Даже те члены нашего курса, кто смог найти и удержать за собой впечатляющие должности на впечатляющих компаниях, пережили немало тоскливых и неопределенных месяцев. Филипп, как я уже говорил, получил место в Голдман Саксе — точно так, как и планировал. Но после прибытия в Нью-Йорк, чтобы начать работу в отделе слияний и приобретений, выяснилось, что никаких слияний или приобретений не предвидится: на фоне загибающейся экономики и новых государственных мер все движение эпохи 80-х за поглощение компаний схлопнулось само. Филипп провел месяцы, высиживая за своим столом — ему нечем было заняться. Вечерами он рассеивал настроение в ресторанах Манхеттена и заводя новые знакомства с нежным полом. Или, по крайней мере, пытался это сделать. Беспокойство, что он может потерять работу, убивало всякую joie в его vivre.[33]

Голдман Сакс в конечном итоге нашел-таки применение для Филиппа, но в Европе, а не Нью-Йорке. Очутившись в лондонском представительстве, он стал тратить чуть ли не все свое время на дорогу, объезжая в восточно-европейских странах те заводы, которые коммунисты ухитрились довести до ручки, а западные инвесторы сейчас надеялись возродить. "Да работа-то вполне интересная, — сказал мне Филипп месяцев через девять после выпуска, — но даже и не пробуй себе представить, что за ночная жизнь у них в Дрездене или Кракове".

Джо вернулся работать на Саломон Бразерс, как и планировал. Десятью месяцами позже Саломон неожиданно для себя очутился в гуще скандала, когда вскрылись нарушения в аукционных сделках с гособлигациями США. Акции Саломона резко упали и три самых высокопоставленных чиновника компании подали в отставку один за другим. Вскоре ушли и многие другие старшие руководители, включая шефа Джо. Большую часть года Саломон продолжало лихорадить, бизнес шел то вкривь, то вкось, и Джо всякое утро волновался, не поджидает ли его розовый листок на столе.

В Дублине ирландская страховая компания Конора направила его в свой филиал — во Франкфурте. Они дали Конору понять, что месяцев через десять его ждет постоянное место дома. Вместо этого его ждало — пусть теплое и сердечное, но — прощание. Ему еще чуть ли не год пришлось искать себе работу.

Я полагал, что пойдя к Руперту Мердоку, а не к Роберту Максвеллу или Стиву Джобсу, я тем самым выбираю себе стабильность вместо хаоса, в той или иной форме. Идея эта, как выясняется, была наивной. Из-за рецессии, действующей на всех трех его основных рынках — в Северной Америке, Британии и Австралии — Мердок сам стал терять миллионы долларов еженедельно. Чтобы хоть как-то зализать раны, он продал свои доли в журнальном бизнесе, на $600 миллионов, резко сократил объем неприбыльных операций в Австралии и Британии, и уволил сотни людей. А что касается всех тех свежеиспеченных эмбиэшников, которых Мердок нанял… от них избавились. Утешало лишь то, что я оказался в числе последних по счету бедолаг, но за это, как, впрочем, и за некоторую утешительную сумму, врученную мне на прощание, я, вероятно, обязан симпатиям со стороны лично Мердока, своего рода приемного отца.

Сегодня у меня вновь та же самая работа, которую я оставил, пойдя в бизнес-школу: пишу статьи. Эдита на верху блаженства. Ей представляется, что я возмужал.

Год промаявшись без работы, Конор нынче трудится в Дублине, для одного из азиатских банков, руководя первым в истории их компании отделением в Европейском Сообществе. У них с женой родилось еще двое детей и хотя они купили себе просторный дом в Дублине, Конор до сих пор держит глаз востро, чтобы не пропустить шанс найти работу где-нибудь в Нью-Йорке или Сан-Франциско. "Своего рода ирландская болезнь, — так говорит Конор. — Когда мы в Штатах, льем слезы, что, мол, живем вдали от дома. А оказавшись дома, тоскуем по Штатам".

Филипп превратился в одного из наиболее признанных на Голдман Саксе экспертов по Восточной Европе. Каждый день, проведенный в Братиславе или Будапеште, он компенсирует уик-эндом в Париже. Если получается. "Я все еще скучаю по калифорнийским женщинам, — говорит Филипп. — А эти француженки… Впрочем, могло быть и хуже".

Хотя все еще на Саломоне, который вновь превратился в одного из лидеров Уолл Стрита, Джо ищет себе небольшую компанию где-нибудь рядом с Хартфордом. Он хочет ее купить, чтобы можно было наконец обустроить уравновешенный и спокойный семейный очаг. "Джулия до сих пор не уверена, — говорит Джо, — но вроде склоняется к тому, что через год-два можно будет начать подумывать о нашей свадьбе".

У Дженнифер Тейлор, которая по-прежнему работает на Дженерал Миллз, роман с вице-президентом Северо-Западных авиалиний, еще одной крупной компанией из Миннеаполиса. "Да нет, я уверена: он то, что надо, — говорит она. — Но сейчас что делать? Продолжать работать или уйти и завести пятерых детей, как моя мама?"

У Сэма Барретта магазин в Майями, для виндсерфингистов.

Бывшая соседка Сэма, Луиза Пеллигрино, работает на Агентство по охране окружающей среды в Вашингтоне.

Руперт Дапплин трудится на МакКинзи. Первый год он провел в Лос-Анджелесе, потом переехал обратно в Лондон. "Знаешь, странно — говорит он, — но я отчего-то начал скучать по лондонскому туману".

Дзэн вернулся в Осаку, все еще на Мицуи, и ожидает, что это продлится до самой пенсии. "Хорошие новости! — гласила последняя его открытка. — Может быть, повышение на следующий год! Может быть, перееду в Австралию!"

Гуннар Хааконсен в Нью-Йорке, работает на Морган Стенли, в латиноамериканском отделе, одном из наиболее престижных и прибыльных подразделений фирмы. Мистер Корифей сделал свой квантовый прыжок.

После нашего выпуска прежний декан бизнес-школы ушел на пенсию, сейчас там новый: Майкл Спенс. Он внедрил несколько изменений, как среди преподавателей, так и в части учебной программы. В общем и целом, как информирует меня профессор Хили, Спенс пытается сделать бизнес-школу более практичной. "Но не такое это простое дело. У него постоянные стычки с теми, кто полагает, что школа существует лишь ради их собственных исследований".

Я до сих считаю, что одна из довольно возмутительных черт американской системы образования заключается в том, что, например, Стенфорд выпускает своих студентов в бизнес-мир, даже и не пытаясь ознакомить их с интеллектуальным фундаментом свободного рынка: не настаивает, для примера, чтобы студенты читали принципиальных теоретиков свободного рынка типа Адама Смита или Фридриха ван Хайека или, если на то пошло, принципиальных оппонентов свободного предпринимательства, включая Карла Маркса. И все же возникает впечатление, что сегодняшний Стенфорд в целом улучшился. (В двух последних обзорах "Ю-Эс Ньюс" Стенфорд занял первое место в предпоследнем году, и второе — годом позже. "Бизнес Уик", впрочем, недавно опубликовал результаты опроса, где Стенфорд стоял на седьмом месте). Кроме того, похоже, что война в Стенфорде между прикладной и теоретической стороной, между практикой и академической наукой, все еще бушует, как и раньше.

Так что же, стоила ли овчинка выделки?

Нет, если видеть в бизнес-школе верную и легкую дорогу к богатству. За пару лет после выпуска только один из наших однокурсников, насколько мне известно, а именно, Джон Лайонс, Мистер Совершенство, проявил себя по-настоящему крупно. После Стенфорда Джон вернулся в Леопард Секьюритиз. На второй год работы, в возрасте двадцати девяти лет, у него уже было $5 миллионов. Ни один из остальных студентов нашего курса даже близко не подошел к такой отметке, причем в случае Джона еще не ясно, обусловлен ли такой успех бизнес-школой. Стивен как-то заметил, что Джон работал на эту же фирму еще до прихода в Стенфорд. "Вместо того, чтобы утверждать, дескать, бизнес-школа научила его, как сделать $5 миллионов, — говорит Стивен, — вполне возможно, что два года Стенфорда стоили ему $10 миллионов".

Однако, хотя администрация Клинтона и поднимает налоги на «богатых», большинство из моих однокурсников определенно могут делать, по моим оценкам, в среднем $100 000 за год, причем, пожалуй, четверть класса, в основном инвестмент-банкиры, станут зарабатывать более $150 000. И все же большинство из этих молодых мужчин и женщин еще до прихода в Стенфорд уже, вероятно, двигались в сторону верхнего эшелона среднего класса. "Эта бизнес-школа принимает уже проявивших себя людей, — как-то высказался профессор Хили, — дает им пару лет поиграться на солнышке, а потом на свой счет записывает все их последующие успехи".