— Люка, никак ты? Угадай, генацвале… — Несколько секунд прислушивался. — Голос знакомый? Знакомый, знакомый… Габелая беспокоит. Помнишь такого?.. Точно, Заурбек Владимирович… Бандер, бандер,[52] все правильно… Да нет, батоно Ларион, ничего не случилось… Послушай, какая «академия»?[53] Сейчас объясню, зачем звоню. Надо встретиться. Для короткого разговора. Совсем короткого… Объяснить не могу. Даже приблизительно. Разговор не телефонный… Знаю, не привык к нам приходить. Если хочешь, можем встретиться где-нибудь в городе. Но пойми сам: еще неизвестно, где мы спокойней поговорим, в городе или у меня. В городе нас тоже могут увидеть… Нужно. Причем прямо сейчас… Нет, на завтра нельзя… Только учти, Люка, об этом тебя прошу я — Заурбек Габелая… Это хорошо, что всегда готов. И никто на тебя не гонит шары.[54] Честное слово. Максимум минут на двадцать… Все правильно. Второй этаж, седьмая комната. Скажешь, ко мне, тебя пропустят… Минут через сорок? Хорошо, договорились. Жду.
Габелая положил трубку:
— Слышали разговор? Думаю, придет. Ссориться со мной ему невыгодно. Услышав гудок селектора, нажал кнопку: — Да?
Голос секретарши сказал:
— Заурбек Владимирович, Тариэл здесь.
— Пусть заходит. Мы ждем.
Почти тут же дверь открылась; вошел коренастый старший лейтенант.
— Товарищ полковник, три проводника сейчас в рейсе. Нашли только одного. Который вез пожилого. В синей куртке.
— Отлично. Где он?
— Уже здесь, в приемной. Ждет. Зовут Шарабидзе Родион Чолович. По предварительному разговору, этого человека Шарабидзе помнит.
— Как насчет Юры и Жени? Выяснил?
— Выяснил. Вот… — Старший лейтенант положил перед Габелая бумажку. Здесь все их данные.
Изучив бумажку, Габелая передвинул ее к Рахманову. Рахманов вгляделся: Воронецкий Юрий Петрович. Русский, тридцать четыре года, москвич, прописка постоянная. Работает на заводе «Станколит». Серов Евгений Всеволодович. Русский, двадцать восемь лет, москвич, прописка временная, по лимиту. Работает в тресте «Метрострой». Ясно, что места работы в гостиничные карточки вписаны постояльцами от фонаря. Да и почти наверняка оба паспорта липовые. Взяты же эти паспорта были совсем не для гостиницы. А для постов ГАИ.
— Запрос в паспортный отдел сделал? — спросил Габелая.
— Сделал, — сказал старший лейтенант. — Но сами знаете, ответ будет не скоро.
— С дежурной поговорил?
— Поговорил. Она этих людей помнит слабо. Оформились они ночью. Уехали рано утром. Давно все-таки было.
— Ну что ж, спасибо. И давай своего Шарабидзе.
— Сейчас.
Старший лейтенант вышел. Человек, вошедший после этого в кабинет, выглядел лет на тридцать. У него были карие миндалевидные глаза и редкие черные волосы. Одет он был в белый полотняный костюм и кремовые туфли. Как только он вошел, Габелая широко улыбнулся:
— Батоно, прошу. Вы Шарабидзе?
— Шарабидзе.
— Садитесь, вот стул. — Подождал, пока вошедший усядется. — Родион Чолович, познакомьтесь, это следователь, Андрей Викторович Рахманов.
— Очень приятно, — сказал Шарабидзе.
— Приглашены вы сюда в качестве свидетеля. Задавать вопросы будет Андрей Викторович. Если ваши ответы будут заноситься в протокол, вас это не смутит?
— Нет, батоно.
— Тогда, Андрей Викторович, прошу.
Рахманов начал задавать вопросы. Первые ответы Шарабидзе сводились примерно к следующему: он, Шарабидзе Родион, действительно вышел на работу вечером десятого июля. Вместе с напарником Майсуром Челия они должны были обслуживать в рейсе поезд сто двадцать второй «Сухуми — Москва», вагон номер семь СВ. Никаких особых происшествий в рейсе не было. В Москву прибыли почти по расписанию, опоздав всего лишь на двадцать или двадцать пять минут, точно он не помнит. То есть к перрону Курского вокзала состав подошел около одиннадцати утра, в понедельник, двенадцатого июля.
Наконец Рахманов задал вопрос по непосредственно интересующей его теме:
— Десятого июля в ваш вагон должен был сесть мужчина лет шестидесяти, одетый в синюю куртку с металлическими пуговицами и серые брюки. В руке этот пассажир должен был держать черный чемодан с ремнями. Вы помните этого пассажира?
— Очень хорошо помню.
— Какое у него было место?
— У него было два места, пятое и шестое.
— Вы хотите сказать, он ехал в купе один?
— Один. Поэтому я его и запомнил.
— Этот пассажир объяснил, почему он один занимает целое купе?
— Объяснил. Сказал: он человек больной и пожилой. Поэтому специально взял два билета, чтобы его никто не беспокоил.
— Его действительно никто не беспокоил? Не подсаживался? Или, может быть, вызывал в коридор? Вспомните?
— Ничего такого не было. Пассажир почти все время сидел в купе. Вечером десятого я подал ему чай. Одиннадцатого днем Челия, мой напарник, по просьбе пассажира сходил в ресторан за едой. Вечером одиннадцатого и утром двенадцатого я снова подал ему в купе чай. Все. Больше мы его не беспокоили.
— Когда поезд пришел в Москву, этого пассажира кто-нибудь встречал?
— Никто. Я никого не видел. Он вышел, и все.
— С чемоданом? Тем же самым?
— Да, с чемоданом. Тем же самым.
— В пути этот пассажир разговаривал с вами или с напарником?
— Нет. Попросил принести ему еды, и все.
— Пожалуйста, опишите внешность этого пассажира. Волосы, глаза, нос, рот, подбородок. Общее сложение, рост, комплекцию.
— Волосы седые, редкие. Зачесаны набок, чтобы прикрыть лысину. Глаза не помню. Нос какой-то бугристый. Рот и подбородок — обычные. Сам не маленький. Солидный такой человек, внушительный.
— Особых примет не заметили? Родинок, родимых пятен? Шрамов, рубцов?
— Особых примет? — Шарабидзе задумался. — Не заметил.
Задав еще несколько вопросов, Рахманов понял: больше ничего ценного проводник ему не расскажет. Протянул ему протокол на подпись.
Когда секретарша сообщила о появлении Люки, он сразу же был приглашен в кабинет.
Внешне Ларион Рогава был типичным хозяином жизни: высокий, голубоглазый, с ежиком русых волос, одетый в обтягивающий мускулистый торс тонкий серый свитер и модные брюки. Еще молодой, он тем не менее уже успел обзавестись двумя резкими морщинами у углов рта, придававшими ему особую мужественность.
Войдя, Люка прежде всего настороженно посмотрел на Рахманова, явно пытаясь понять, кто это. Спросил, крутанув брелок с ключами:
— Заурбек Владимирович, я что, помешал? Вы заняты?
— Нет, нет. Давай, Ларион, проходи. Вообще, будь как дома. Вот стул, садись. Чаю хочешь? — Нажал кнопку селектора: — Калбатоно Этери, дайте нам чайничек. И три стаканчика. Разливать не нужно, мы сами.
— Насчет чая спасибо, Заурбек Владимирович, не хочу. — Люка сел на стул. — Вы сказали, есть короткий разговор. С вами? Или с товарищем?
— Со мной и с товарищем. Познакомься: Андрей Викторович Рахманов. Следователь по особо важным делам. Из Москвы.
— Чем это я мог заинтересовать следователя по особо важным делам? Да еще из Москвы?
— Ничем. Ничем абсолютно. Просто нам нужно выяснить пустяковую деталь.
— Пустяковую деталь… Что ж, слушаю про пустяковую деталь.
— Причем обещаю: о том, что ты нам скажешь, никто не узнает.
— Что же вам нужно выяснить? От меня, бедного?
— Пустяки. Масть.[55]
— Масть?
— Да. Масть человека, который летом наводил у тебя справки. Об Азизове.
Люка изобразил раздумье своеобразным жестом: оттопырив щеку языком. Покачал головой:
— Не пойму, Заурбек Владимирович, о чем вы? Какой человек? Простите, но никто никаких справок у меня не наводил. Тем более об Азизове.
— Вот что, Люка… — Габелая подождал, пока поставившая на стол поднос с чаем секретарша уйдет. Наполнил стаканы, отпил из своего, снова поставил его на поднос. — Как ты думаешь, откуда мы знаем про этого человека? И про то, что он наводил у тебя справки об Азизове?