В амбаре продавала книги. «Азбука» продавалась на вес.

Но когда не Лев Николаевич Толстой, а создание его, Левин, стал выбирать женщину и выбрал увиденную им Кити, а потом увидел Анну Каренину, то Анна Каренина показалась ему блистательной, а Кити мелковатой.

Здесь спорить нельзя. Лев Николаевич не сможет отойти от этой темы, как не сможем отойти от нее мы, никогда не сумеем; и не надо.

Ибо ни мужчина, ни отдельно женщина, только эти два понятия вместе составляют целое.

Как сутки – это день и ночь; и понятие правого и левого, и понятие виноватых с невинными. И Лев Николаевич после блистательной Анны Карениной писал: – сделаю краткое перечисление: «Крейцерову сонату», поэму о ревности; писал послесловие к этой повести, в которой предлагался новый широкий путь, жизнь в океане, когда уже не нужно смотреть на берег, есть другие маяки. И это не должен был быть вопрос о мужчине и женщине.

Он писал «Смерть Ивана Ильича». Эта смерть опровергла жизнь Ивана Ильича.

А Иван Ильич жил в доме, очень похожем на дом в Хамовниках.

Собственный дом купил и переделал Лев Николаевич. Дом, в котором он себе сделал большой кабинет с отдельным ходом, кабинет с низким потолком, там он и писал за маленьким столом, сидя на стуле с подрезанными ножками.

Он был близорук и не носил очков, писал, склонивши голову.

Он писал в этом доме «Холстомера»; о великой лошади, сверхрысаке. Лошадь была не в масть своей породы. За это ее охолостили.

Горько жил Холстомер.

Его горький и величественный разговор с другими лошадьми восхищает Толстого.

Когда Лев Толстой начал писать «Анну Каренину», то удачи переполняли его дом. Расширялся сад, умножалось семейство. Ссоры замазывались непадежной замазкой любви. И хотя происходили смерти, граф Лев Николаевич, великий, как океан, думал, что он пробьется до своего счастья.

Он был счастлив, как Иов до искушения судьбой.

Великому человеку Льву Николаевичу нужны были деньги для покупки земли. Он увеличивал свое достояние и имел на это право. Он умел пахать землю и был хорошим помещиком.

Он хотел занять деньги у Фета. Ему нужно было 10 000 для задатка. А Фет не дал. Пришлось искать денег. Был договор на роман; роман должен быть таким романом, чтобы задатка на роман хватило на задаток для покупки имения – 10 000.

Потом нужно было купить имение.

Великий человек являлся все-таки великим человеком своего времени. Он хочет уйти от этого времени, но в то же время он хочет кончить роман для себя, такой выход и нашелся.

Он поехал искать имение. Имение нужно было купить с лесом и так, чтобы продающие не знали цену лесу; лес надо продать, и земля переходит к тебе как бы даром.

Рябинин, купец, покупал лес у Облонского Степана Аркадьевича. Он покупает лес, при этом считает деревья, потому что это будет его лес. Человек, что покупал имение, хозяин, его купивший, – человек своего времени, им может быть куплено имение, где мужикам советуется не иметь земли.

Дело освобождения крестьян было делом грабежа.

Была тогда поговорка: «Мы ваши, а земля наша».

Так вот, их освободили с отрезками. Они должны были пахать и косить на чужой земле; иначе не выходило.

И об этом Левин и творец «Анны Карениной» знали.

Приехал покупать крупное купеческое имение под Арзамас; почти сговорились, переночевал в купеческом доме, человек лег спать, лег спать хозяин, у него был слуга, он лег в комнате рядом, и вдруг во сне человек испытал ужас.

Он подумал: если мы поделим лес, весь лес Засеки, если я буду знаменит как никто, а что дальше, и почему так страшно?

И смерть сказала ему на ухо: это ты меня боишься.

Этот ужас Толстой называл для себя арзамасским ужасом, и самое страшное в этом ужасе была свечка, которую покупатель видел, проснувшись от ужаса. Свеча стояла на столе из карельской березы, свеча догорала, и вот-вот должна была загореться бумага, в которую был завернут конец свечи.

Благополучие и смерть – вот «арзамасский ужас».

Тот ужас, который описан в «Анне Карениной», страх очищения.

Исследователи думают, что это кусок из стихов Фета. Нет, это кусок из биографии великого человека.

Течет река, течет по речным склонам, то разливается, то суживается, то мелеет.

Живет человек, но у него есть совесть, и как с ней развязаться?

Дело было сложное. Он боялся совести, и скуки обычной жизни, и обычного накопления.

Вот в это время перерешал Лев Николаевич судьбу Карениной, и судьба ее была ужасна, как страшен «арзамасский ужас», ужас несправедливости.

Человечество стоит перед своей совестью, и оно больно несправедливостью. Король Лир неудачно разделил земли, его обманули, и шут напоминает ему своими шутками о его королевской вине, и эта вина, которая погубит Корделию.

Анна Каренина входит в роман как бы через паровозное колесо, которое катится по старому рельсу, ничего не видя.

Смерть Анны, ее самоубийство под колесами, страшными колесами нового, чужого времени, после которых человек остается как обгрызанная белкой шишка, остается скелет, эта смерть кончала Анну.

Потом Толстой приписывал главы к «Анне Карениной». Было страшно кончать свой великий роман, где с четкостью рассказано о самоубийстве.

Анна Каренина должна погибнуть.

Это задано в начале всех планов. Она должна погибнуть, и есть даже способ, было указано, как она погибнет. Развязка известна фрейлине двора, старой тетке Льва Толстого, но она кажется ей по способу самоубийства пошлой, как, впрочем, и само самоубийство. Анна должна погибнуть. Первоначально Каренина носит какие-то следы обреченности. Она привлекательна, но экстравагантна, одета необычно. Она отмечена в стаде. Но чем дальше писал Толстой, тем больше ему нравилась женщина, которую он не написал, не придумал, а как будто нашел на путях истории.

Потом он напишет, что он ее «усыновил».

Он творил не только роман, но и образ женщины, которую полюбил бесконечно.

Покарать преступление Анны должен был бог. Так Данте любил женщину, которую когда-то соблазнила книга, которую она читала вместе с мужчиной. Последняя фраза прекрасна: «И в этот день мы больше не читали». Прекрасная любовь реализовалась. Она реализовалась и для Данте.

Данте проходит в сопровождении Вергилия, великого писателя, создавшего нормы искусства, и падает в обморок, прослушав речь женщины.

Проносится над ним вихрь влюбленных, наказанных вечным полетом.

Они все виноваты.

Анна должна была быть виновата; но она не виновата, и чем дальше описывает ее Толстой, тем более она вырастает.

Помню молодого Горького, он мне тогда казался старым, было ему пятьдесят лет, он говорил, «почему Каренина только несчастна. Флобер в «Мадам Бовари» создает мессу любви, а Каренина и Вронский даже не видели Рима. Нет ни одной строки о том, как же они там жили».

Они были несчастливы? Был ли счастлив Толстой? Не знаю. Я не знаю, что такое счастье для птиц, но когда стая гусей или стая перепелов перелетает через океан, к милым старым гнездам, то гнезда у них, вероятно, на обеих сторонах одинаковы.

Одинаково милы.

Счастлив ли гусь после того, как он перелетел из Египта к полярному морю? Вероятно, он создан для этого полета, и в этом полете он совпал в ударе крыльев с движением воздуха, который принял стаю.

Толстой, отыскивая тропу жизни жизнью романов, вероятно, иногда был счастлив.

Но построить роман до конца нельзя и даже песню нельзя окончить.

Своим романом Лев Толстой судил жизнь.

Когда изменившая жена умирала в припадке родильной горячки, смерть казалась неизбежной. И в это время виноватая обыкновенная женщина в бреду заговорила с мужем как старшая, как человек, который прощает.

В той же комнате плачет другой Алексей.

Есть два Алексея – Алексей Вронский и Алексей Каренин. Общее в них то, что они старые рельсы, по которым пройдет старое колесо, чугунное колесо «она виновата, она должна умереть».