— Мы сделаем их по семь, — сказал Шибаев. — Устраивает?

— Я это не для себя, — ответила Зябрева и напомнила, что, помимо каракуля, ей нужна еще и норка белая.

— Все к вашим услугам, Альбина Викторовна! — разулыбался Шибаев. — У нас как раз осталось штук десять высшего сорта «дыхание весны». — И обратился к завскладом: — Почем они?

Завскладом ответила — по девяносто рублей шкурка, и выложила их на стол. Шибаев тут же, химическим карандашом, крупно поставил цену на обороте каждой шкурки — 3 р. 50 коп., 3 р. 90 коп., 4 р. 10 коп. Зябрева смотрела на его работу, не отворачивалась. Моргнет или не моргнет? Моргнула:

— Я это не для себя. — Сказала, не оправдываясь, а просто так, в космос. — Прошу не забывать.

— Как это «не для себя»? — удивился Шибаев весело. — Только бульдозер от себя гребет. — И дальше с шуточками-прибауточками сказал, что у них там, в торговой инспекции, лютует кадр молодой по фамилии Шиллер из «Казторгодежды» — что ни день, то возврат брака на комбинат. Зачем это делать, если у нас все одинаково плохое? Чего он у вас выдрючивается-выпендривается, узнайте, пожалуйста.

Зябрева шкурки не забрала (и напрасно, как покажут дальнейшие' события), попросила их отправить в ЦУМ Тлявлясовой, пусть продаст, как положено. Шибаев не забыл привесить еще и ярлык с товарным гербом комбината, красивый, надо сказать, герб — два барана уперлись крутыми рогами. И все, начало с Зябревой сделано. При свидетеле…

После работы он поехал в квартиру номер сорок три. В девять Соня позвонила, он сказал адрес, она пришла.

— Хозяйничай сама, поухаживай за своим шефом.

Выставил коньяк, выпил, легче ждать, пока она там чай приготовит.

— Это квартира Ирины Григорьевны?

— Нет, — сказал он машинально, забыв, что в Москве она не Ирма, здешняя, провинциальная, неполноценная, она там Ирина равноправная, готовенькая москвичка. Надо в себе удержать псих, иначе Сонька ничего не расскажет, если увидит, как его бесит любая мелочь.

— А можно мне квартиру посмотреть? — Осторожно ступая босыми ногами по коврам, она ходила и с затаенной жадностью все рассматривала, шею свернула, на люстру засмотрелась, чуть лоб об дверь не расшибла. И на кухне еще получше, чем у Мельника в Москве, взгляд ее так и прилип ко всему, ей бы товароведом быть. А разве нельзя ей быть просто женщиной, любящей уют, красоту, достаток? Открыла газ, поднесла спичку, но смотрела не на горелку, а на полочку со всякой дорогой мелочью, пламя полыхнуло, и Соня ойкнула довольно громко и рот прикрыла рукой, соседи услышат, — могли бы услышать, если бы Цыбульский не сделал надежную звукоизоляцию.

Зачем рассматривать, не все ли равно, где сидеть, лежать, спать, завтракать, ужинать, лишь бы крыша была над головой, — нет, новая молодежь глазастая, жадная, поэтому из них можно веревки вить, заставлять их работать. Только вот работать они как раз-то и не хотят, норовят украсть, дорогу сократить к сладкой жизни. Он сел в кресло, взял со столика журнал — немецкий, мимолетно подумал, а через кого она получает такой журнал, нигде в киосках его не купишь? Может, дунуть на нее, куда надо? Впрочем успеется. Пронзительно засвистел чайник, и Соня ринулась на кухню, тукая по полу голыми пятками, легонько стала хлопать дверцами в поисках заварки, кофе, сахара, попутно разглядывая кухонные причиндалы. Он сам между прочим удивился, как это Ирма успела за какие-то месяцы, года не прошло, и квартиру обставить и понабрать всякой лишней муры, которая обычно скапливается в давно обжитых домах. Можно было хорошо ее вспомнить, но мешала тоска, душу крутила ревность — почему она ничего не передала с Соней? Не ожидал, что так сразу распустится без нее, заметался, запсиховал уже на первой неделе разлуки.

Соня принесла чашки и заварной чайник, ставя их на столик, наклонилась, из-за пазухи выпал на золотой цепочке крестик фигурный, видно, что дорогой.

— Кто это тебя там озолотил?

— А мне родители дали. — Она испугалась. — Разрешили купить… Ладно, ври пока, ври — про себя, но попробуй мне соврать про Ирму — язык проглотишь.

Соня аккуратно все расставила, она уже освоилась, а он подумал, не оставить ли ее здесь хозяйкой до возвращения? И снова тоска, как нож, Ирма же сюда не вернется, приедет ее мать-старуха из Дружбы, поселится. А ему еще надо выполнить программу, и уже ясно, что до конца года он не успеет.

Она налила ему чашку, поставила перед ним сахар.

— Рассказывай подробно, как долетели, кто встречал, где остановились.

Соня короткими глотками выхлебала полчашки, воодушевилась. Летели они замечательно, в воздухе познакомились, Ирина Григорьевна серьезная женщина, научила Соню, как правильно себя вести. И вообще говорит, имей голову на плечах.

— Любому надо иметь голову, — сказал Шибаев. — В связи с чем она тебе так сказала?

— В связи с чем? — переспросила Соня. — Да я забыла как-то, знаете.

— Врешь, — сказал Роман Захарович. — На первый раз прощаю, но второй раз — смотри мне. Давай дальше.

А дальше, чем больше она рассказывала, тем больше боялась выдать себя, а получалось — Ирину Григорьевну. А он подгонял вопросами, перебивал ее.

— У Михаила Ефимовича хорошая квартира… мы расположились, потом сходили с Ириной Григорьевной в ГУМ, купили себе… ну мелочь разную. Вечером посмотрели телевизор и легли спать.

— А утром погнали Мельника за пивом, чтобы похмелиться, у Ирины Григорьевны болела голова, правильно?

Соня рассмеялась:

— Что вы, там у него всякое пиво, и в бутылках, и в каких-то фирменных банках, обалдеть можно, но дело не в этом. Вечером он уехал к себе на дачу, купил у певицы Руслановой.

Он всегда брешет, Мельник, то он живет на даче Маленкова, то Хрущева, то на даче фельдмаршала Паулюса.

— Уехал и больше не появлялся?

— Нет, приезжал, отвозил нас и привозил, если у него было врбмя. Он же в Совете Министров работает.

— Да что ты?! — изумился Шибаев. — Ясно, давай дальше. В Измайлове была?

— Была и все внимательно рассмотрела. Всего четыре комнаты, плюс кухня. Есть подвал, дворик, правда, небольшой, но «Волгу» свою черную Михаил Ефимович загнал свободно.

— Кто там живет?

— Старик, хозяин.

— Дряхлый или еще бодрый? В загсе не будет видно, что брак фиктивный?

— Знаете, Роман Захарович, мужчине хоть и сто лет, он всё равно вид имеет, не то, что женщина. Старик еще бодрый, приезжал в Каратас зимой кататься на лыжах, едут к нам, прямо как в Швейцарию.

— Обстановка в доме какая?

— Обыкновенная, не сравнить… вот с этой. — Она понимающе улыбнулась, дескать, знаю, с чьей это помощью.

— А сын его был, Жора? — имя он взял от фонаря.

— Нет, Жоры не было, был Аркадий, мастер фотодела, у них выставка готовится на тему «Простой советский человек», я, говорит, вас сделаю ткачихой из Каратаса… Сфотографировал нас с Ириной Григорьевной в Измайловском парке, шашлыком угостил, я удивилась, шашлык на вес, вот такие куски, с руку толщиной.

Струны в душе Шибаева звенели на пределе — старик всего лишь прикрытие, она за фотомастера выйдет.

— А зачем ей со стариком связываться, если есть Аркаша? — предположил Шибаев вслух. — Будет похоже на настоящий брак.

— Тем более, что они родились в одном доме.

— Как понимать?

— Они вспомнили, как были в эвакуации, Аркаша родился в Каратасе во время войны. А Ирина Григорьевна добавила, мы, говорит, с вами появились в одном роддоме.

— Почему она с тобой не приехала?

— Она не спешила, как я поняла. Дочь у нее в лагере на всё лето. — Видя, что он помрачнел и может взорваться, он часто кричит в кабинете то на одного, то на другого. Соня торопливо добавила: — У меня сложилось впечатление, что она осталась по уговору с вами. Или что-то изменилось?

— Хандра напала, вот что изменилось.

— Я так поняла, что еду посмотреть на Москву и обратно, а она едет оформлять брак, это за один день не сделаешь, правильно? — пыталась Соня успокоить своего шефа.