременно покраснела от внутреннего жара.

Она кивнула, глядя на пару за соседним столиком. Мужчина как раз нагнулся, чтобы зажечь даме сигарету. Их взгляды замкнулись. В тот момент, как зажженная спичка дотронулась до сигареты, женщина положила ладонь на его протянутую руку.

– Только две вещи на свете невозможно преодолеть – волю женщины и сердце мужчины, – изрек Эммет со своим техасским акцентом, который всегда пускал в ход, когда хотел вывести ее из дурного настроения.

Энни взглянула на него. Он спокойно улыбнулся, голубые глаза смотрели цепко, пытаясь прочесть ее мысли. Но за этой улыбкой скрывалось нечто большее. И она вдруг придвинулась к нему, как к огню костра в холодную ночь.

– У него нет никакой причины… абсолютно никакой причины грустить только из-за того, что я уехала, а он остался, – произнесла она твердым голосом, стараясь убедить не столько Эммета, сколько самое себя. – Я знаю, что мы просто друзья, давние хорошие друзья. С чего он вдруг станет писать мне любовные письма, если у него нет любви ко мне?

– Зато у тебя есть, – утвердительно сказал Эммет. Он все также не спускал с нее взгляда, в котором читался легкий вызов.

– Нет! То есть… может быть. Господи, Эммет, я теперь и сама не знаю. Сколько времени можно любить человека, который тебя не любит?

Он сощурился. От уголков его глаз, словно лучики, разбежались морщинки. Казалось, он глядит на слепящее солнце.

– Я думаю, долго.

Она поняла, что он говорит не только о ней. Но прежде чем успела ответить, появился шустрый официант, и Эммет сделал заказ.

Слушая его, Энни уже который раз удивилась его правильному французскому. Он сказал, что в школе его не изучал, просто наслушался там и сям, в основном от каджунов,[20] с которыми много общался в Новом Орлеане. А Энни, хотя четыре года просидела в частной школе, на французском языке едва могла произнести правильно слово «croissant»[21] и не вывихнуть язык.

Но Эммет во всем такой, это она уже заметила. Он захватывает и людей, и знания с такой легкостью и естественностью, как бродячая собака ловит блох. Однажды они встретили в Тюильри женщину, кормившую голубей. Через несколько минут Эммет уже знал всю ее историю – про мужа, который был во время войны в Сопротивлении и умер от столбняка; про трех сыновей, которых она пережила; про ревматизм, который мучает ее в холодные ночи; про голубей, которых она приходит кормить каждое утро, и даже завела среди них любимцев, которых называет именами прославленных французских генералов. А потом старая дама в черной шали, тронутая вниманием Эммета, показала ему необычного голубя, с оперением рыжевато-терракотового цвета, и воскликнула: «А это вы», выразив таким образом желание назвать его в честь Эммета. Возвращаясь назад, Эммет засмеялся и сказал:

– Что ж, быть голубем – это еще не самое обидное. Чувствуя, что перно уже ударило ей в голову, Энни внезапно сказала:

– Я наврала тебе, что не знаю, люблю ли я Джо. Я люблю его. Но почему в этом так трудно признаться? Почему у меня такое чувство, словно я признаюсь в каком-то страшном преступлении? – И слезы, которые она только что с таким трудом подавляла, снова прихлынули к глазам.

– Потому что ты боишься остаться в дураках, – сказал он. – Но ты не одна такая, Кобб. Большинство людей скорее согласятся броситься под автобус, чем позволят себе оказаться в дураках. Особенно в любви.

– Если бы я только знала о его чувствах… я бы… – Она пожала плечами и слегка лукаво улыбнулась: – Тогда ты не сидел бы здесь, выслушивая, как я корчу из себя дурочку.

– Ты уверена, что это он тормозит? Может быть, ты сама? – Склонив голову набок, он с любопытством глядел на нее, в то же время поглаживая широкими мозолистыми пальцами ножку фужера. Его волнистые волосы в янтарном свете старомодного уличного фонаря приобрели цвет медяка пенни, стертого до гладкости прикосновением бесчисленных рук.

Чувствуя, что его слова попали в точку, Энни молчала, глядя вниз, в свой пустой фужер. На дне его темный кружок казался входом в далекий, но все приближающийся туннель. С некоторым чувством смущения она поняла, что слегка запьянела. Господи, вполне подходящее состояние, чтобы свалять еще большего дурака.

– Мне, кажется, пора идти, – сказала она. – Не знаю, как ты, но для меня подъем в пять утра каждый день означает, что к десяти вечера я превращаюсь в вареную репу. Он засмеялся:

– Уж если тебе хочется сравнений с овощами, то ты выглядишь как апельсин.

Через несколько минут, когда они перешли реку по мосту, ее вдруг уколола мысль, что осталось меньше месяца до возвращения в Нью-Йорк. Она уедет, а Эммет… Кто знает, где он будет? Может быть, они никогда уже не встретятся. Почему-то сразу заболело сердце, и она поскорее отогнала эту мысль прочь. Сейчас он здесь, и она благодарна ему. За дружбу, за то, что терпеливо выслушал ее инфантильное нытье.

Когда они остановились полюбоваться на баржу, скользящую под мостом в волшебном свете фонарей, Энни, повинуясь внезапному импульсу, запрокинула голову и быстро поцеловала Эммета в губы.

И тут же оказалась в его объятиях. Его поцелуй не был ни осторожным, ни ласковым, но сильным и полным, почти болезненным. Его губы были тверды и сладки, с анисовым привкусом перно. Одна рука сжимала ей талию так крепко, что она не смогла бы вырваться, если бы даже хотела. Но она ни за что не хотела. «Господи Боже, что же я делаю?! Другая рука охватила ей затылок, и кончики пальцев слегка надавливали на основание головы, так нежно, так ласково, словно он укачивал новорожденного младенца.

Энни чувствовала, как острое, тянущее желание нарастает внизу живота. Казалось, вся кровь отлила от головы, золотые искры закружились под закрытыми веками глаз. Поднимающийся снизу огонь завладел всем пространством под грудной клеткой. Господи, как она могла… как это было бы чудесно, если бы вместо Эммета сейчас был Джо!

А Эммет, хочет ли он ее? Или его тоже кто-нибудь ждет дома, о ком он не стал ей говорить?

Отпустив ее, Эммет, казалось, слегка покачивается. Неужели он так пьян? Интересно, если бы они оба были трезвые, могло бы такое случиться или нет? Она вглядывалась в его лицо, оно было совсем близко от ее глаз.

Его горячее частое дыхание касалось ее щеки. И вдруг ей стало совершенно ясно, что она хочет этого, ей необходимо это, и уже очень давно. Может, ей просто не хватало уверенности в нем… так же, как не хватает уверенности в Джо? Доказательств, что она любима, желаема, единственна?