Пытаться молиться, когда ты не в силах выжать из себя ни слова, показалось ему лишней тратой времени, и он оставил свои попытки, постарался вообще ни о чем не думать, ни на что не обращать внимания, погрузиться в полнейшую тишину, и через какое-то время действительно почувствовал, что стоит на пороге Ничего, от которого его отделяет всего один шаг. Потом большому пальцу на ноге стало особенно холодно от каменных плит собора, и он подумал: «У меня продырявился носок». Право же эти носки — и почему только он не настоял на шерстяных? — хоть он и приобрел их в роскошном магазине, которому покровительствует «Опус деи», не стоят того, что он заплатил.

Отец Кихот перекрестился и вернулся к Санчо.

— Хорошо вы помолились? — спросил его мэр.

— Я совсем не молился.

Они оставили «Росинанта» на стоянке и наугад побрели по улицам. Около самого Бурго-Нуево они обнаружили обувной магазин. Раскаленные плиты тротуара жгли ноги отцу Кихоту — дырка на левом носке, из которой торчал большой палец, значительно увеличилась. Это был совсем маленький магазинчик, и хозяин с удивлением уставился на ноги отца Кихота.

— Мне нужны черные ботинки тридцать девятого размера, — сказал отец Кихот.

— Сейчас, сейчас, присядьте, пожалуйста. — Хозяин достал пару ботинок и опустился перед отцом Кихотом на колени.

А отец Кихот подумал: «Я точно статуя святого Петра в Риме. Он, что, сейчас поцелует мой большой палец?» Он рассмеялся.

— Что тут смешного? — спросил мэр.

— О, ничего, ничего. Просто подумалось.

— Кожа у этих туфель очень мягкая и тонкая, ваше преосвященство.

— Я не епископ, — сказал отец Кихот, — только монсеньор, да простит меня бог.

Владелец магазина надел ему ботинок на ногу с целым носком.

— Если монсеньор соблаговолит сделать несколько шагов…

— Я уже достаточно нашагался по Леону. Тротуары у вас такие жесткие.

— Еще бы они не показались вам жесткими, монсеньор, — без ботинок-то.

— Эти ваши ботинки очень удобные. Я их беру.

— Хотите, чтобы я их завернул, или вы в них пойдете, монсеньор?

— Конечно, в них пойду. Вы что, думаете, _мне хочется_ ходить босиком?

— Я подумал, может… Ну, я подумал, может, вы наложили на себя епитимью…

— Нет, нет, боюсь, я далеко не такой святой человек.

Отец Кихот снова сел и подставил хозяину ногу с торчавшим из носка пальцем, и тот осторожно, даже с известной почтительностью, упаковал палец в носок, затем надел ботинок. Ему явно не приходилось до сих пор вступать в контакт с голым пальцем монсеньора.

— А другие ботинки? Монсеньеру не надо их завернуть?

— Какие другие ботинки?

— Те, которые монсеньор сбросил.

— Я их не бросал. Это они бросили меня, — сказал отец Кихот. — Я даже не знаю, где они. Наверное, сейчас уже далеко. В любом случае, ботинки были старые. Не такие хорошие, как эти.

Хозяин проводил отца Кихота и Санчо до порога. У дверей он попросил:

— Благословите, монсеньор!

Отец Кихот начертал в воздухе крест и что-то пробормотал. А на улице заметил:

— Слишком уж он был почтителен — не люблю я такое.

— Обстоятельства были не совсем обычные, так что, боюсь, он скорей всего запомнит нас.

По пути назад, к «Росинанту», им попалась почта. Отец Кихот вдруг остановился.

— Что-то я волнуюсь, — сказал он.

— Не без оснований. Если этого мерзавца, которого мы спасли, поймают и он заговорит…

— Я думал не о нем. Я думал о Тересе. У меня в голове словно набат гудит, возвещая беду. Мы ведь так давно уже отсутствуем.

— Четыре дня.

— Не может быть. Мне кажется, по крайней мере месяц. Пожалуйста, разрешите, я позвоню.

— Валяйте, но только быстро. Чем скорее мы уедем из Леона, тем лучше.

К телефону подошла Тереса. Не успел отец Кихот и слово сказать, как она в ярости рявкнула:

— Отца Эрреры нет, и я не знаю, когда он будет. — И повесила трубку.

— Что-то _в самом деле_ неладно, — сказал отец Кихот. Он снова набрал номер и на этот раз тотчас произнес: — Это отец Кихот, Тереса.

— Слава тебе, господи, — откликнулась Тереса. — Где это вы?

— В Леоне.

— А где это?

Мэр сказал:

— Не надо было ей говорить.

— Что вы там делаете, отче?

— Звоню тебе.

— Отче, с епископом ужас что творится.

— Он что, заболел, бедняга?

— Он очень гневается.

— А что случилось, Тереса?

— Да он уже два раза звонил отцу Эррере. И оба раза они разговаривали по полчаса — даже не подумали, как дорого это будет стоить.

— Но о чем же, Тереса?

— Да о вас, конечно. Они говорили, что вы рехнулись. Говорили, что вас надо засадить в сумасшедший дом, чтобы спасти честь Церкви.

— Но почему? Почему?

— Жандармы из-за вас всю Авилу прочесали.

— А меня не было в Авиле.

— Они это знают. Они говорили, что вы — в Вальядолиде. И сказали, что вы поменялись платьем с красным мэром, чтобы удрать.

— Это неправда.

— Они думают, вы, наверно, снюхались с этими сумасшедшими басками.

— Тебе-то откуда все это известно, Тереса?

— Вы, что же, думаете, я дам им пользоваться вашим телефоном и не оставлю дверь в кухню открытой?

— Дай-ка я поговорю с отцом Эррерой.

— Только ничего ему не выбалтывайте, — сказал Санчо. — Ничего.

— А отца Эрреры нету. Он еще вчера до света уехал к епископу. А епископ в такой вошел штопор, что не удивлюсь, коли он самому Святому Отцу позвонит насчет вас. Отец Эррера сказал мне, что Святой Отец страшно ошибся, когда назначил вас монсеньером. А я сказала ему — нечего богохульствовать. Святой Отец не может ошибиться.

— Да нет, Тереса, может — немножко. Надо мне, видно, сейчас же возвращаться домой.

— Нельзя вам, отче. Жандармы уж всенепременно тут же вас сцапают, и вы до конца своих дней просидите в сумасшедшем доме.

— Но я же нисколько не сумасшедший — во всяком случае, не больше, чем отец Эррера. Или епископ, если уж на то пошло.

— А они скажут, что вы — сумасшедший. Я сама слыхала, как отец Эррера сказал епископу: «Надо его держать подальше от греха. Ради блага Церкви». Так что не возвращайтесь, отче.

— Прощай, Тереса.

— Так вы не вернетесь?

— Мне надо это обдумать, Тереса. — А мэру отец Кихот сказал: — Жандармы говорили с епископом, а епископ — с отцом Эррерой. Они считают, что я сумасшедший.

— Ну, особой беды в этом нет. Вашего предка ведь тоже считали сумасшедшим. Возможно, отец Эррера поступит, как каноник, и начнет жечь ваши книги.

— Не дай бог. Мне надо домой, Санчо.

— Вот это как раз и докажет, что вы сумасшедший. Нам надо быстро убираться отсюда, но не в Эль-Тобосо. Не следовало вам говорить Тересе, что вы в Леоне.

— Ну, у нее рот на замке. Можете не волноваться. Ведь она даже мне не говорила, что эти ее бифштексы — из конины.

— Есть и немало другого, о чем следует поволноваться. Эти компьютеры нынче работают со скоростью света. Мы их немножко запутали, сменив номер на машине, но если гвардейцы заложили в машину ваш сан — жди беды. Придется вам снимать ваш слюнявчик и носки. Не думаю, чтобы много монсеньоров разъезжало в стареньком «сеате-шестьсот».

Они быстро пошли дальше, к тому месту, где оставили «Росинанта», и Санчо вдруг произнес:

— Пожалуй, надо нам бросить машину и сесть на автобус.

— Но мы же ничего плохого не сделали.

— Опасно не то, что мы сделали, а то, что мы сделали по их мнению. Если читать Маркса теперь уже не преступление, то скрывать вора, ограбившего банк, — все еще преступление.

— Но он же не грабил банка.

— Ну, пусть ограбил магазин самообслуживания — все равно это преступление прятать его в багажнике своей машины.

— Я не брошу «Росинанта». — Они как раз подошли к машине, и отец Кихот по-отечески положил руку на ее крыло, где была зазубрина, оставшаяся от столкновения с машиной мясника в Эль-Тобосо. — Вы знаете пьесу Шекспира «Генрих Восьмой»?

— Нет, я предпочитаю Лопе де Вегу.