Изменить стиль страницы

«Не раскрывайся перед ней. Пусть она считает тебя обыкновенным хохмочем и ничем больше».

– Конечно, пойдем, – ответил он, изобразив полновесную улыбку мощностью в сто ватт. – Согласен даже захватить свою губную гармонику.

Энни с сомнением смотрела на жестяную коробочку, которую держала в руке. Внутри лежал единственный трюфель. Его блестящая темная поверхность была обсыпана мелко смолотым порошком горького жареного миндаля.

Хорошо ли у нее получилось? За эту неделю Энни изготовила четырнадцать образцов своей грушевой начинки, и все, кто пробовал ее трюфели «Пуар Вильям», выразили одобрение. Но ведь Эммет Тьерри и Морис – приятели, поэтому вполне вероятно, что они похвалили ее работу из расположения к ней.

Самой ей нравилось. Но у нее ведь было целых четырнадцать проб. Как можно быть уверенной, что эта – самая лучшая? Когда Эммет попробовал последний образец, он изобразил блаженную улыбку и в экстазе закатил глаза. Но когда она потребовала правду, он признался, что не видит особой разницы между предыдущим и последним. Слава Богу, Помпо согласился ничего не говорить Анри об ее экспериментах, пока тот сам не попробует. Судьей пусть будет он… единственный, чье мнение беспристрастно.

Энни поднялась по узкой лесенке, ведущей из кухни в магазин, витрины которого смотрели на фешенебельную улицу Фобур Сент-Оноре. В руках у нее была охлажденная металлическая коробочка с трюфелем «Пуар Вильям». Пальцы слегка дрожали, но она изо всех сил старалась держаться твердо, ставя каждую ногу посредине ступеньки размеренно, одну за другой. Густой глубокий голос Анри Батиста доносился сверху, и от этого кровь начинала сильнее стучать в ушах.

А вдруг ему не понравится? Что, если на самом деле в ее изобретении нет ничего особенного? Но даже если так, она не позволит себе опустить руки. Не должна!

Поднявшись наверх, она повернула налево и вошла в упаковочную, где над готовыми к продаже конфетами в охлажденных металлических судках хлопотала приземистая краснолицая Мари-Клер в безупречно белом переднике, газовой шапочке и белых перчатках. Ее проворные пальцы, выпачканные шоколадом, быстро раскладывали трюфели в фирменные коричневые с золотом коробки Жирода – каждый в свою отдельную фигурную лунку. Над головой Мари-Клер тянулись длинные стеллажи, заполненные еще не сложенными коробками, мотками атласной ленты всех цветов; толстые роли позолоченной оберточной бумаги для упаковки подарков, пачки золотых наклеек с темно-коричневыми надписями и простой коричневый картон для дальних перевозок. Проходя мимо, Энни приветливо кивнула Мари-Клер. Француженка улыбнулась в ответ и тоже кивнула, не прекращая работы.

Энни вошла в узкую дверь, ведущую в салон магазина. Как всегда, помедлила на пороге, чтобы прийти в себя. Магазин Жирода – это не то что любой другой и ни в какое сравнение не идет с магазином Долли. Он похож на отреставрированный зал девятнадцатого века в музее. Восточный ковер, показавшийся ей пухом по сравнению с плиточным полом кухни, матовые обои в золотистую крапинку над ореховыми панелями. На одной стене висели стеклянные полки с произведениями старинного ремесла – резная алебастровая ваза, пара подсвечников с русалками, древняя нефритовая статуэтка из Китая, деревянный севрский поднос девятнадцатого века, изготовленный в честь коронации Наполеона.

Над прилавками висели полки, уставленные деревянными шкатулками с настоящими картинами, нарисованными масляными красками. Их писал художник, специально приглашенный Анри, и все картины были разные: букеты цветов, композиции из фруктов, спелые виноградные гроздья, птицы, играющие дети. Энни больше всего понравилась деревенская сценка: женщина отгоняет гусей от крылечка домика с соломенной крышей, увитого белыми розами.

Мари-Клер говорила ей, что за тысячу франков покупатели могут купить трюфели, упакованные в одну из этих уникальных шкатулок и перевязанные подобранной по цвету атласной ленточкой.

Но самым притягательным в этом зале был все-таки шоколад. Он был везде: на серебряных подносах, словно драгоценные ювелирные украшения; в старинных ивовых корзинках, на плоских хрустальных блюдах.

В наклонном фронтальном окне стоял многоярусный серебряный судок в виде крупных листьев на декоративной ветви. На каждом листе стояли трюфели и конфеты в виде лошадок, виноградных гроздей, листиков, херувимов. Вокруг судка располагались пирожные, приготовленные самим месье Помпо. Они напоминали изящные шкатулки для драгоценностей, которые украшают стеклянными фиалками, крошечными серебряными колокольчиками и орнаментом из золотых листьев.

Но сегодня совсем другое было предметом настороженного внимания Энни. Анри Батист. Он стоял рядом с Сесиль, высокой, стройной женщиной, шея которой казалась слишком хрупкой, чтобы удерживать тяжелые кольца седеющих волос, пришпиленных к затылку. Сесиль замещала Анри, когда он уезжал. Уравновешенная, с мягким голосом, одетая в элегантное серое джерси, украшенное тяжелой золотой цепью, она вполне могла сойти за старшую портниху в первоклассном ателье мод на авеню Монтень. Именно она установила в магазине правило: никогда не спрашивать покупателя, подарок это или нет. Каждая коробка конфет Жирода является подарком… хотя бы самому себе.

Анри в противоположность Сесиль выглядел каким-то взъерошенным. Более похож на потрепанного философа, чем на директора этого шикарного магазина Его полосатый, дорогой костюм был неглажен, волосы растрепаны, а щеки так раскраснелись, словно он примчался сюда на велосипеде. Ничего элегантного, наоборот, крупные и широкие черты его лица напомнили Энни портрет фермера Ван Гога. Он и в самом дела как уверяет Долли, не поколебался бы ни минуты, если бы пришлось засучить рукава и покопать лопатой или заняться другой, не менее тяжелой работой.

Заметив ее, Анри улыбнулся. Усы встопорщились по уголкам губ, и широкое лицо покрылось добрыми морщинками.

– Как дела, Энни?! – воскликнул он, затем, глянув мимо нее, добавил: – А, Бернар! Чему обязаны честью видеть тебя вылезающим из своей берлоги среди бела дня?

Энни слегка вздрогнула поняв, что Помпо идет вслед за ней, причем так тихо, что она даже не слышала. Конечно, старый склочник не мог устоять, чтобы не поглазеть, как она сядет в галошу. Ее щеки вспыхнули, но она заставила себя не оборачиваться. Она глядела на Сесиль, которая вернулась за свой прилавок и принялась переоформлять корзину. Прозвенел входной колокольчик, и в магазине появилась посетительница – грузная женщина. Она принялась робко осматриваться, словно не решаясь войти в столь великолепный зал. Сесиль ободряюще улыбнулась ей.

Энни услышала за спиной тихий скрипучий смешок Помпо.

– Конечно, я уже в преклонном возрасте, но все еще крепок, как турок. А через месяц, когда пройду курс лечебных ванн в Баден-Бадене, снова помолодею. А ты как жив?

Анри вздохнул, и, как туча заволакивает солнца грустное выражение появилось на его лице. Взглянув внимательнее, Энни заметила, насколько он измучен. Не просто устал, нет… казалось… как-то постарел, словно прошли годы с тех пор, как она видела его в последний раз.

Он тоскует по Долли, это совершенно ясно. Потому что точно такое же выражение глубокой печали она видела на ее лице. Им приходится видеться не чаще, чем раз в два месяца, а письма и частые телефонные разговоры, конечно, не удовлетворяют их.

Впрочем, Анри постарался скрыть свою печаль.

Он подошел к Помпо и ласково потрепал его сутулое плечо. Затем расцеловал Энни в обе щеки, словно действительно они не встречались долгие годы, а не один-два месяца.

– Как дела в Марселе, месье Анри? – спросил Помпо.

– В Марселе порядок, – и со вздохом добавил: – Но я узнал, что на плантациях в Гренаде дела обстоят не так гладко.

– Надеюсь, ничего серьезного?

– Разбиты окна. Один сарай сгорел. Поджог, как мне сказали. У нас есть сведения, что их терроризируют коммунисты. А правительство, как таковое, видимо, не против подобных беспорядков. Похоже на то, что мне придется отправляться туда самому и выяснять размеры ущерба. И заодно политическую ситуацию. Может, она не столь печальна, как они изображают. Месье Жирод считает, что плантации надо продавать. Продавать! – Он резко встряхнул головой и надавил толстым пальцем нижнюю пуговицу пиджака, словно успокаивая кишечную колику.