Он наугад раскрыл «Любовь к Господу», но sortes Virgilianae не принесло ему утешения. Он сделал три попытки и наконец напал на такое место, которое, казалось, имело отношение к тому, что он видел в кино. Нельзя сказать, чтобы, прочитав его, отец Кихот почувствовал себя счастливее, ибо у него возникла мысль, что, пожалуй, он еще менее способен любить, чем кусок железа. «Адамант так влечет к себе железо, что стоит кусочку железа оказаться поблизости — и оно поворачивается к камню, начинает подрагивать и подскакивать от удовольствия и таким путем в самом деле перемещается, придвигается к магниту, всячески стремясь слиться с ним». За этим следовал вопрос, который поразил отца Кихота в самое сердце: «Да разве в этом безжизненном камне не видны все проявления живой любви?» О, да, он видел эти подскоки, подумал отец Кихот, но живой любви там не почувствовал.

На другой день, когда они двинулись в путь, страшный вопрос продолжал терзать отца Кихота. «Росинант» после пребывания в гараже находился положительно в игривом настроении и не издал ни единой жалобы, когда скорость достигла сорока, даже сорока пяти километров в час, а развили они такую скорость только потому, что отец Кихот был глубоко погружен в свои невеселые думы.

— Что случилось? — спросил его Санчо. — Сегодня вы опять монсеньор Печального Образа.

— Мне порой приходит в голову мысль — да простит меня господь, — сказал отец Кихот, — что я особо им облагодетельствован, потому что никогда не мучился желаниями.

— Даже во сне?

— Даже во сне.

— Вы очень счастливый человек.

«Действительно ли счастливый? — спросил себя отец Кихот. — Или же самый несчастный?» Он не мог сказать этому другу, который сидел рядом с ним, о чем он думает, какой задает себе вопрос. «Как же я могу молиться о том, чтобы противостоять злу, когда нет у меня искушения? Такая молитва не имеет ценности». Он почувствовал себя бесконечно одиноким в своем молчании. Словно стены исповедальни со всеми ее тайнами раздвинулись и вместе с грешником в ней оказалась и эта машина, в которой он сидел, держа руль и направляя ее к Леону. И он взмолился в тишине, которой себя окружил: «О, господи, сделай меня человеком, дай почувствовать искушение. Избавь меня от моего бесчувствия».

ГЛАВА Х

О том, как монсеньор Кихот бросил вызов правосудию

По пути в Леон они остановились в поле, на берегу речки, неподалеку от селения Мансилья-де-лас-Мулас, так как мэр заявил, что ужасно хочет пить. Они обнаружили маленький мостик, который давал достаточно тени, чтобы можно было поставить машину, но жажда, от которой страдал Санчо, на самом деле была уловкой, чтобы нарушить молчание отца Кихота, начинавшее действовать ему на нервы. Глоток вина мог развязать отцу Кихоту язык, и Санчо опустил на веревке бутылку ламанчского вина в речку, возбудив тем самым немалый интерес коров на другом берегу. Вернувшись, он обнаружил, что отец Кихот стоит с мрачным видом, уставясь на свои пурпурные носки. Не в силах дольше терпеть это необъяснимое молчание, Санчо произнес:

— Если вы дали обет молчания, то ради всего святого идите в монастырь. В Бургосе есть монастырь картезианцев, а в Осере — траппистов. Решайте, монсеньор, куда поедем.

— Извините меня, Санчо, — сказал отец Кихот. — Это все мысли не дают мне покоя…

— О, я полагаю, ваши мысли такие возвышенные и набожные, что простому марксисту их не понять.

— Нет, нет.

— Припомните, отец, каким хорошим губернатором был мой предок. Дон Кихот при всем своем рыцарском достоинстве и храбрости никогда не смог бы так хорошо править. Какой невероятный кавардак — именно кавардак — он бы устроил на этом острове. А мой предок взялся управлять им совсем как Троцкий, который взялся командовать армией. У Троцкого не было никакого опыта, и однако же он побил белых генералов. О, да, мы — материалисты, крестьяне и марксисты. Но не надо нас за это презирать.

— А разве я когда-нибудь презирал вас, Санчо?

— Ну, наконец-то, хвала вашему богу, вы снова заговорили. Давайте откупорим бутылочку.

Вино, когда Санчо вытащил бутылку из речки, оказалось еще недостаточно холодным, но ему не терпелось завершить исцеление. Они выпили по два стакана теперь уже в дружелюбном молчании.

— Не осталось ли у нас сыра, отче?

— По-моему, немного осталось — сейчас пойду посмотрю.

Отец Кихот отсутствовал долго. Возможно, никак не мог найти сыр. Не вытерпев, мэр поднялся и увидел отца Кихота, выходившего из-под моста с вполне объяснимой тревогой на лице, ибо следом за ним шел жандарм. По непонятной для мэра причине отец Кихот что-то быстро говорил своему спутнику по-латыни, и у жандарма тоже был встревоженный вид. А отец Кихот говорил:

— Esto mihi in Deum protectorem et in locum refugii [у бога ищу защиты, а в этих местах — прибежища (лат.)].

— Епископ, похоже, иностранец, — обращаясь к мэру, заметил жандарм.

— Он не епископ. Он монсеньор.

— Это ваша машина стоит под мостом?

— Машина монсеньера.

— Я сказал ему, что надо бы ее запереть. Ведь он даже ключ оставил в стартере. А это небезопасно. В здешних краях.

— Но здесь так мирно. Даже вон коровы…

— Вам не попадался человек с дыркой от пули на правой брючине и с наклеенными усами? Хотя он, наверное, их уже выкинул.

— Нет, нет. Ничего даже и близко похожего не видели.

— Scio cui credidi [знает, который верит (лат.)], — изрек отец Кихот.

— Итальянец? — спросил жандарм. — Папа римский — великий папа.

— Безусловно великий.

— Тот человек — без шляпы и без пиджака. В полосатой рубашке.

— Нет, никого такого мы тут не видели.

— Дырку в брюках ему проделали в Саморе. Пуля чудом прошла мимо. Он из наших завсегдатаев. А вы тут давно?

— Да с четверть часа.

— Откуда едете?

— Из Вальядолида.

— Никого не обгоняли по дороге?

— Нет.

— Не мог он за это время так далеко уйти.

— А что он натворил?

— Ограбил банк в Бенавенте. Пристрелил кассира. Бежал на «хонде». Ее нашли — я имею в виду «хонду» — в пяти километрах отсюда. Потому и небезопасно оставлять машину незапертой, да еще с ключом в стартере.

— Laqueus contritus est, — изрек отец Кихот, — et nos liberati sumus [в тенетах вынужден быть, а мы от них освободились (лат.)].

— Что это монсеньор говорит?

Мэр сказал:

— Я тоже в языках не разбираюсь.

— Вы едете в Леон?

— Да.

— Глядите в оба и не подвозите никого незнакомого. — Вежливо и несколько настороженно жандарм отдал честь монсеньеру и отбыл.

— Почему вы говорили с ним по-латыни? — спросил мэр.

— Мне казалось это правильным.

— Но почему?..

— Мне хотелось по возможности избежать лжи, — ответил отец Кихот. — Даже лжи во благо, а не во зло, пользуясь терминологией отца Йоне.

— А почему вы должны были ему лгать?

— Да совсем неожиданно возникла такая возможность — я бы даже сказал, искушение.

Мэр вздохнул. Вино несомненно нарушило молчание отца Кихота, и сейчас Санчо чуть ли не жалел об этом. Он спросил:

— Вы нашли сыр?

— И даже изрядный кусок, но я отдал ему.

— Жандарму? Да зачем же это?..

— Нет, нет, тому человеку, которого он ищет.

— Вы хотите сказать, что видели этого человека?

— Ну да, потому я и боялся вопросов.

— Ради всего святого, где же он сейчас?

— В багажнике нашей машины. Вот теперь было бы крайне неосторожно с моей стороны, как сказал жандарм, оставлять ключ в стартере… Кто-нибудь мог бы уехать вместе с этим человеком. Ну, а так — опасность уже позади.

Мэр долго не мог произнести ни слова. Наконец он спросил:

— А куда вы девали вино?

— Мы вместе поставили его на заднее сиденье.

— Слава богу, — произнес мэр, — что я сменил в Вальядолиде номер машины.

— Почему, Санчо?

— Те жандармы наверняка сообщили ваш номер в Авилу. И теперь он уже у них на компьютере.