Ривка! Можно как-нибудь позвонить Ривке и попросить ее послать кого-нибудь в школу, сообщить Лорел, что Энни немного опоздает. Конечно, неудобно просить, но Ривка такая добрая. Притом сейчас очень экстренный случай. Даже раздумывать нечего!
Но ведь сегодня пятница, вечер накануне Субботы! Ривке запрещено даже зажигать свет. В Субботу она никогда никуда не ходит, только в синагогу. Энни не сможет даже дозвониться ей. С закатом солнца Ривка отключает телефон.
Перед прошлой Субботой они с Лорел сидели в это время за столом вместе с семьей Груберманов. Ривка зажгла две свечи в старинных серебряных подсвечниках и, закрыв лицо ладонями, стала читать на идише молитву. Хотя Энни не понимала ни слова, она чувствовала что это святые, древние, очищающие слова, словно всесмывающий поток, который течет уже многие века и будет течь еще столько же.
Энни закрыла глаза, стараясь снова попасть в то умиротворенное состояние, которое навеяла на нее тогда молитва. Она вспомнила свои руки, сложенные на белоснежной скатерти, лица детей вокруг стола, блестящие при свете свечей, будто начищенные ложки, их шевелящиеся в молитве губы.
Энни молилась. Испуганная насмерть, она радовалась, что никто не видит ее сейчас, замершую, словно мышь в щели. Впрочем, чувство страха стало для нее привычным. Интересно, догадывается ли об этом Лорел? Как она сможет верить своей старшей сестре, если узнает, что иногда Энни просыпается по ночам и без всякой причины, в поту и в ознобе, с сильно бьющимся сердцем боится неизвестно чего?
Внезапно она заметила, что голос Руди больше не скрежещет. Вместо него зазвучал голос Долли, тихий и ласковый, словно ветер с туманных гор, словно отдаленная музыка. В этот момент он был совсем как молитва Ривки при свечах – такой же успокаивающий. Желудок сразу перестал ныть.
Она медленно встала на ноги, чувствуя, как затекли все мышцы, пробывшие так долго в напряженной неподвижности, сначала слегка покалывая в онемении, затем начали болеть. Все еще дрожа, она потянулась к телефону на столе и на цыпочках понесла его в туалет, как всегда делала Долли, если звонил из Парижа Анри, чтобы никто не слышал ни одного слова.
Энни вспомнила еще одного человека. Конечно, она ему еще ни разу не звонила… и едва знала этого человека. Но ей казалось, что ему можно смело звонить.
Она вспомнила дружескую улыбку Джо Догерти, когда он вошел вчера в магазин и сказал: «Привет!» Объяснил, что собрался в центр, где у него встреча с поставщиками, и заодно забежал к Долли. Но весь вид его говорил о том, что он никуда не торопится. Энни немного напряглась, опасаясь, что он начнет говорить Долли об испорченных конфетах, но он, казалось, забыл об этом. А потом он пригласил ее в кафе, видимо, просто из вежливости. Кто знает! Но после того, как в маленьком кафе за углом они заказали себе по коктейлю с бутербродами и более часа болтали и смеялись, она начала верить, что и у нее появился настоящий друг.
Но разве можно быть уверенной, что он захочет ей помогать в таком деле? Она вспомнила, как он наорал на нее в их первую встречу. А вдруг он будет недоволен, что она пристает с просьбами как раз тогда, когда в ресторане наплыв посетителей? Да и с какой стати ему бегать по ее поручениям! Он ей ничего не должен. Но все же…
Она нашла в телефонном справочнике Долли номер ресторана и побыстрее набрала его, боясь передумать.
На проводе раздались долгие гудки – один, другой. Может, никого уже нет?
– Ресторан «Домик Джо», – послышался наконец запыхавшийся женский голос на фоне гула других голосов и звяканья стекла.
Стараясь говорить спокойным официальным тоном, Энни спросила:
– Будьте любезны Джо Догерти. Он на месте?
– Минуточку.
Прошла действительно целая минута, показавшаяся ей часом. Ее сердце, почти было успокоившееся, вновь принялось отчаянно биться.
Затем раздался голос Джо, прерывающийся тяжелым дыханием, словно он пронесся по нескольким лестницам. Скорее всего, это так и было.
– Алло, Джо слушает.
Нет голос не был раздраженным, просто напористым.
– Это Энни. Энни Кобб, – заговорила она. – Джо… Я понимаю, моя просьба может показаться странной… но мне очень нужна твоя помощь.
Глубоко вздохнув, она рассказала ему о своем побеге из дома, чтобы он понял, почему она в таком отчаянии. Необходимость раскрыться перед ним, доверить тайну своей жизни привела ее в состояние, похожее на опьянение, – пол закачался под ногами. Но, в конце концов, разве ей остался выбор?
Последовало долгое молчание, Энни испугалась. Он хочет отказаться, он сейчас очень занят. Или еще хуже – посоветует во всем признаться, объяснить, и Руди якобы все поймет. О Господи, сказал бы хоть что-нибудь! Почему он молчит?
Трубка выскользнула из вспотевших пальцев. На нее со всех сторон навалилась черная пустота, почти поглотив ее.
Наконец Джо отчетливо заговорил:
– Тебе повезло. Сегодня весь мой штат в сборе, и мы почти все уже приготовили. Поэтому через полчаса я буду в школе у твоей сестренки. Если, конечно, не попаду в пробку на дороге. Привезу ее домой, и мы будем вместе ждать тебя.
Она объяснила, куда ехать.
Повесив трубку, Энни вдруг расплакалась, уткнувшись лицом в свитер, чтобы никто не услышал ни звука. Конечно, опасность не миновала, но мысль о том, что там будет Джо и что он готов помочь, вселяла надежду.
Лорел кланялась вместе со всеми, стараясь, чтобы ее длинные волосы заслоняли лицо. Тогда, может быть, никто не увидит, что она плачет.
Все артисты выступали ужасно, но хлопали им долго и дружно. Казалось, никто не заметил, что Хесус позабыл все свои слова. Что Мэри Дрискол уронила рождественского гуся из папье-маше со сцены кому-то на колени в первом ряду. Все мамы, папы, бабушки были в восторге.
Низко опустив голову, Лорел не видела никого в зале от застилающих глаза слез, но ей и не на кого было смотреть.
Хесус, не дожидаясь конца аплодисментов, с самым наплевательским видом спрыгнул со сцены. У него тоже было прескверное настроение. Но такой тертый калач, как он, скорее расхохочется всем в лицо, чем станет плакать. Лорел хотелось пойти вслед за ним и сказать, что она все понимает… но ему, наверно, вообще нет до нее дела.
Тем временем все родители достали фотоаппараты и стали делать снимки. Вспышки слепили глаза.
Лорел понуро спустилась по ступенькам в зал. Другие ребята тоже устремились вниз – к своим семьям. Отовсюду слышались вскрики и поздравления. Но ни один человек не пробирался сквозь толпу, чтобы обнять ее или сфотографировать. Она увидела родителей Мэри, таких же толстых, коротконогих и темнокожих, как дочка. Они налетели на свое чадо и так крепко обнимали, что, казалось, глаза у Мэри вот-вот выскочат из орбит.
Лорел вытерла мокрые щеки и потекший нос широким рукавом своего праздничного костюма и вышла в коридор, надеясь добраться до туалета, прежде чем кто-то заметит, какой у нее несчастный вид. Внезапно большая рука легла ей на плечо.
Лорел обернулась. Перед ней стоял высокий-превысокий мужчина в вылинявших джинсах и голубой футболке, которую, видимо, столько раз стирали, что она стала почти белой. Он был в очках, как директор мистер Мосс – плоская черпая оправа с толстыми стеклами съезжала с его носа. Только мистер Мосс старый и сердитый. А этот совсем молодой. И даже через такие толстые очки видно, что глаза у него добрые и улыбаются.
– Лорел? – спросил он.
Она смутилась и кивнула. Откуда он знает ее? Может, это учитель. А может и нет. Даже совсем маленькие детишки знают, что с чужими разговаривать нельзя.
Она отступила назад. Он не удерживал, а продолжал улыбаться.
– Меня зовут Джо. Твоя сестра велела мне отыскать на сцене самую красивую девочку. «Это и будет Лорел», – сказала она.
Все он врет! Она выглядела ужасно, она это знает! Но все-таки он хороший. Он, наверно, сказал это, чтобы утешить ее. Он же видит, что она плачет. Она шумно всхлипнула.