Видно было, что Чоки очень слаб. Он даже не владел мышцами своего лица. Но мы оба поняли, что он пытается улыбнуться. Я поспешно встала так, чтобы он не увидел эти окровавленные тряпки. Но он видел только нас, меня и Николаоса.

– Слабость… – голос его стал таким тонким и слабым. – Странный сон… такой… Тебя видел… странно… – он смотрел на меня.

– Поспи еще, родной, – тихонько сказала я, наклоняясь к нему. – Ты уже выздоравливаешь. Еще немного окрепнешь – и будешь совсем здоров.

– Это ты видел ее дочь, – сказал Николаос. – И еще увидишь.

Но Чоки еще не мог вслушиваться в наши слова, воспринимать, что ему говорят, он был слишком слаб.

– Сказала… – продолжал он истончившимся голосом, – никого не убивал… Правда?..

Он спрашивал не нас. Кому он задавал этот вопрос? Только не нам. Себе? Высшему началу, Богу?.. Но, кажется, он ждал ответа.

– Правда! Это правда! – горячо воскликнул Николаос.

Чоки наконец-то смог улыбнуться и закрыл глаза. Я пощупала пульс.

– Возьми и ты, Николаос, – прошептала я. – Кажется, ровнее стало. Я не ошибаюсь?

Николаос взял запястье Чоки.

– Да, – даже при шепоте я слышала, как дрожит его голос. – Это просто чудо какое-то.

– Что ты шепчешь? Можно просто тихо говорить. Он крепко уснул, я вижу.

– Мне надо ехать к Теодоро-Мигелю, но я так хотел бы видеть их первую встречу.

– Первую для него, не для моей дочери.

– Нет, и для нее. Она впервые увидит его совсем живого, сможет заговорить с ним.

– Ты не думай, Николаос, я ни за что не помешаю им.

После всего того, что было!..

– Но объясни мне, что же все-таки?..

– Да очень просто. Она побежала ночью раскапывать его могилу.

– Неужели она чувствовала, что он жив?

– Сознательно, конечно, нет. Тогда она просто не дала бы похоронить его. Но что-то такое она, должно быть, чувствовала. Я думаю, она тебе расскажет, когда отдохнет.

– Она очень утомилась, бедная. Но я знаю, как только она проснется, сразу же бросится сюда, к нему. Она тогда, ночью, когда я укладывала ее, все посылала меня к нему, чтобы я помогла ему. А ты видел, как она выглядела?

– Нет, – смущенно признался Николаос, – не заметил. Я был в полной растерянности.

– Вся в земле, в грязи, руки в крови… Я так испугалась.

– Но теперь все будет хорошо.

– Ох! Теперь я предугадываю новые сложности.

– Но все страшное позади. Он выживет.

– Да, это самое главное, ты прав. Но я не понимаю, кто эти люди, которые привезли их домой? Этот Сантьяго Перес – твой друг?

– Да, это мои друзья.

– А как же они-то очутились ночью на кладбище? Тоже раскапывали чью-то могилу?

– Твоя шутка – сама истина. Они врачи. Ты, наверное, знаешь, что для того, чтобы хорошо изучить особенности и свойства человеческого тела, врачи должны анатомировать трупы. А в Испании это запрещено. Но я договорился с Теодоро-Мигелем, что им будет позволено по ночам брать трупы из общих захоронений для бедняков.

– Я вижу, вы выбрали для себя чудесную страну!

– А ты знаешь лучше?

– Трудно так сразу решить. Англия не годится, там климат не подходит для нашего Чоки. В Америке рабство. Он не должен такое видеть, он будет страдать, я его уже знаю… Но ведь еще остаются Италия и юг Франции…

– Но что пока об этом говорить, – Николаос посерьезнел.

И действительно не стоило говорить об этом. Ведь я сама еще недавно, пытаясь отговорить Николаоса от самоубийства, напоминала ему настойчиво о тех людях, которых он может защитить благодаря своей связи с Теодоро-Мигелем. А теперь я же уговариваю его бросить все и бежать. И мне понятно, почему я так поступаю. Ведь сейчас речь идет о судьбе моей дочери. Я хочу, чтобы она была в безопасности… Да, вот он, эгоизм, вот она, меркантильная расчетливость…

Но тут я подумала, что, пожалуй, слишком рано начинаю упрекать себя. Еще ничего не решено с моей Селией. Еще вполне возможно, что она разлюбит Чоки, а он не полюбит ее…

Николаос поднялся и сказал мне, что сейчас позовет слугу, потом поедет к Теодоро-Мигелю. Я подумала, что скоро, должно быть, придет Селия, затем приедет карета доктора Переса. Я ощутила приятное возбуждение. И вдруг вспомнила…

– Подожди, Николаос, – я подошла к нему поближе, чтобы не окликать его громко.

– Что? – он повернулся ко мне.

– Я должна тебе сказать кое-что важное. Нет, нет, не для тебя, не для Чоки. Это о той девочке, которая так похожа на изображение Святой Инессы…

– Ана де Монтойя…

Оказывается, он запомнил. Впрочем, у него вообще прекрасная память.

– Да, Ана. Ведь Селия отправилась домой, предупредить, что она здесь. Там ее задержал Мигель, ее приемный отец. Он плохо думает обо мне и о вас, о тебе и о Чоки.

Николаос пожал плечами.

– Дело не в этом, – быстро продолжала я. – Я пришла, чтобы увести ее снова к нам, на похороны Чоки. Мигель отпустил ее. Но я о другом хочу сказать. Мне кажется, я видела во дворце Монтойя одного из агентов Теодоро-Мигеля.

– Ты сказала отцу этой Аны?

– Да, разумеется, сразу же.

Я описала Николаосу человека, который сидел в покоях старой маркизы перед картиной.

– Это он, – спокойно заметил Николаос, – Теодоро-Мигель. И, конечно, найти, обнаружить его не удалось, когда вы потом отправились в ту комнату?

– Нет, не удалось.

– Он, конечно, воспользовался каким-нибудь тайным ходом. Дворец Монтойя – очень старая постройка. Теодоро-Мигель из архивов инквизиции может знать о нем больше, чем сами владельцы.

– Это очень даже вероятно. В сущности, маркизы Монтойя появились не так давно, – я быстро пересказала Николаосу историю потомков цыганки Маританы, возлюбленной короля.

– Думаю, Теодоро-Мигель знает, где сейчас прячут эту девушку. Тогда… – он не договорил.

– Что тогда? – тревожно спросила я.

Глава сто пятьдесят девятая

В этот момент дверь плавно приоткрылась и в комнату скользнула моя дочь. Она ступала так тихо, что мы не услышали, как она вошла. Мне сразу стало ясно, она боится разбудить Чоки, обеспокоить его.

Она остановилась на пороге, склонила голову, с виду робкая, смущенная, но на самом деле твердая и решительная. Я заметила, что она переоделась в одно из моих платьев. Я поняла, почему. Платье было с длинными рукавами, она не хотела, чтобы Чоки заметил ее израненные руки. Это меня тронуло. Значит, она не хотела, чтобы он знал (или, по крайне мере, сразу узнал), что это благодаря ей он спасен. Она не хотела каким бы то ни было образом навязывать ему доброжелательное отношение к ней. Она хотела, чтобы он полюбил ее просто потому, что она это она.

Я решила помочь ей. Ведь это неприятно ей – вот так замереть у двери в мучительной неопределенности.

– Ему лучше, – быстро сказала я. – Николаосу и мне надо будет уехать. Сейчас придет слуга, который присмотрит за больным. Ты тоже побудешь здесь?

– Да, – коротко и напряженно ответила она и кивнула.

– Ты была на кухне? – стала спрашивать я. – Ты поела?

– Да.

Она вдруг поспешно заложила руки за спину. Она заметила, что я смотрю на ее израненные пальцы. Мне было больно, но я знала, что не должна показывать ей эту свою боль.

Я поняла, что ни мне, ни Николаосу не хочется уходить. Нам обоим любопытно было, что произойдет, когда Чоки откроет глаза и увидит мою дочь.

Кто-то из нас должен был пойти за Альберто, за слугой, который обычно ухаживал за Чоки. Но оба мы медлили. Наконец Николаос придумал самое простое.

– Селия, позови, пожалуйста, Альберто, – учтиво попросил он. – Ты знаешь его?

– Да, знаю. Сейчас.

И она выскользнула из комнаты как-то бесшумно.

– Стала не ходить, а летать, – я улыбнулась. – Но ты видел ее руки?

Николаос сочувственно пожал мое запястье. Я благодарно кивнула.

Я почувствовала себя виновной. Ведь это я не смогла уберечь руки моей девочки. И еще… Я не предана ей всецело. Со стыдом и смущением я подумала о предстоящем свидании с Пересом.