— Поставьте себя на мое место… — Я крепко, до боли сцепил пальцы. — Все мои товарищи погибли. Капитану оставили какую-то призрачную полужизнь и погасили за то, что посмел предупредить… Поймите, если б я даже очень захотел, все равно не смог бы жить здесь, среди вас, спокойной счастливой жизнью. Потому что не могу простить убийцам… Я дал себе слово отомстить. Но один бессилен… Единственное, что могу, — помочь вам разгадать секрет этой проклятой капсулы. Неужели лишите меня этой возможности?

Больше мне нечего было сказать. С замиранием сердца ждал, что ответят.

Академик Спотыкаев поднял голову.

— Волошин прав, — произнес он в напряженной тишине. — Мы не можем, не имеем права упустить этот шанс. Но позволить Сергею принести себя в жертву тоже не имеем права. Выход? Зафиксировав отлет Волошина, мы должны бросить весь научный потенциал планеты на создание капсулы в самые сжатые сроки. Пусть даже она будет на первых порах не такой совершенной, как у Абсолюта… Главное — создать ее как можно скорее, испытать и послать Сергею на выручку. Риск велик, но я верю: мы справимся…

В зале снова стало шумно.

— Авантюра!.. — громко проговорил кто-то.

Академик Фирсанов повернулся ко мне.

— Ты пока свободен, Сергей. Обсуждение продлится, как говорили в старину, за закрытыми дверями.

… Результаты обсуждения стали известны поздно вечером. Предложение Спотыкаева было принято с некоторыми поправками большинством голосов.

Я снова поселился в хижине. В мое отсутствие Орион и Патрик кое-что переделали. Вместо старого колченогого стола у окна белел новый. Но не современный пластиковый, а дощатый, сколоченный с нарочитой грубоватостью, чтобы не нарушать гармонию старины. Рукопись на прежнем месте. В темном углу, справа, тускло поблескивал небольшой экран всепланетной связи. Теперь могу включить любой концертный зал или стадион, вызвать любого человека.

На чисто прибранных полках лежали пакеты с консервированными продуктами. «Наверняка Таня похозяйничала», — подумал я, стараясь подавить вспыхнувшее теплое чувство. Нет, романтические увлечения не для меня. Я просто не имею права добиваться любви этой девушки. Сейчас уже конец августа, скоро появится капсула. Я снова улечу туда, в мир Элоры, Актиния и Хабора, и неизвестно, смогу ли вернуться… Чтобы реже встречаться с Таней, я ссылался на совет доктора Руша: отдых и уединение. На весь день уходил из хижины. Брал с собой этюдник, краски, кисти и долго бродил в поисках подходящего уголка.

Надо отдать должное академику Спотыкаеву и его помощникам: следящая, фиксирующая, анализирующая аппаратура, молчаливо окружившая со всех сторон мою избушку, была так хорошо замаскирована, что, даже долго вглядываясь, трудно было что-нибудь заметить. К тому же я знал, что основное наблюдение за отлетающей капсулой будет вестись в гиперпространстве.

Я забывал обо всем, растворяясь в окружающем мире. Под ногами колыхались утренние, стеклянные от росы травы, вверху лениво плыли облака. Обрызганные солнечными бликами, тонко и чуть заунывно пели сосны, будто струны звенели в их рыжих стволах. Наконец нашел то, что искал. Начал рисовать пейзаж в манере Куинджи: негустую рощу, напоенную светом. Вроде ничего особенного: обычная, очень русская березовая роща. Но эта простота волнует меня куда больше, чем яркие краски кочующих в океане аквагородов, с их водопадами цветов и лазурью волн.

В полдень я оставлял этюдник на месте и шел обедать в ближайший небольшой город. В мое время его называли бы городом металлургов. Гигантский металлургический комплекс растянулся на километры в глубоких и безлюдных подземных лабиринтах. На поверхности земли только пульты управления.

После обеда возвращался к этюднику, а к концу дня был уже в хижине. Включал экран. Передавали последние приготовления к старту гиперкрейсера «Лебедь». Скоро он отправится в первый экспериментальный гиперполет к созвездию Лебедя. В вакууме он почти мгновенно преодолеет расстояние во много световых лет и вернется на Землю через месяц без всяких релятивистских фокусов со временем.

Затем смотрел фильмы. Сначала они меня удивляли: при общем оптимистическом тоне в них было немало драматизма и трагических ситуаций. Нет, я попал не в Аркадию, не в страну блаженных улыбок и песнопений. Люди здесь понимали счастье как вечную неудовлетворенность и вечное движение вперед, полное радости и горя, побед и поражений. В обывательском смысле покинутая мной Электронная Гармония была чуть ли не идеалом «благополучия». Но это — довольство нерассуждающего стада, электронная Нирвана…

А последовавшая за ней Вечная Гармония? Несмотря на отдых, я так ничего о ней и не вспомнил. Ни капельки. Заблокированная память спала.

Безделье мне изрядно надоело, и я упросил Ориона помочь мне разобраться в теоретических основах гипернавигации. Он согласился давать мне уроки раз в неделю.

В тот день мы занимались в его домашнем кабинете. Жил Орион на окраине большого уральского города, который на много километров тянулся вдоль берега Камы.

— Деревенская глушь. — Орион с улыбкой кивнул в сторону раскрытого окна, откуда лились запахи сухой солнечной осени.

Перед одноэтажным пригородным домом зеленела поляна, пересекавшаяся тропинками. Одна из них вела к излучине Камы, где высилась причальная мачта, немного напоминавшая очертаниями старинную Эйфелеву башню. Когда солнце клонилось к закату, оттуда прибыла жена Ориона — маленькая, изящная и хрупкая Инга, полная противоположность своему мужу.

— Хватит работать, — решительно заявила Инга. — Будем пить чай. Гости идут.

Секундой позже вошла Таня. Будто золотистый луч коснулся меня. В комнате словно стало еще светлее от ее открытой улыбки, сияющих глаз и даже от прически, напоминающей солнечную корону.

Увидев меня, она улыбнулась широко и открыто, протянула руку.

— Ну здравствуй, скиталец. Странник-отшельник…

— Странник, но не отшельник, — возразил Орион. — Сергей перестал запираться в свою сказочную избушку, как улитка в раковину… А Татьяна не знала, — повернулся он ко мне. — Надоела мне: «Где он? Что с ним?»

Стали пить чай. Болтали о разных пустяках. По молчаливой договоренности никто не заговаривал о том, что мне вскоре предстояло.

Орион посмотрел в окно и вдруг нахмурился. Мы увидели на поляне Настю, пятилетнюю дочь Кудриных. Она шла по пояс в траве. В левой руке девочка держала букет из кульбабы, ромашек и еще каких-то цветов. Я уже знал слабость Ориона: он буквально вздрагивал, как от боли, когда на его глазах рвали цветы.

— Варварство, — шептал Орион, стараясь отвести взгляд от окна. — Какое варварство…

Настя замерла перед крупным цветком. В его чашечку вползла пчела, и цветок закачался и зажужжал изнутри. Настя приложила ухо и с блаженной улыбкой прислушивалась к струнному гудению. Но вот пчела улетела. Настя печально вздохнула и… сорвала цветок.

— Анастасия! — не выдержал Орион и погрозил кулаком.

Девочка вздрогнула. Но взглянув еще раз на увесистый кулак, так и излучающий добродушие, смешливо прыснула в букет и пропищала:

— Папа, больше не буду.

Таня смеялась. Орион с досадой смотрел на свой кулак, видимо недоумевая, почему он производит такое комическое впечатление. Потом махнул рукой.

— Не понимаю, почему женщины так люто ненавидят цветы. Увидят — и сразу же рвать…

Таня начала рассказывать о диковинных цветах, выращенных ею в Австралии. Она только что вернулась оттуда. А мне было так хорошо, что не хотелось даже говорить. Никогда я еще не чувствовал себя так раскованно и уютно, как в этом семейном кругу — рядом с Ингой, Таней и неизлечимо добродушным Орионом.

Когда солнце, прочертив малиновую дорожку на речной глади, скрылось за зубчатой стеной леса, я пошел провожать Таню. Она жила рядом, вместе с матерью и отцом, в таком же простом доме, как и Орион. Мы с ней долго бродили по поляне, по сухо шуршащей осенней траве. Молчали. Потом Таня стала рассказывать о наших общих знакомых.